Воронья Кость в добром расположении духа пировал вместе с местной знатью, он выяснил, что Мартин побывал здесь и отправился в Норвегию к Хакону-ярлу. Письмо, которое он написал Орму было кратким и холодным, ведь они были врагами, в том письме Мартин прямо указал, куда он направляется, и чего хочет в обмен на Кровавую Секиру.
Хотя, Воронья Кость всё уже выяснил, но продолжал вертеть словами из письма и так и сяк, словно пристально разглядывал подозрительную монету, и никак не мог понять, затеял ли с ним Орм какую-либо игру или нет. Он не был уверен, что Хоскульду не было поручено поведать ему содержимое письма, когда придёт время, словно преподать урок неразумному ребёнку, с горечью подумал Воронья Кость. Но тем не менее, Хоскульд попытался сбежать от него, хотя Воронья Кость изводил себя мыслью, что во всём виновата его собственная жестокость.
Но, по большей части, Олаф был доволен. Его люди разместились на ночь на холодном берегу, но им было не в первой, а ещё он раздал им целые вёдра серебра, так что за подходящую цену они найдут тепло и уют в городке.
Серебро они взяли на Оркнеях, его блеск, как и радость от этой лёгкой добычи, всё ещё заставляло Воронью Кость улыбаться.
Отплыв с острова Хай, они отправились к Оркнеям, и высадились в Санд Вике, пробираясь на берег сквозь пенящийся штормовой прибой. На берегу они построились для боя, сердце Вороньей Кости колотилось, как никогда ранее, в предвкушении момента, когда они схватят королеву Ведьму, проклятие всей его жизни, но никто из врагов так и не появился. Воронья Кость был разочарован, не зная, что ему предпринять, — разграбить ли длинный дом и кучу хозяйственных построек, но поступил ещё хуже — не предпринял ничего. В конце концов, когда он проклинал себя за неуверенность и нерешительность, Стикублиг гаркнул, что показались всадники.
Пятеро всадников остановились на расстоянии хорошего выстрела из лука и спешились. Один остался с низкорослыми мохнатыми дикого вида лошадками, а остальные направились к ним, один нёс щит, белой стороной наружу.
— Похоже они хотят поговорить, — заявил Мар, это было очевидно, так что Воронья Кость бросил на него взгляд, от которого тот вспыхнул. Олаф подозвал Мурроу и Кэтилмунда, последний нёс знамя с нахохлившимся ястребом, они пошли навстречу, полотнище хлопало на ветру. Ещё он поманил Гьялланди, ведь тот был скальдом, а Олаф хотел, чтобы ничего не было забыто; также вместе с ними отправился священник Адальберт, который всё ещё нетвёрдо ступал по суше, он был бледен, словно сыворотка, от того что выблевал весь свой ужин в качестве подношения богине Ран.
Четверо оркнейцев были вооружены, в кольчугах. Один нёс знамя с вороном "храфнсмерки", Воронья Кость отметил его; говорят, это знамя вышила сама Гуннхильд, или кто-то из её родни, и это знамя пророчило победу, но знаменосец, как правило, погибал.
Суровый бородатый воин встретил взгляд Вороньей Кости достаточно прохладно, но его невыразительные серые глаза смотрели скорее обречённо; позже Мурроу удивлялся что заставило того воина взять в руки шест с этим знаменем, на что Кэтилмунд сказал, что за всем этим стоит женщина, которая нуждается в деньгах и убеждает глупца искать славу. Воронья Кость ничего не ответил, он знал правду; знаменосец, человек ярла, который по своей воле принёс эту присягу, был обречён, Олаф уже выбрал его жертвой.
Второй прикрывал знаменосца, высоко подняв белый щит мира. Остальные двое по-видимому вожди, судя по богатому вооружению — добротные длинные кольчуги и искусно украшенные серебром рукояти мечей. Один постарше, второй — моложе, с виду он напоминал бочонок с элем.
— Я — Арнфинн Торнфинсон, — сказал старший, снимая шлем, морской бриз тут же подхватил его тронутые сединой волосы. — А это — Сигурд, сын моего брата Хлодвира, взят мной на воспитание.
Воронья Кость кивнул. Сигурд оказался старше Вороньей Кости на пару-тройку лет, не более, и однажды станет правителем Оркнеев — если его отец будет жив, а дядья позволят править. Воронья Кость попытался разглядеть на лице юноши знак, что-нибудь, что показывало бы, почему именно ему оказано такое доверие, а не кому-то другому. Но не увидел ничего, кроме краснощёкого мальчишеского лица и лёгкой кривой улыбки.
— Олаф, — представился он, прежде чем молчание начало казаться оскорбительным, — сын Трюггви. Я — принц Норвегии и король по праву рождения.
— Именно так, — произнёс Арнфинн. — Я слышал твоё имя. Ты пришёл за матерью мой жены, и конечно же, за её сыном, последним из её выводка. Тебе известно, что именно он убил твоего отца? Он часто хвастался этим, утверждал, что это первый воин, которого он поразил в бою, он очень гордился, что тогда его ранил сам король.
Воронья Кость вздёрнул бровь. Неужели Арнфинн умышленно провоцирует его? Но выражение лица правителя Оркнеев оставалось невыразительным, даже скорее восторженным.
— Гуннхильд с сыном отплыли, забрав большую часть моих людей. Удачное избавление, скажу я тебе, хотя это означает, что у меня мало воинов, если дело дойдёт до драки. Моя жена думает так же, как и все, она ненавидит свою мать.
