– Ну, а кроме этого, все в порядке? – обняла меня за плечи Эш.
– Эшли, помоги.—Я закрыл глаза и потерся головой о ее плечо.– Что мне делать?
– Вообрази ее в сортире,– хихикнула Элин.
– Цветная женщина говорит умные слова,– опустила Эш свою голову на мою.– Интенсивный курс лечения по ее методе быстро собьет температуру страсти.
– Нет,– вздохнул я, открывая глаза, когда очередь всплесков объявила о новом хаотическом низвержении воды.– Лишь привьет страсть к копрофагии.
– Pardon ?
— Интересно, это так же некрасиво выглядит, как звучит?
– Еще некрасивее.
– Merde !
– Угу.
– Что ж, Прентис, вижу, твой случай безнадежен. А о суициде не подумываешь?
– Ага. Как только все это кончится, залезу в туннель под Ла-Маншем и лягу на рельсы.
Под моей головой шевельнулось плечо Эшли:
– Ну, у тебя еще уйма времени, чтобы уладить все дела.
– А меня отнюдь не мои дела заботят.
– Да и вообще, Прентис, эта женщина тебе не подходит.
– Что? Недостаточно хороша?
– Нет, Прентис. Просто у нее слишком развит вкус. У тебя с самого начала не было ни единого шанса.
Я отстранился и озадаченно взглянул на Эшли, а та лукаво улыбалась.
– Это еще что? – спросил я.– В актрисы, что ли, собралась, готовишь для прослушки главу из Библии про самаритянина?
Эшли взяла мои ладони:
– Прентис, да брось ты переживать. Может, это просто судьба: твоя, ее, Льюиса… Или наберись терпения. Может, она еще образумится. Может, ей с возрастом захочется перепробовать всех братьев Макхоунов…
– Или с весом.
– Или с весом.
– Может, выйдет замуж за Льюиса, а с тобой заведет долгий роман.
– Ух ты! Класс!
– Понимаешь теперь? Никому не известно, что принесет будущее,– бодро заявила Эшли.
– И вообще, Прентис,– зазвучал певучий голосок Элин,– в море всегда хватало рыбки.
Я глянул на Элин:
– Неплохо. Можно, я буду это цитировать? Элин подмигнула и постучала пальцем по ноздре.
– Сортир,– сказала заговорщицки. Я решил, что пора вставать.
– Бесполезно,– вздохнул.– Вы слишком меня обрадовали, не переживу такого восторга.– Я устало поднялся на ноги – мышцы ныли после пьянки и ходьбы.
– Увидимся в «Яке» вечерком? – спросила Эш.
– Возможно,– ответил я.– Я все пытаюсь утопить в вине горе, да только у него плавучесть покруче, чем у пенополистирола.
Снова вода поскакала по водосливу, шумя, как миллион топающих ног. Я пожал плечами:
– Впрочем, так и быть, сделаю еще попытку. Когда-нибудь ведь поможет.
– Вот этот парень в моем вкусе!
– До встречи, девочки.
– Пока, Прентис.
– Только постарайся до вечера больше ни в кого не влюбиться.
Примерно час спустя я увидел зеленый «шевроле метро» матери. Она как раз ехала по подъездной Дорожке от дома Хеймиша и Тоуни. Завидев меня, остановилась, опустила стекло.
– А вот и ты.
– А вот и я.
– Ждала здесь целую вечность.– Она глянула на ручные часы.– Сядешь?
Я уселся в машину, и мы задним ходом проехали пятьдесят ярдов по дорожке. Вот и славненько, а то ноги устали, и вообще – всегда лучше ехать, чем идти.
– Что нашла из бумаг Рори, прихватила,– сказала мама.– Твой отец думает, было еще кое-что, но надо рыться в шкафах.
Я посмотрел на заднее сиденье: там лежала папка.
– Правда, ты этого не заслуживаешь,– добавила мать.
– Огромное спасибо.
Я взял папку. На корешке было написано «ВД». Папка такая же, как та, что у меня уже есть. Разве что чуть потолще. Смутно припомнилось, как вчера вечером я напомнил маме, что ищу остальные бумаги дяди Рори.
– Ну? – спросила она.
Я огляделся, зевая, и повторил за ней:
– Ну?
Мы остановились у парадного входа.
– Что, не помнишь вчерашний вечер? Мама выключила зажигание. Она была одета в мохеровый джемпер и вельветовые брюки и пахла новыми духами. Вид у нее был не очень веселый, я бы даже сказал, слегка обеспокоенный.
– Ну… помню, но не все,– сознался я. Она укоризненно покачала головой:
– Боже мой, Прентис.., Ты так надрался.
– Гм…—Я покачал на ладонях папку, прикидывая ее вес—Да…—И соорудил лучшую улыбочку из разряда «я был и остаюсь твоим славным маленьким мальчиком».
Она подняла тонкие каштановые брови:
– И даже не помнишь, как вогнал в краску Льюиса и Верити?
Я оторопело посмотрел на нее.
– Не говоря уже о том, что вогнал в краску нас с твоим отцом,– добавила она.
Тут я почувствовал, как от лица отхлынула кровь, будто кто-то открыл клапан на лодыжке. Ох-хо-хо! Я сглотнул.
– Надеюсь, я не пытался изображать встречу в аду фаната из Брэдфорд-сити, жертвы Кингс-Кросса и работяги с «Пайпер Альфы»[70]? – (Для этого номера требуются три сигареты; зрители плюются все, с гарантией.)
– Прентис, это не смешно. Ты чуть до слез не довел бедняжку Верити. Льюис тебя задушить хотел – едва оттащили.
