— Так во флигеле же, барин! — гордо ответил он, расправив плечи. — Там и топчан, и матрас — всё как у людей! Хорошо так-то там!
— Ну и отлично, что догадался, — кивнул я одобрительно. — Давай жуй пирог, запивай и дуй за Петькой. Дел сегодня уйма, мельницу строить начинаем.
Митяй, понимая, что я серьёзен и времени на раскачку нет, быстренько откусил здоровый кусок пирога, запил вчерашним молоком, остаток сунул в карман и умчался прочь, как заяц от охотника.
Машка же, стоя рядом со мной, тихо сказала:
— Пойду я, Егорушка, а то батюшка с матушкой переживать будут.
Я посмотрел на неё, и в голове крутились фразы с уроков истории, когда-то давным-давно перечитанная «Война и мир», какие-то сериалы про помещиков, исторические хроники, документальные фильмы. Чёрт возьми, ну это же не двадцать первый век, где можно просто съехаться и плевать на всё вокруг!
Машка хоть и не крестьянка, но и не дворянка — дочь мелкого торговца, среднее сословие, если не ниже, с учетом, что Фома уже не первый год как не купец. Вольную ей оформить не получится — она и так вольная. Статус поднять отцу, как купца, чтобы у семьи положение было? Но это нужно очень сильно постараться, деньги немалые вложить, связи налаживать. И то тогда придётся наплевать на пересуды соседей и как-то узакониться перед обществом.
Нужно всё это дело подробнее узнавать, законы изучать, а то ещё подставлю и себя, и семью Воронцовых. В эти времена репутация — дело тонкое и легко ломающееся.
Я взял её за руку, посмотрел в глаза зелёные — как малахитовая россыпь:
— Маш, — сказал я нежно, но при этом твёрдо, — ты моя. Не потому, что я барин и барин так велит. А потому что я так хочу, так сердце просит. Ты ж не против?
Она даже не моргнула, только кивнула и ответила, причём голос её был хрипловатым:
— Не против. Хочу быть твоей.
И тут же зараза такая подмигнула:
— Пусть хоть даже фавориткой.
Я аж присвистнул про себя — всё-то она знает, всё-то понимает, вот же умница.
— Перебирайся ко мне, — сказал я. — Официально будешь помощницей. Батя твой говорил — грамоте обучена, считать умеешь?
— Да, умею, — с гордостью подтвердила она, улыбнувшись широко, словно солнышко из-за тучи выглянуло.
Мы помолчали, наслаждаясь этой тишиной и близостью. Она подняла взгляд и тихо добавила:
— А я ведь тоже с первого дня… ты мне в душу запал. Как в глаза посмотрел, так и всё, и тянет к тебе, так, что ни о чём больше думать не могу. Даже во сне снишься, представляешь?
— Ну вот и хорошо, — выдохнул я, поцеловав её в лоб, потом в щёку, потом в губы.
Она прижалась ко мне крепче, и мы ещё немного посидели в тишине, слушая, как за окном просыпается деревня — где-то петух прокричал, где-то собака залаяла, где-то скрипнула калитка.
А тут во двор ввалились Митяй, Пётр и Илья, топая, как целое стадо коней по мёрзлой земле. Маша тут же вскочила, подошла к топчану, посмотрела на него внимательно, а потом быстро сдёрнула простыню. Я же увидел на ней красное пятно, а Машка вся тут же покраснела, как маков цвет.
— Застираю, — пробормотала она, торопливо скручивая ткань в комок и прижимая к груди.
— Беги уже, — хмыкнул я и шутливо шлёпнул её по упругой попке.
Она захихикала звонко и умчалась к выходу, разминувшись в сенях с мужиками. Слышно было, как они переговариваются у порога, обстукивая с сапог грязь.
Мужики, пропустив Машку, ввалились в избу, как медведи в малинник.
— Доброе утро, барин! — чуть ли не хором рявкнули Пётр с Ильёй, снимая шапки.
Петька же проводил взглядом слегка растрёпанную Машку, что выскользнула в сени с простынёй, и как будто бы кивнул чему-то своему, но промолчал. Только в глазах промелькнуло понимание.
Я прищурился, но не стал развивать мысль. Итак ясно, что он там думает. Деревня — не город, тут всё на виду, да и не скроешь ничего.
Он повернулся ко мне, деловито потирая руки:
— Егор Андреевич, я тут прикинул. Илюха ж на заготовке леса каждую зиму в Уваровке работает. Вот вчера только вечером разговаривали — он там крутится и знает, что где лежит и что по прошлым годам не убрали. А нам же с вами это неведомо, а он в курсе. Вот и думаю — взять его с нами в лес. Да и рукастый он, хоть и меньшой. Вдвоём-то сподручнее будет.
Илья при этих словах важно кивнул и добавил:
— Точно, барин. Знаю там каждую делянку. И где брёвна хорошие лежат с прошлого года — сухие уже, но не прогнившие. И где дорога получше, чтоб вывозить удобнее было.
Я на это лишь кивнул.
— Хорошо придумал, Петька. Я и сам хотел Илюху звать, только не вдвоём, а втроём будем работать. Да и Митяй ещё на подхвате будет. Введем ему должность — старший куда пошлют.
Пётр слегка закашлялся, переглянувшись с Ильёй, будто я им в суп плюнул.
— Так-то оно так, барин, — начал он осторожно, — но вы уж не серчайте… лучше вы руководить будете, да показывать, что и как, а мы уж сделаем. Негоже барину молотком да пилой махать.
Я аж расхохотался.
