– Я… я должен остаться с вами? – спросил юноша.
Его мать отрицательно качнула головой:
– Нет. Мы с твоим дядей обсуждали эту тему и решили, что Лондон слишком опасен для тебя – во всяком случае, сейчас. Посмотрим, как сложатся события. Если верх одержит милорд Уорик, быть может, вы вернетесь еще до конца года. Не возражаешь?
– Да, матушка, не возражаю, – ответил младший Тюдор.
Глаза его наполнились слезами, и он смахнул их кулаком, несколько смущаясь присутствием своего дяди. Маргарет Бофорт дружески похлопала сына по руке:
– Будь мужественным, Генри. Придут к нам и лучшие времена, я обещаю это тебе. А теперь ступайте. Я смогла выделить на нашу встречу немного времени, и теперь оно кончилось. Ступай со своим дядей. Молись каждый день и борись с искушениями. Ступайте с Богом.
Спускаясь к лодке, Генри не раз споткнулся, потому что все время оглядывался на эту незнакомую ему даму. Он едва заметил, как Джаспер занял место возле него на скамейке.
Увидев, что они уселись, маленькая женская фигурка повернулась и, не оглядываясь, отправилась прочь.
– Замечательная женщина… твоя мать, – проговорил старший Тюдор с легкой печалью. – Если б ее встретил я, а не твой отец, наша жизнь пошла бы по совершенно другому руслу… А теперь гребите, ребята.
Шестеро гребцов навалились на весла и вывели лодку на самую середину реки, направляясь к ее устью, где их ожидал Пембрук.
Генри Тюдор оглянулся назад и посмотрел на город, который успел полюбить, великолепный и ошеломляющий при всей своей суете, шуме, красочности, запахах и сюрпризах. Он встретил в Лондоне всего лишь одно Рождество, прожил в нем одну-единственную весну, однако время это даровало ему больше событий и опыта, чем полдюжины лет, проведенных в Пембруке.
И зная теперь, какой захватывающе интересной бывает жизнь в огромном городе, мальчик безмолвно сказал себе, что вернется сюда. Вернется после того, как познакомился с женщиной, чьи руки грезились ему во всех хворях и лихорадках, когда он мог положиться только на себя самого. Однако он даже не подумал открыть свои мысли дяде, предпочитая, чтобы они оставались скрытыми там, где никто не мог уязвить его. И когда взгляд Джаспера снова обратился к нему, Генри вежливо кивнул, не прерывая течения собственных мыслей.
15
Прождав, наверное, целую вечность, герольд Йорков возвратился к троим братьям. Молча и не шевелясь, они стояли лицом к городу до тех пор, пока послеполуденное солнце основательно не удлинило их тени, а потом обратились спиной к его стенам и отошли от них на две мили, остановившись в том месте, где можно было стать лагерем, не объявляя войны. В течение оставшихся до ночи немногих часов их люди сносили к лагерю кусты и терновник, укладывая их по периметру, чтобы было можно оградиться от ночного нападения. Граф Уорик едва мог различить со стены окруженное муравьиными фигурками работающих солдат расплывчатое пятно, в которое превратилась рать Йорков. Он видел отряды людей, углублявшихся в лес с топорами в руках, валивших небольшие деревья и оттаскивавших их назад. Какая-то часть его оставалась довольной тем порядком, который соблюдался в стане Йорков. В конце концов, именно он и учил их, причем Эдуарда и Ричарда больше, чем Джорджа, и ему было приятно, что его ученики не были дураками.
Тем не менее он мог разгромить их даже теперь. Уорик почти не сомневался в этом. Да, измена Кларенса стала для него ударом. Нетрудно было предположить, что зять уже рассказал Эдуарду все, что знал о численности его войска, и назвал имена лордов, пришедших под его руку. Однако гордость не позволит самому старшему из братьев отступить. Молодой человек полагался на свою скорость. Недостатки подобной методики были особенно понятны противнику, успевшему опустить копье и ожидавшему, как скоро ты сам полезешь грудью на острие.
В нескольких милях от городских стен Джон Невилл, лорд Монтегю, тоже готовил к баталии три тысячи своих людей, готовых перекрыть путь на север. Де Вер, граф Оксфорд, командовал шестью тысячами на востоке, в то время как сам Уорик мог вывести из города десять тысяч солдат и призвать еще десять тысяч из находящегося за его спиной Уорикшира. Сыновья Ричарда Йорка вторглись в его дом, в самое сердце его владений. Они были у него в руках и уйти могли только по западной дороге.
Пока ночь безмолвно окутывала ландшафт, Уорик ждал, наблюдая, как зажигались факелы на границах лагеря Йорков. Группы факельщиков делали то же самое на стенах Ковентри, образуя две длинные, по тысяче ярдов, линии масляных огней друг против друга.