– О господи! – У меня мурашки побежали по спине.– Что же я такого сказал?
– Ты ей сказал… ты всем сказал, что безумно в нее влюблен! – сверкнула глазами мать.– А после, поклявшись вечно боготворить бедняжку, сразу же принялся ее упрекать за связь с Льюисом.– Мать сердито потрясла головой, в глазах блеснули слезы.– Прентис! Чем ты только думаешь?
– Господи боже! – простонал я и положил папку на колени, а на папку положил собственное темя.– Какой же я кретин!
– Потом ты сделал несколько сомнительных ремарок насчет Лапландии… и еще упомянул какую-то «древнюю землеройную технику».
– Господи!
– И кажется, все мы правильно поняли, что значит «танцевать французский танец менаж де труа», прежде чем ты понес совсем уж полную околесицу.
– О господи!
– Не думаю, что восклицаниями «о господи!» можно что-то исправить. Прентис, я думаю, тебе необходимо извиниться перед Верити и Льюисом, и сделать это как можно скорее. Они в замке,– Мать с трудом совладала с голосом.– А еще я думаю, тебе необходимо попросить прошения у Хеймиша и Антонайны, ведь ты был у них в гостях, и это по твоей вине вечеринка закончилась рано и так некрасиво. Слава богу, ты хоть не спорил, когда Кеннет предложил тебе лечь спать. Впрочем, кажется, им с Хеймишем пришлось тащить тебя наверх, и всю дорогу ты бормотал какие-то гадости про Льюиса. В частности, что его надо бы бросить в ванну с голодными слоновьими пиявками.
Папа уложил меня в кроватку! О нет! Отец и Дерево! Позор!
– Мама, я хочу умереть,– пробормотал я в папку.
– Если ты это всерьез, то недостатка в добровольных помощниках не будет.
– Я всерьез.
– Прентис, хватит мелодрамы. Тебе не идет. Твой конек – сарказм.
– О господи!
– Прентис! – Мама положила ладонь мне на голову и погладила.– Прентис… Ты ведь у нас такой умница. Ну почему ты бываешь иногда таким дураком?
Я глубоко вздохнул:
– Эх, мама, мне и самому это интересно. Лучше не говорить, что в нашем роду такое бывает. Я шмыгнул носом, защипало глаза.
Она меня обняла, прижала к себе. Я, как всегда в такие моменты, удивился: до чего же она тоненькой и маленькой кажется.
Через некоторое время она меня отпустила, глянула в зеркало и заявила, что я ей до конца дня испортил глаза. Мы поехали к Хеймишу и Тоуни – попить чаю и попросить прощения, затем двинули к замку – навстречу самому мучительному моменту в моей жизни… который, слава богу, не наступил: Верити и Льюиса в замке не оказалось, они поехали навестить каких-то друзей Верити, живущих на Арднамурхане, и вернутся не раньше завтрашнего вечера.
Мама привезла меня обратно к Хеймишу и Тоуни. Согласилась передать отцу мои уверения в искреннем раскаянии. Просила, чтобы я поехал в Лохгайр и сам поговорил с отцом, но я молил о пощаде и, к большому моему удивлению, получил ее.
Я уже решил, что завтра поеду на поезде обратно в нашу – теперь уже официально – культурную столицу и там проведу следующие двенадцать месяцев. Верити с Льюисом четыре дня назад предлагали меня подвезти, но теперь этот вариант явно отпадал.
Я пообещал маме, что буду всем писать и принесу извинения лично при первой же возможности, а еще остановлюсь в Лохгайре перед возвращением в Глазго и повидаюсь с папой.
В тот вечер мы с Эшли встретились в «Яке». Она выслушала мое нытье и угостила пивом, когда у меня вышли деньги (уверен, в баре мне недодали сдачу), и потом снова внимала моим причитаниям, когда мы отправились к ее маме и засиделись там черт знает до которого часа; но говорили мы тихо, чтобы не разбудить спавшего в соседней комнате Дина. Она мне сварила кофе, посидела со мной в обнимку, и в какой-то момент я уснул, и никто мне не мешал. Проснулся на полу; нежная рука гладила мою голову, лежащую на коленях у Эшли.
– Эш,– прохрипел я,– ты – святая.
Она лишь улыбнулась.
Последняя чашка кофе, и я простился. Вернулся к Хеймишу и Тоуни, там соснул еще часок-другой, затем быстрые сборы и – в путь. Тетя Антонайна меня подвезла, иначе бы я опоздал на поезд. Через четверть часа он остановился в Лохгайре. Туг бы мне взять сумку, и сойти с поезда, и прогуляться до дома, и поговорить наконец – трезво и вне контекста альтернативных шарад —с отцом, и попросить у него прошения, и провести три часа до следующего поезда на Глазго с матерью и отцом в атмосфере долгожданного замирения. Вместо этого я опустил висок на холодное оконное стекло, закрыл глаза и позволил рту приоткрыться. И просидел так всю минуту, что поезд простоял на станции Лохгайр, да и потом не шевелился, лишь убедительно зевал, на случай если кто из пассажиров глядит в мою сторону,– пока не проехал виадук возле Саккотмора.
Поезд так и стоял на пути. До квартиры Дженис Рэй было рукой подать – вон ее дом, из окна виден. Я встал, снял с багажной полки сумку и вынул полученную от мамы папку. Нашел несколько сильно исчирканных маркером стихотворений плюс штук двадцать машинописных страниц формата А4 —похоже, отрывок пьесы или киносценария. Выбрал страницу наугад и принялся читать.