Несколько раз я поливал на камни разбавленный с водой квас. Он шипел, испаряясь, и наполнял парилку душистым ароматом хлеба — терпким, чуть кисловатым, невероятно вкусным. Этот запах смешивался с ароматом трав, развешанных под потолком, создавая неповторимый банный дух, от которого кружилась голова и расширялись лёгкие.
После веника Машка сама взялась парить меня. Её движения были не такими сильными, как мои, но удивительно приятными. Она как будто чувствовала, где нужно пройтись посильнее, а где едва коснуться. Веник в её руках то взлетал вверх, разгоняя пар, то опускался на мою спину мягкими, но настойчивыми ударами.
Жар становился всё сильнее. Казалось, воздух раскалился настолько, что его можно было резать ножом. Дышать становилось трудно, но это была приятная трудность — лёгкие расширялись, наполняясь целебным паром, кровь бежала по венам всё быстрее, унося с собой усталость.
Машка плеснула на камни ещё кваса, и новая волна жара окатила нас с головы до ног. Капельки пота покрывали всё тело, стекали ручейками по спине, груди, ногам. Кожа горела и одновременно ощущала необыкновенную лёгкость, словно тело потеряло вес и могло воспарить к потолку.
В какой-то момент жар стал почти непереносимым. Мы выскочили в предбанник, тяжело дыша и смеясь от переполнявших нас ощущений. Я зачерпнул ковшом холодную воду из бочки и вылил на Машку. Она вскрикнула, но не от боли, а от удовольствия. Её кожа, разгорячённая парилкой, мгновенно отреагировала на холод — покрылась мурашками, порозовела ещё сильнее.
— Теперь ты меня окати, — сказал я, подставляя спину.
Холодная вода обрушилась на меня водопадом, вышибая дух и заставляя сердце биться часто-часто. Это было невероятное ощущение — контраст между обжигающим жаром парилки и ледяной водой создавал в теле бурю эмоций и ощущений.
Мы сделали ещё несколько заходов в парилку, каждый раз увеличивая жар и силу ударов веником. После каждого захода окатывались холодной водой, давая телу отдохнуть и насладиться контрастом температур.
В последний заход я решил взять сразу два веника — дубовый и берёзовый — и начал работать ими одновременно, создавая вокруг Машки настоящий вихрь из листьев, пара и ароматов. Она лежала на полке, отдавшись во власть этого вихря, иногда постанывая от удовольствия, иногда замирая, когда ощущения становились слишком сильными.
Я чувствовал, как веники становятся продолжением моих рук, как через них я передаю не только силу ударов, но и энергию, жизненную силу. Машка это тоже чувствовала — её тело отзывалось на каждое движение, на каждый взмах, словно между нами установилась невидимая связь.
Когда жар достиг своего пика, я плеснул на камни настой из трав — смесь мяты, чабреца и душицы, которую специально приготовил для бани. Запах разлился по парилке мгновенно — свежий, терпкий, с нотками мёда и полевых цветов. Этот аромат проникал в каждую клеточку тела, очищая не только физически, но и духовно.
Мы выдержали этот последний, самый жаркий заход до конца, хотя казалось, что лёгкие вот-вот расплавятся от жара, а кожа превратится в раскалённый металл. Но когда мы вышли в предбанник, то почувствовали такую лёгкость, такую чистоту, какой не испытывали, наверное, с самого рождения.
Тело казалось невесомым, кожа — шелковистой и гладкой, мысли — ясными и чёткими. Все проблемы, все тревоги остались где-то далеко, смытые потом и горячим паром.
Мы облились холодной водой ещё раз, растёрлись жёсткими холщовыми полотенцами до красноты и сели за стол в предбаннике. Я достал кувшин с квасом — холодным, ядрёным. Налил в деревянные кружки.
— За новую баню, — сказал я, поднимая свою кружку.
— За новую баню, — эхом отозвалась Машка, и мы выпили этот квас, который после жаркой парилки казался вкуснее любого вина.
Мы сидели в предбаннике, остывая и наслаждаясь состоянием полной расслабленности и чистоты. За окном уже стемнело, но нам не нужен был свет — достаточно было мерцания углей в печи, отбрасывающих красноватые отблески на стены.
— Хороша баня вышла, Егорушка, — сказала Машка, допивая свой квас.
Мы ещё немного посидели, остывая и разговаривая о разных мелочах, а потом оделись и вышли в прохладный вечерний воздух, который после бани казался особенно свежим.
Глава 23
Утром проснулся от какого-то постороннего шума. Сознание медленно выплывало из объятий сна, но слух уже отчётливо улавливал негромкие шаги и звяканье посуды. Кто-то явно ходил по дому.
В голове мелькнула тревожная мысль: «Чужой». После истории с нападением на Ивана такая мысль была вполне естественной. Сердце забилось чаще, сон как рукой сняло. Я напрягся, прислушиваясь к звукам. Шаги были лёгкие, но уверенные — человек явно не скрывался, не таился. Но это не значило, что опасности не было.
Ещё не до конца проснувшись, я бесшумно склонился и достал из-под кровати саблю. Пальцы сжали прохладную рукоять, и это придало уверенности.
Стараясь не скрипнуть половицами, я осторожно встал с кровати. Сделал несколько шагов и тут неожиданно одна из досок под ногой предательски скрипнула. Звуки в горнице на мгновение стихли. Медлить было нельзя. Я рывком распахнул дверь, одним движением выскочил в горницу, держа саблю наготове.