В голове Вороньей Кости будто бы сталь высекла искру о кремень, и он всё понял. Гуннхильд и Гудрёд ушли, следуя указаниям из письма монаха, взяв с собой большую часть воинов Арнфинна, так что Оркнеи оказались почти беззащитны. Арнфинн хотел заключить сделку, и Воронья Кость решил поторговаться.
Когда Олаф понял, что на самом деле предлагает ему Арнфинн, у него спёрло дыхание. Тот предложил целые вёдра серебра и различные припасы, всё что угодно воинам Вороньей Кости и ему самому, лишь бы они ушли отсюда без боя. Всё что они оставят взамен — умирающего Ровальда, которого следовало погрести с почестями.
— Вот это да, — восторженно произнёс Гьялланди, наблюдая как воины загружают припасы на корабли. — Мы так напугали их, что даже не пришлось сражаться. Молодой Воронья Кость всего лишь легонько махнул мечом, и Оркнеи отдали ему свои богатства.
Всю дорогу до Борга скальд не расставался с мыслью, что серебро досталось им лишь с помощью угроз, а сейчас он сидел на лавке рядом с Вороньей Костью на пиру Королей Быков, пикты шумели и хвастались, кидаясь друг в друга костями. Воронья Кость улыбался, кивал и помалкивал.
Пусть воины считают, что Арнфинн и остальные оркнейцы расстались с серебром из страха перед ними, но истина заключалась в том, что это очередной фрагмент игры королей: в тайной комнате сумрачного зала они с Арнфинном заключили настоящую сделку. Если Гуннхильд с Гудрёдом вернутся домой с жертвенным топором, то Арнфинн сильно разочаруется в истинном принце Норвегии. Воронья Кость нисколько не удивлялся тому, что люди готовы платить, чтобы избавиться от нежелательных персон.
Когда каждому была оказана подобающая честь, Воронья Кость и его спутники — Кэтилмунд, Онунд и Мурроу, которых он назначил командовать тремя другими кораблями, поблагодарили уже изрядно набравшихся хозяев-пиктов, закутались в плащи, вышли за ворота и направились к берегу по дороге, обозначенной камнями с изображением быков, туда, где раскинулся мерцающий огнями костров лагерь.
— Когда-нибудь, — сказал Мурроу, оглядываясь на тёмную громаду форта, — более достойные люди заставят этих задавак преклонить колена.
— Да ты просто обиделся, когда они заявили, что воин с топором — вовсе и не мужчина, — проворчал Онунд, Мурроу в ответ лишь ухмыльнулся в темноту.
— Они и лук не признают, — добавил он и покачал головой. — Удивительно, что они до сих пор живы, со своими нелепыми маленькими квадратными щитами и цветастыми рубахами, на которых можно играть в тафл.
Воронья Кость был рад покинуть это место, хотя сделал себе зарубку на память; однажды, когда Норвегия станет его, это место станет первым шагом для покорения всего севера Альбы.
В лагере звучала музыка, необыкновенные и прекрасные звуки плыли в ночи, кто-то, изящно перебирая струны, извлекал мелодию, под которую воины танцевали джигу, притаптывая сапогами, остальные хлопали ладонями по бедрам, отбивая ритм и смеялись. Тени плясали в такт языкам пламени, танцы вместе с запахом варева скрашивала ночной холод.
Ухмыляющийся Воронья Кость ступил в середину, сделав вид, что покинул более богатый пир, чтобы присоединиться к ним; он признал это, добродушно взмахнув рукой и подошёл к огню и музыканту, которым оказалась Берлио. Она улыбнулась Олафу, продолжая игру, её быстрые пальцы ловко перебирали струны.
Это были гусли, один славянин из Киева привозил такие — инструмент в форме птичьего крыла с пятью струнами. В руках Берлио держала несколько другие гусли, большего размера, формой напоминающие скорее шлем, с большим числом струн, но тем не менее, подходящего размера, чтобы взять с собой путешествие, и Берлио неплохо на них играла. Когда она закончила, Олаф благосклонно похвалил её мастерство, девушка вспыхнула, словно подёрнувшийся пламенем уголёк из костра напротив.
— Могу я сыграть что-нибудь для тебя? — ласково спросила она. — Может быть, колыбельную, которую, конечно же, напевала твоя мама, чтобы тебе сладко спалось.
— Моя мать никогда так не играла, — ответил он жёстко, словно ворон прокаркал. — Трэллям запрещено иметь инструменты, а я обычно спал на цепи, прикованной к нужнику, поэтому я мечтал во сне лишь о сладкой мести тем, кто так обращался с нами.
Некоторые знали историю о горьком детстве Вороньей Кости, другие услышали впервые, и те, и другие умолкли. Теперь все знали причину, зачем они заходили на Оркнеи — отомстить Гуннхильд. Тем не менее, и месть, и охота за жертвенным топором теперь казалось им стоящим делом, особенно теперь, когда у каждого имелся кошель, набитый серебром. Они рассовали серебро подмышками или повязали в паху; к тому же, этот так называемый принц Норвегии спас большинство из них от неминуемой гибели в Дюффлине.
Берлио осталась всё такой же — тихой и спокойной, её глаза ярко сияли в отблесках огня; Вороньей Кости показалось, что она вот-вот расплачется, и ему стало стыдно за то, что он так грубо ответил ей.