— Кстати, как там телёнок? — спросил я, вспомнив о недавнем приплоде у купленой коровы.
— Да подросла уже, бегает, бодается, — ответил он, и в голосе его слышалась та же гордость, что и при разговоре о кроликах.
— Ну хорошо, — кивнул я, довольный увиденным. — Смотри, Степан, ещё дело к тебе.
Он весь подобрался, словно готовясь к приказу:
— Слушаю, барин.
— Думаю, через пару часов должен Митяй с Гришкой вернуться и рыбы принесут не меньше корзины, — сказал я, прикидывая в уме, сколько может в этот раз Митяй принести рыбы. — Ты засоли, а вечером закоптим. Да часть бабам отдай — пусть уху сделают.
Степан кивнул, принимая к сведению распоряжение. Лицо его оставалось серьёзным, но я видел, что он доволен.
Я осмотрелся вокруг. День выдался ясный, тёплый, но не жаркий. Самое время проверить, как там картошка поживает. Урожай в этом году обещал быть хорошим — дожди шли вовремя, не слишком обильные, но регулярные, земля напиталась влагой как следует.
— Бери лопату, — сказал я Степану, — пошли попробуем картошку подкопать, вдруг молодая уже готовая.
Глаза Степана загорелись. Он метнулся за лопатой — только пятки сверкнули — и через минуту уже вернулся, держа инструмент как знамя. Мы пошли к участку, где росла картошка. Зелёная ботва поднималась высоко, почти по колено, густая и сочная — верный признак хорошего урожая.
— Которую ты самой первой сажал? — спросил я его, оглядывая поле.
Тот указал на ближний к нам ряд, где ботва была особенно мощной:
— Вот эту, Егор Андреевич.
Я кивнул и, взяв лопату, аккуратно подкопал куст, стараясь не повредить корни. Земля поддавалась легко, была рыхлой и влажной — в самый раз.
Там было восемь картошек. Три из них были как горох, а вот пять штучек уже хорошие — две как редиски и три как куриное яйцо. Я поднял одну, протёр о рукав и внимательно осмотрел. Кожица тонкая, нежная, светло-коричневая, без изъянов и пятен.
— Отлично! — воскликнул я, чувствуя, как что-то тёплое разливается в груди. Есть особая радость в том, чтобы своими руками вырастить урожай, извлечь из земли плоды своего труда.
— Выбирай картошку, — сказал я Степану, протягивая ему небольшую корзинку, которую он предусмотрительно прихватил с собой.
А сам на одном дыхании прошел десяток рядков, аккуратно подкапывая каждый второй или третий куст, чтобы не истощить весь урожай раньше времени. Степан шёл за мной, собирая в корзину клубни, которые я извлекал из земли.
Картошка была одна к одной — крепкая, здоровая, без червоточин и гнили. Такую и варить приятно, и печь хорошо, и в супе она не разваливается. Получилась почти полная корзина — больше, чем я ожидал.
— Вот так ужин будет, — подумал я вслух, представляя, как аппетитно запахнет на весь дом молодая картошка, сваренная с укропом и сдобренная свежим маслом.
Степан смотрел на корзину с таким выражением лица, словно это было не овощное, а золотое сокровище. Впрочем, для крестьянина хороший урожай и есть настоящее богатство.
— Ступай теперь, — сказал я, отнеси ко мне во двор. — А я ещё по хозяйству пройдусь, посмотрю, что к осени готовить надо.
Степан поклонился, и пошёл, осторожно неся корзину с драгоценным грузом. Я проводил его взглядом, улыбаясь своим мыслям.
Вот так ужин будет, подумал я снова. И не только ужин — вся осень и зима будут сытыми, если судить по этим первым плодам. А там, глядишь, и до весны дотянем без особых лишений.
В итоге, отнесли Машеньке картошку. Корзина была не тяжёлая, но объёмная. Степан тащил её через всю деревню, как какой-то трофей, добытый в бою. Машенька выскочила на крыльцо, заслышав скрип калитки, русая коса подпрыгивала в такт шагам. Глаза её, ясные, сразу уставились на корзину.
— Дядя Степан! — всплеснула она руками. — Что это вы принесли?
— Картошка, Машенька, — ответил он, сгружая корзину у крыльца. — Из нового урожая.
Я сказал ей, чтоб она позвала маменьку и вместе отварили к вечеру картошечку. Та удивилась, что картошка такая мелкая, но сказал, что зато будет волшебно вкусная.
— Маменька! — закричала Машенька, обернувшись к избе. — Дядя Степан картошки принёс!
На пороге показалась неожиданно Пелагея, вытирая руки о передник. Лицо у неё было усталое, в тонких морщинках, но глаза — точь-в-точь как у дочки — смотрели приветливо.
— Спасибо, Степан, — поклонилась она.
— Дак барину спасибо!
Машенька уже копошилась в корзине, перебирая картофелины.
— Когда отварите, потом растопите сало и обжарьте лук репчатый, а потом туда добавьте уже отваренную картошечку, обжарьте, до румяной корочки, — сказал я, неожиданно почувствовав, как в животе заурчало от одной мысли о таком ужине.
Стоило представить, как шкворчит сало на сковороде, как золотится лучок, как покрывается хрустящей корочкой картошка, и слюнки потекли.
Обе слушали с открытыми ртами, но сказали, что так и сделают.
Машенька помахала мне рукой, и я вышел со двора, прикрыв за собой скрипучую калитку.