В течение дня герцог Эксетер послал Уорику несколько записок, и завершением этой эпопеи стала его попытка подняться на башню, которой на сей раз помешали выставленные Ричардом стражники. После этого Холланд выбрался на стену и стал оттуда во всеуслышание рекомендовать Уорику раскрыть пошире глаза. Граф не стал отвечать, и после завершающей, самой отчаянной попытки разъяренный нобиль воздел руки к небу и отправился пить. Ричарду Невиллу было жаль, что Эксетер не назвал его при всех трусом, предоставив этим ему право лишить герцога головы за вмешательство в командование в военное время. В таком случае никто не смог бы попрекнуть его превышением власти. К несчастью, Генри Холланд знал это не хуже Уорика и заставил себя остановиться буквально в шаге от плахи.
В эту слишком жаркую и неуютную ночь граф Уорик спал слишком плохо и все время сбрасывал с себя покрывала. Ему следовало захлопнуть расставленную им ловушку сразу же после того, как Эдуард вошел в нее. Он мог представить себе реакцию и недоверие Дерри Брюера, когда тот услышит о том, что Уорик не стал сразу затягивать удавку. Трех сторон вполне хватало на то, чтобы раздавить небольшой отряд Йорков и навсегда покончить с ними, и Ричард не мог объяснить то, что ему не удавалось понять в себе самом.
На рассвете он поднялся из обильно политой потом постели, побуждаемый непонятным ощущением ужаса, набросил на плечи плащ и, выйдя на стену, принялся рассматривать темную баррикаду из кустарника, пересекавшую поле. Все факелы уже догорели или превратились в груды угольков, мерцавших и гаснувших буквально на глазах.
В лагере Йорков не было заметно ни единого движения – никакие дозорные не выезжали из стана осматривать окрестности. Уорик уже заподозрил истину, однако тем не менее отдал приказ и с высоты проводил взглядом своих людей, выехавших из крепости. Возвращались они еще быстрее, галопом, размахивая руками и отрицательно мотая головами. Лагерь Йорков оказался пустым. Армия Эдуарда ускользнула из тисков ночью, и выпустил ее сам Ричард Уорик.
Эдуард сдерживал коня. Ему хотелось только одного – пустить животное вскачь по дороге, однако шедшие позади люди не смогли бы угнаться за ним. Конных в его войске было только восемь сотен, а заводные кони шли в обозе. Остальным приходилось каждую милю проходить собственными ногами – и после этого быть готовыми к бою, если последует вызов.
Предшествующей ночью они ускользнули, не поднимая шума – сразу же, как стало темно и их нельзя было заметить со стен. Эдуард и Ричард отдали соответствующий приказ всем капитанам, которые довели до своих людей необходимость полного безмолвия пинками и красноречивым шепотом, сулившим нарушителям такие казни, от которых побледнел бы даже самый мужественный человек. Тем не менее находились и такие, кому все-таки приходилось затыкать рот. Впрочем большинство нарушителей тишины, в том числе и пришедшие с Кларенсом, были взяты с поличным прямо на месте преступления. Иначе невозможно было заставить их прекратить перебранки, смешки и пустую болтовню.
В итоге несколько часов ушло на приготовления к уходу, однако наградой стала тишина на ночном марше. Луна находилась в четверти, по небу плыли редкие облака – неяркого света вполне хватало.
Ночь позволила им незаметно подойти к лагерю Оксфорда. Войско Йорка опрокинуло выставленный караул, и узкий поток солдат, во все стороны размахивавших алебардами и топорами, расширяясь, потек между палаток. На какое-то время в стане Оксфорда воцарился ужасающий хаос, однако нападавших было много. Едва проснувшимся, полураздетым и безоружным людям зачастую приходилось сражаться голыми руками. Паника распространилась мгновенно, и уцелевшие люди Оксфорда припустили к окрестным холмам так, словно их гнала бесовская рать, а не люди.
После этого Эдуард мог дать своим людям отдохнуть и позволить Уорику утром обнаружить, что его противник благополучно ушел из сети. Однако король посмотрел на юг… До Лондона от того места, где он находился, оставалось примерно восемьдесят миль. По хорошей дороге даже усталый человек способен проходить по три-четыре мили каждый час, так что от столицы его теперь отделяли дневной и ночной переходы – в том случае, если у него хватит провианта. Ежедневные долгие переходы после высадки подсушили его людей и сделали их выносливыми. Но что более важно, готовыми понять его цель. Лондон – это парламент и сила. Это город короля Генриха, сердце Ланкастеров. А самое главное, в нем находятся жена и дочери Эдуарда – а также его сын.
И, еще играя силой после удачной стычки с врагом, они вышли на большую лондонскую дорогу, уходящую прямо на юг. Однако веселье в крови угасало с каждой пройденным милей, пока, наконец, войско не вышло к окраинам Нортгемптона. Там солдаты попадали на землю, чтобы поспать. Необходимость сна ощущал и сам Эдуард – дремота отягощала и его голову, лишая желания думать и двигаться. Тем временем маркитанты и маркитантки его обоза отправились в город с полными серебра кошелями и возвратились со всем хлебом и варевом, которые им удалось купить. Солдатам не дали заспаться, и вскоре они, озираясь вокруг красными со сна глазами, получили возможность улыбнуться миске с кашей и трети буханки. И пока они ели, из города появились рассыльные мясников, несшие на головах подносы с грудами сосисок и колбас и бойко раздававшие свой товар, после чего являвшиеся с пустыми подносами к квартирмейстерам Эдуарда.