л у него шарм, то я обладал врожденным иммунитетом к нему.
– А вы?..– не договорил он, жестом пригласив Эшли в прихожую.
– Эш,– ответила она.– Рада познакомиться.
Я ухмыльнулся: нелегкая задачка досталась мистеру Гиббону, больно уж имя редкое. Как-то он выкрутится?
– Ашкеназия! Прошу, прошу! – Он повел нас в библиотеку.
Эш повернулась ко мне спиной и пробормотала на ходу:
– Он че, пианист[50]?
Я, не врубившись, тихо хихикнул в спину мистеру Гиббону и подтвердил:
– Ага, и непростой.
В библиотеке была сильно простудившаяся тетя Ильза. И как не подмывает меня соврать, что она вычерчивала свой будущий маршрут на карте мира, но грубая правда такова: тетя в момент нашего прихода искала на полках запропастившуюся книгу.
Мы пообщались полчасика, причем большая часть этого времени была потрачена на рассказ о задуманной тетей Ильзой длительной побывке в Патагонии; причем говорила она чудовищно громко и с энтузиазмом, способным вогнать в краску весь персонал «Аргентинских туров».
Я сидел как на иголках и мечтал смыться.
Наконец я вытащил Эш из дома тети Ильзы; каким-то чудом «2CV» за это время не отбуксировали на свалку. Мы доехали до М-1, взяли голосовавшего автостопщика и, явно переборщив с благотворительностью, высадили его там, куда он чаял попасть, то бишь в Ковентри. Заблудились в Нанитоне, пытаясь вернуться на М-6, и теперь в сумерках катили по Ланкаширу, будучи примерно в часе езды от границы.
– Прентис, поверь мне, для ссоры с отцом должна быть причина куда посерьезнее твоей.
– Я тебе верю,– сказал я. – А мать как?
– Да нет, она с ним разговаривает. Она фыркнула:
– Ты понял, о чем я. С ней-то хоть видишься?
– Ага. Она пару раз приезжала к дяде Хеймишу и однажды подвезла меня в Глазго.
– И что не поделили, спрашивается? Неужели нельзя было для виду уступить, но остаться при своем?
– Не получается,– замотал головой я.– Серьезно, уже ни он не может это прекратить, ни я. Один что-нибудь скажет, другой почти стопроцентно воспримет не так, как надо, а как его мнительность истолкует. Как будто мы с ним не отец и сын, а муж и жена, ч-черт!
Эш рассмеялась:
– Да что ты знаешь о мужьях и женах? Почему-то я не сомневаюсь, твои мама и папа в браке счастливы.
– Наверное. Но ты меня поняла: когда брак или другие отношения портятся, что ни скажет один или чего не скажет, второй обязательно истолкует наоборот.
– Гм,– сказала Эш.
Я смотрел вперед, на красные габаритные огни едущих перед нами машин. Навалилась усталость.
– Наверное, он злится потому, что учил меня быть самостоятельным, а я не захотел доучиваться у него до конца.
– Прентис, что-то не похоже, что ты ударился в христианство или еще во что-нибудь… Черт, интересно, как ты себе представляешь… Бога.
Я заерзал на хлипком сиденье:
– Не знаю даже… Не как Бога в привычном понимании… в человеческом обличье… Некая сущность… просто поле… сила…
– «Используй свою Силу, Люк!» – ухмыльнулась Эш.– Помню, как ты в детстве торчал от «Звездных войн». Даже Стивену Спилбергу писал вроде? – Она засмеялась.
– Джорджу Лукасу,– поправил я с кривой улыбкой.– Но я не имел в виду ничего такого, лукасовская Сила – просто киношный антураж. Я имел в виду некую полевую форму, воздействующую на нас… Это как в квантовой физике, где материя – это главным образом пространство, а пространство, даже вакуум, без конца кипит синтезом и распадом, и ничто не абсолютно, и две частицы в разных концах Вселенной взаимодействуют между собой точно так же. как и с ближайшими соседями… Ну, и так далее. И он есть, он рядом, он смотрит нам прямо в лицо, но я просто… просто не могу его постичь.
– А может, он вообще непостижим? – сказала Эш. Держа в губах сигарету и подпирая баранку коленями, она покрутила плечами (к счастью, мы ехали по тихому участку автотрассы), вынула изо рта сигарету и вернула руки на баранку. Мне оставалось лишь надеяться, что она не уснет за рулем,– гул крошечного движка «ситроена» был гипнотизирующе монотонным.
– А почему? – спросил я.—Почему он непостижим?
– Может, он вроде твоих частиц – по природе своей неопределенный. Как только понимаешь какую-то часть его смысла, лишаешься шанса понять остальное.– Она посмотрела на меня, сдвинув брови к переносице.– Помнишь, Льюис как-то раз нес байду насчет Гейзенберга?
– Не помню.– Меня это уже начало раздражать.
– Ну, типа, ты в школе, врываешься к нему в кабинет и кричишь: послушайте, Гейзенберг, вы тут директор или кто?! А он: ну-у… в некотором смысле…– Она хихикнула.– Не, у Льюиса смешнее.
– Чуть-чуть,– согласился я.
– Льюис вроде это использовал в альтернативном юморе? – спросила Эш.
– Вроде,– отвел взгляд я.– Но не могу себе представить, чтобы Бен Элтон[51] или Робин Уильямс[52] подумывали о досрочной отставке.
– Все-таки он молодчина, согласись.