— Да что ж вы, мужики! Я же не какой-нибудь столичный щёголь! Руки у меня есть, и работать умею.
— Может, оно и так, — упрямо продолжал Пётр, — только всё ж таки вы наш барин, не гоже вам. А мы — мужики рабочие. Каждому своё место.
— А вот это, Петруха, как раз мне решать, что гоже, а что нет, — отрезал я. — Хочу с пилой работать, хочу с молотком, а хочу и с кнутом дисциплину наводить. Ладно, не о том спор.
Пётр поджал губы, но промолчал. Видать, понял, что переборщил с советами.
— Теперь решаем: пешком идём или Зорьку сразу запрягаем? — продолжил я, оглядывая собравшуюся компанию.
— Так сразу и запрягаем! — выпалил Пётр. — Че два раза ходить-то⁈ — Колесо и опоры у Быстрянки делать сподручнее будет, да и тащить не придётся к реке, — продолжал он, размахивая руками, — а мелочь всякую — шестерёнки, втулки, то, о чём вы говорили, — в сарае тут доделаем. Ночевать там не будем, тут до уваровки треть часа пешком.
— Верно мыслишь, — согласился я, кивнув. — Илюх, пока мы с упряжью будем возиться, попроси жену снеди на четверых собрать, да и двинем.
Пока Илья побежал домой за снедью, Пётр пошёл запрягать Зорьку. А Митяй принялся шуршать по избе, наводя порядок с усердием настоящей хозяйки. Молоко аккуратно спрятал в подпол, чтобы не скисло, хлеб ручником накрыл от мух, крошки со стола старательно вытер и даже лавки расставил по местам.
— Ну прям хозяюшка, ей-богу, — хмыкнул я, наблюдая за его хлопотами.
Парень — золото настоящее. Вот в дворецкие бы его к какому помещику, цены бы не было такому работнику.
В итоге из Уваровки выехали буквально минут через пятнадцать. Как оказалось, Пелагея уже всё приготовила: хлеб свежий, сало домашнее, яйца отварённые, квас в глиняной бутыли — всё уже лежало в просторной холщовой торбе, перевязанной бечёвкой.
Мы, к удивлению моему, двинулись не к Быстрянке, а в другую сторону — там тоже начинался лес, но более редкий. Шли недолго, буквально минут десять по утоптанной тропинке, и вышли к настоящему сокровищу — аккуратно сложенным штабелям брёвен. Толщиной сантиметров по сорок-семьдесят, длиной метра по три каждое.
— Вот, с позапрошлой осени лежат, — махнул рукой Илья, словно извиняясь за то, что не сразу вспомнил про эти запасы.
Обошли штабеля, внимательно посмотрели на качество древесины. Ни плесени, ни жуков-короедов — бревна отлично просохли на сквозняке между укладочными брусками, и ровные, словно по линейке отобранные. Хороший материал, видать, мужики знали толк в заготовке леса и умели правильно складывать.
В основном тут были осина, сосна, ольха и вон там берёза — белоствольная красавица. Я прикинул в уме: для опор мельничного колеса вполне сойдёт любая из этих пород. Но вот для самого колеса и ответственных шестерёнок нужен дуб — твёрдый, надёжный, не боящийся воды.
Илья, поймав мой задумчивый взгляд и угадав мысли, сказал:
— Там, барин, дальше дубрава начинается, где-то верста отсюда будет. Там и дуб заготовленный есть, хороший.
— Веди, — кивнул я решительно.
— Петь, Митяй, вы тут останьтесь и отберите штук пять-шесть стволов самых ровных, чтоб без сучков были и трещин, — распорядился я. — А мы с Ильёй за дубом сходим, так быстрее управимся.
Пётр с Митяем принялись деловито перебирать брёвна, простукивая их обухом топора и прислушиваясь к звуку — опытный плотник сразу определит, хорошее дерево или нет.
Оставив их у штабелей, мы с Ильёй двинулись дальше по едва заметной тропе. И действительно, лес менялся на глазах, словно мы переходили из одного мира в другой. Сосны постепенно редели, потом и вовсе сошли на нет, уступив место дубам — сначала корявеньким придорожным, но крепким на вид.
Прошли ещё с километр и вот она — настоящая дремучая дубрава. Вековые великаны стояли плотной стеной, их кроны переплетались так густо, что солнце с трудом пробивалось к земле отдельными золотыми пятнами.
Дошли до места, о котором знал только Илья — видать, не каждому доверяли местоположение такого богатства. И действительно, несколько внушительных куч брёвен лежали аккуратно сложенными, и что особенно порадовало — с деревянными перемычками между каждым слоем для лучшего проветривания.
— Гляди-ка, как грамотно сложено, — присвистнул я, обходя штабеля. — Каждое бревно дышит, влага выходит равномерно. Кто ж такой мастер был?
— Да старый Герасим ещё, царствие ему небесное, — ответил Илья с почтением в голосе. — Он всю жизнь с лесом работал, знал каждое дерево в округе. Говаривал: дерево — живое, с ним ласково надо, тогда и служить будет верно.
Подошёл ближе, провёл ладонью по коре. Дуб действительно отменный — плотный, тяжёлый, без единой трещинки. Такой и через сто лет будет как новый стоять.
Мужики, сушили как положено, как для себя, знали в этом толк, чтоб не гнило и на ветру сохло быстрее. Каждое бревно проверяли, постукивая костяшками — глухой звук означал гниль внутри, звонкий говорил о здоровой древесине. Илья даже нюхал торцы — опытный плотник по запаху определит качество дерева лучше любого прибора.