Не успел я и десяти шагов отойти, как навстречу попался Фома.
— Здравствуйте, Егор Андреевич, — кивнул он, подходя ко мне.
— И тебе не хворать, Фома, — ответил я. — Куда путь держишь?
Тот шел к Прасковье — оказывается, он продолжает учить детишек грамоте и счету. Фома взял на себя обучение детей. Собирал их по избам, учил читать, писать, цифры складывать. Делал это безвозмездно, из одной только любви к просвещению.
— К Прасковье иду, занятие с детворой сегодня будет. Буквы будем разучивать.
Я отдельно поблагодарил за эти начинания — мол, ученье свет. Сказал, что пусть подрастающее поколение будет образованное — может, и пригодится, кто в город подастся.
Фома при этом очень удивился, но ничего не сказал, лишь кивнул.
Только я хотел было пойти на лесопилку, как прибежал мальчишка:
— Барин, барин! — закричал он ещё издали, размахивая руками. — К нам обоз идёт!
Обоз! Наконец-то!
Глава 11
Из-за леса выехал обоз. Десяток телег, а вокруг еще человек семь верховых. Я стоял на крыльце и, приложив ладонь ко лбу козырьком, вглядывался вдаль. День выдался жаркий, и раскаленный воздух колебался над дорогой, искажая очертания приближающегося каравана.
— Никак Игорь Савельевич пожаловал? — подошедший Степан тоже всматривался в дорогу, прищурившись от яркого солнца.
— Похоже на то, — кивнул я. — Вовремя. А то доски уже девать некуда, того и гляди, придется новый амбар строить для хранения.
Степан усмехнулся в бороду:
— Это да. Мужики пилят без продыху. Говорят, скоро пилы затупятся до основания.
Завидев Уваровку, верховые ускорились, пустив лошадей галопом, и оторвались от медленно ползущих телег. Через несколько минут возле крыльца уже спрыгивал с лошади Игорь Савельевич. Отряхнув дорожную пыль с кафтана и поправив шапку, купец поклонился мне с почтением.
— Здравия желаю, Егор Андреевич! — голос у него был зычный, привыкший перекрывать базарный гомон. — Вот, приехал за досками, как обычно.
— И вам не хворать, Игорь Савельевич, — я протянул руку для приветствия. — Давненько вас не видали. Заждались уже.
Купец поднялся на крыльцо и крепко пожал мою руку своей пятерней.
— Да задержались немного, — вздохнул он. — Со стеклом вопросы решали.
Я нахмурился, чувствуя, как внутри шевельнулось беспокойство.
— А что с ним не так? — спросил я, кивком приглашая купца присесть на лавку у стены дома. — Что-то с качеством?
Игорь Савельевич плюхнулся на лавку, которая скрипнула под его весом, и утер пот со лба цветастым платком.
— Да нет, что вы, боярин, — замахал он руками. — С качеством-то как раз все превосходно! Да тут такое дело…
Он огляделся по сторонам, словно опасаясь, что нас подслушают, и понизил голос:
— Я же думал его в Туле продать, даже некий аукцион сделать. Уже даже своим знакомым купцам сказал, что есть товар, каких они в Туле не видывали. Специально день назначил, всех оповестил.
Купец сделал драматическую паузу, явно наслаждаясь моментом. Я не торопил его, зная, что Игорь Савельевич любит рассказывать истории с чувством, с толком, с расстановкой.
— Но так случилось, — продолжил он, понизив голос до заговорщицкого шепота, — что купцы из Петербурга приехали в тот день, который объявили для аукциона. По своим делам приехали, а тут прослышали, что какое-то диковинное стекло продается. Ну и решили глянуть — из любопытства, понятное дело.
В этот момент на крыльцо вышла Машенька с подносом, на котором стояли кувшин с квасом и две глиняные кружки. Я с благодарностью улыбнулся жене — день был жаркий, и прохладный квас был как нельзя кстати.
— Игорь Савельевич, — кивнула она купцу. — С приездом. Квасу не желаете ли? Только из погреба, холодный.
— Благодарствую, Мария Фоминична, — расплылся в улыбке купец, принимая кружку. — В самый раз после дороги-то.
Он сделал большой глоток и довольно крякнул:
— Хорош квасок! Такого и в Туле не сыщешь.
Машенька улыбнулась, польщенная похвалой, и, оставив кувшин, ушла обратно в дом. Я налил себе кваса и вернулся к прерванному разговору:
— Так что там с петербургскими купцами?
— А, да, — Игорь Савельевич отставил кружку и продолжил свой рассказ. — И видели бы вы, Егор Андреевич, что творилось, когда я показал ваше стекло! Глазам своим не поверили! Крутили его и так, и сяк, на свет смотрели, пальцами стучали — проверяли звон. Наши-то купцы пытались их всячески перебить, мол, ничего особенного, обычное стекло, только без пузырей. А петербургские им — да вы что, слепые, что ли? Вы гляньте, какая чистота, какая прозрачность! У нас в столице такого не делают!
Купец говорил все громче и активнее жестикулировал, полностью погрузившись в воспоминания.
— Купцы с Петербурга, конечно же, дали цену поболее, — продолжил он. — Я, честно говоря, не хотел им отдавать — хотел, чтоб наши, тульские взяли. Всё ж таки свои, знакомые. Да правила аукциона уже не отменить, раз уже был объявлен. Пришлось петербуржцам продавать.