Я взглянул на Эш, она смотрела на дорогу – мы на всех семидесяти гнали под легкий уклон. На лице у нее – никакого выражения; длинный модильянистый нос – как нож, рассекающий тьму.
– Да,– уступил я, сразу почувствовав себя маленьким и слабодушным.—Да, он молодчина.
– Правда, что вы с ним в Лондоне почти не встречались?
– Правда. У него – своя тусовка, а я с работы едва до койки доползал.– Тут я соврал: после работы я слонялся по картинным галереям и кинотеатрам.– Да и билеты на него мне были бы не по карману.
– Ну, Прентис! – укоризненно произнесла Эшли и покачала головой (длинная грива соломенных волос была аккуратно увязана, поэтому не рассыпалась по плечам).– Льюис бы с радостью виделся с тобой почаще. Он по тебе скучает.
– Ну конечно,– протянул я.
Я еще какое-то время смотрел на огни. Эшли управляла машиной и курила. Сильно клюнув носом, я встряхнулся.
– Черт…– Я потер лицо и спросил: – Как тебе удается не засыпать?
– Помогают интеллектуальные игры,– ответила она.
– Например?
– Например,– облизала она губы,– «Узнай тачку по задним фарам».
– Чего? – рассмеялся я.
– Того,– сказала она,– Машину впереди видишь?
Я взглянул на два красных огонька: –Да.
– Видишь, они высоко, но не слишком далеко разнесены?
– Да.
– «Рено-пять».
– Шутишь!
– Ни фига. А этот, что обгоняет?
– Ну?
– Фары разделены по горизонтали. Старушка «кортина», третья модель.
– Ничего себе!
– А эта, сзади – бээмвуха. Похоже, новье, пятая серия. Сейчас на обгон пойдет, у нее задние фары немножко скошены.
Мимо пронесся «БМВ» со скошенными задними фарами. Потом мы обогнали старый «форд», а чуть позже – «рено-5».
– Конечно, куда прикольнее – на быстрой тачке,– продолжала Эш.– Но даже и так, на семидесяти, иногда удивляешься, скольких удается обогнать. А сейчас,—подняла она палец,—слушай и ощущай: уходим на медленную полосу!
Эш кинула древний «2CV» влево, затем выпрямила его ход.
– В чем дело? – спросил я.
– Да ни в чем,– ухмыльнулась она.– По катафотам соскучилась. Безопасная смена полосы – большое искусство, между прочим.– Она насмешливо глянула на меня.– К примеру, для «феррари» это совсем не просто: слишком широкие скаты. У меня колесики худенькие – почти идеал.
– Юная Эшли, позволь восхититься тобой! – сложил я руки на груди и повернулся в кресле, чтобы быть лицом к ней,– Даже помыслить не мог, что простая ночная поездка в автомобиле способна доставить все тридцать три удовольствия.
Эшли засмеялась:
– А уж какое удовольствие получаешь на брусчатке, если ты женщина!
– Н-да… Предлагаю вернуть нашу беседу в рамки приличий, лишь позволю себе выразить жгучую зависть счастливым клиторовладелицам.
Эш засмеялась громче, раздавила сигарету в пепельнице, а пепельницу задвинула в панель.
– Это и правда подарок судьбы – я бы стыдилась, если бы не такой кайф.
Она подняла голову и захохотала гомерически, а потом тряхнула «конским хвостом» и вновь уделила внимание дороге. Я тоже посмеялся, а после стал глядеть в боковое окно. И вдруг подумал: а не спала ли Эш с Льюисом прошлой ночью?
Она включила поворотник:
– «Старинный придорожный сервис». Заедем, тетушка Эшли угостит тебя кофе и сладкой булочкой.
– Э, да ты, я вижу, знаешь, как сделать парню хорошо.
Эшли ухмыльнулась.
Когда я проснулся в разгар дня в квартире на Крау-роуд, Дженис Рэй уже ушла. Наверное, на работу. Осталась записка, голубой листочек бумаги для заметок: «Ты был лучше всех. Звякни, если еще захочешь. Дж.».
Вторую – многозначительную – фразу я перечитал, испытывая разом и печаль, и облегчение.
Вытираясь полотенцем после душа, я стоял в ванне, разглядывая на стене два застекленных кинопостера: «Париж, Техас»[53] и «Опасные связи»[54].
Я выпил кофе с гренками, вымыл посуду и отчалил. Папку «Воронья дорога» уложил в сумку от «Теско» и потащился домой под серым небом, сквозь ветер – средней силы, зато вихрящийся. Я помахивал сумкой и насвистывал. Квартира наша была на Грант-стрит, рядом с Сент-Джордж-кросс, и, что прикольно, рукой подать до Эшли-стрит. Соседи мои по квартире отсутствовали, и меня это очень даже устраивало: не тянуло выслушивать от Гава недвусмысленные высказывания (а двусмысленности – не для его мозгов), что бывает после любого сексуального приключения, моего или Норрисова, настоящего или придуманного – несущественно (вымысел от правды Гаву отличать не дано). В лучшем случае Гава до глубины души потрясет новость о моем вступлении в половую связь с тетей – без разницы, что это не настоящая тетя,– и он для самоуспокоения внушит себе, что этого ужаса вовсе и не было. Вот бы здорово, если бы он вообще перестал со мной разговаривать… но это маловероятно. Да и не очень-то хотелось, если быть с собой честным,– какая-то частица моего сознания не прочь поддаться соблазну. Однажды я мельком увидел свою физиономию в зеркале прихоже