И каково же моё удивление было, когда я увидел Анфису, которая суетилась возле печи. На ней был простой домотканый сарафан, волосы убраны под белый платок, а в руках миска с тестом.
Она аж подпрыгнула от неожиданности, выронив её прямо на пол, и завизжала так пронзительно, что заложило уши. Миска с глухим стуком ударилась о деревянный пол, тесто растеклось бесформенной массой, а Анфиса, прижав руки к груди, продолжала визжать, глядя на меня круглыми от ужаса глазами.
— Анфиса, мать твою! — крикнул я, всё ещё не опуская саблю, хотя уже начал понимать, что я просто забыл про новую стряпуху.
В этот момент в горницу выскочила Машка, на ходу завязывая платок.
— Что случилось? — выпалила она, переводя взгляд с меня на Анфису и обратно.
— Егор Андреевич, да что ж вы так? — прошептала побледневшая Анфиса, всё ещё прижимая руки к груди.
Я медленно опустил саблю, чувствуя, как напряжение отпускает, а на смену ему приходит неловкость. Действительно, выскочить с оружием на беззащитную женщину — не самый джентльменский поступок.
— Да не ожидал, что в доме кто-то есть, — пробормотал я, убирая саблю в ножны. — Проснулся — кто-то по дому ходит…
— Так Анфиса же, — Машка смотрела на меня с недоумением. — Мы же с тобой договорились, что она будет приходить по дому помогать.
— Да, понятно, что Анфиса, — я потёр лицо ладонью, окончательно стряхивая остатки сна. — Помню, что договорились и обсудили, только… всё равно было неожиданно. Проснулся — кто-то по дому ходит.
Машка покачала головой, скрывая улыбку:
— Ну, привыкай теперь, Егорушка.
— Буду привыкать, — вздохнул я. — Что там у нас на завтрак?
Анфиса тем временем уже оправилась от испуга и, присев на корточки, подбирала тесто с пола, сокрушённо качая головой и причитая:
— Вот, Егор Андреевич, напугали! Всё тесто зря пропало. А я его с вечера ставила, чтоб подошло хорошо. Пироги хотела стряпать с яблоками да черникой. А теперь вот, заново придётся…
Я посмотрел на растёкшееся по полу тесто, на перепачканные руки Анфисы, на её огорчённое лицо, и вдруг осознал всю комичность ситуации. Здоровый мужик с саблей наголо выскакивает на бедную женщину, которая всего-то хотела порадовать его пирогами. Представил, как это выглядело со стороны, и не смог сдержать улыбку, а потом и вовсе рассмеялся.
— Ох, Анфиса, прости ты меня, дурака, — сказал я, вытирая выступившие от смеха слёзы. — Чуть до смерти тебя не напугал.
Анфиса сначала недоумённо посмотрела на меня, но потом тоже улыбнулась, поняв комичность ситуации:
— Да уж, Егор Андреевич, вы как выскочили-то… Я думала, сердце остановится.
Машка, глядя на нас, тоже не удержалась от смеха:
— Хорош защитник! С саблей на бабу с тестом!
— А я что? — оправдывался я, всё ещё посмеиваясь. — После того, что с Иваном произошло, всякое можно ожидать. Мало ли кто по деревне шастает.
— Так запирались бы на ночь, — резонно заметила Анфиса, собирая последние куски теста в миску.
— И то верно, — согласился я. — С сегодняшнего дня так и будем делать. — Так что на завтрак есть?
— А на завтрак каша есть, — ответила она, вставая с колен и отряхивая подол. — Гречневая, с маслом. И молоко свежее Дарья принесла.
— Вот и славно, — я потянулся и направился к умывальнику, висевшему в углу горницы.
Пока я умывался холодной водой, Машка уже накрывала на стол — глиняные миски с дымящейся кашей, деревянные ложки, кувшин с молоком. Анфиса же готовила новую порцию теста для пирогов, ловко месила его в большой деревянной квашне, время от времени подсыпая муку.
Вся утренняя суматоха постепенно улеглась, и дом снова наполнился привычными звуками и запахами — потрескивание поленьев в печи, аромат свежей выпечки, негромкий разговор.
Мы с Машкой уселись за стол и принялись завтракать. Каша была хороша — рассыпчатая, с маслом, которое растаяло и образовало аппетитные желтоватые лужицы. Молоко тоже было отменным — парное, жирное, с лёгкой пенкой сверху.
Когда мы поели, Машка собирая пустые миски, неожиданно спросила:
— А зачем ты уксус заказывал в городе?
Я отхлебнул молока из кружки, вытер усы и ответил:
— Ну, так-то осень скоро, и можно капусту замариновать. Может еще чего. Будет вкусно, и храниться долго будет, потом под новый год достать — самое то.
Машка кивнула, соглашаясь, но было видно, что ей интересно узнать больше. Она присела рядом на лавку, подперев подбородок рукой:
— А ещё для чего?
Я улыбнулся её любопытству. Машка всегда проявляла интерес к моим, как она говорила, «городским премудростям».
— А ещё уксус, Машенька, очень хорош, когда жар внезапный и не хочет сбиваться отваром из коры ивы, — начал я объяснять. — Размешать один к одному с водой и тряпкой обтирать так, чтобы аж вода стекала, эта уксусная, и тогда температура очень быстро спадёт, потом уже и отвар будет помогать.