Рукой с выпрямленной ладонью, как у регулировщика уличного движения, он указал на дверь приемной.
— Туда, — подтвердила Мора. — Кстати, это моя дочь. Она будет присутствовать при гадании, если вы не против.
Ганси отыскал взглядом Блю. До этого мгновения он вежливо улыбался, но тут его лицо застыло в полуулыбке.
— Привет еще раз, — сказал он. — Неловко получилось.
— Вы знакомы? — Мора стрельнула в Блю ядовитым взглядом. Блю почувствовала себя несправедливо подвергнутой обвинению.
— Да, — с достоинством ответил Ганси. — У нас вышел спор насчет альтернативных профессий для женщин. Я не знал, что она ваша дочь. А ты, Адам?
Он бросил ядовитый взгляд на Адама, который откровенно выпучил глаза. Адам, единственный из всех, не был в школьной форме; он держал перед грудью растопыренную ладонь, словно надеялся спрятать свою выцветшую футболку с эмблемой «кока-колы».
— Я тоже не знал! — сказал Адам. Если бы Блю знала, что сюда придет он, то ни за что не надела бы свой детского вида голубой топик с вышитыми на вороте перьями. Он как раз уставился на них. И повторил, обращаясь уже только к Блю:
— Я не знал, клянусь.
— Что случилось с вашим лицом? — спросила Блю.
Адам с сокрушенным видом пожал плечами. От него или от Ронана исходил резкий запах гаража.
— Вы считаете, что так я выгляжу круче? — осведомился он извиняющимся тоном.
На самом деле так он выглядел более хрупким и испачканным, ну, скажем, как чайная чашка, испачканная землей. Но Блю не стала говорить это вслух.
— Так ты выглядишь неудачником, — сказал Ронан.
— Ронан, — произнес Ганси.
— Мне нужно, чтобы все сели по местам! — крикнула Мора.
Кричащая Мора представляла собой настолько необычное и устрашающее явление, что почти все тут же опустились или попадали в разномастные кресла, стоявшие в приемной. Адам погладил ладонью скулу, будто надеялся стереть с нее ушиб. Ганси занял большое кресло с подлокотниками, стоявшее во главе стола, положил руки перед собой, словно председатель правления на заседании, и, вздернув одну бровь, посмотрел на оправленный в рамку портрет Стива Мартина.
Только Калла и Ронан остались стоять, враждебно рассматривая друг друга.
И все равно оставалось ощущение, что в доме никогда не бывало так много народу, что нисколько не соответствовало действительности. Вероятно, можно было бы признать, что здесь никогда не бывало так много мужчин одновременно. И уж определенно так много «воронят».
Блю казалось, что они одним лишь своим присутствием как-то обокрали ее. После того, как они явились сюда, ее семья вдруг показалась жалкой.
— Здесь, — сказала Мора, — чересчур, просто чертовски, шумно. — Из того, как она сообщила это, прикасаясь одним пальцем к артерии, пульсирующей прямо под нижней челюстью, Блю стало ясно, что громкими были вовсе не их голоса. Она имела в виду нечто такое, что слышала в своей голове. Персефона тоже поморщилась.
— Мне выйти? — спросила Блю, хотя этого она хотела меньше всего на свете.
— Зачем вам уходить? — тут же спросил ничего не понимавший Ганси.
— Она делает так, что мы все слышим громче, — пояснила Мора. Она, нахмурившись, рассматривала всех присутствовавших, словно пыталась отыскать какой-то смысл в происходившем. — А вы трое… Вы и так очень громкие.
Кожа Блю прямо-таки горела. Она легко могла бы представить себе, что нагревается, как электропровод, что через нее проходят искры, которые непрерывно испускают обе группы. Интересно, что такое может происходить под кожей у этих «воронят», что даже маму оглушило? Это они все вместе или только Ганси, его энергия, вырывающаяся наружу в преддверии смерти?
— Что значит «очень громкие»? — спросил Ганси. Он, думала Блю, несомненно, являлся вожаком этого маленького отряда. Остальные двое не сводят с него глаз, стараясь уловить подсказку, как оценивать ситуацию.
— Я имела в виду, что в ваших энергиях есть что-то очень… — Мора не договорила, утратив интерес к собственному объяснению. Она повернулась к Персефоне. Блю заметила, что они переглянулись. Это значило: что происходит?
— Ну и как мы будем со всем этим разбираться?
От той растерянности и смущения, с какими она задала этот вопрос, желудок Блю стиснуло нервным спазмом. Ее мать явно нервничала. Второй раз подряд гадание заводило ее в очень неуютное состояние.
— Поодиночке? — почти неслышно предложила Персефона.
— С выбыванием, — сказала Калла. — Или так, или кому-то из них придется уйти. Они слишком громкие.
Адам и Ганси переглянулись. Ронан подергивал ремешки, которые носил на запястье.
— Что значит «с выбыванием»? — спросил Ганси. — Как это отличается от обычного гадания?
Калла продолжала говорить с Морой, как будто он не издал ни звука.
— Совершенно неважно, чего они хотят. Что есть, то есть. Либо так, либо вообще никак.
Мора все так же не отнимала пальца от шеи.
— С выбыванием — значит, каждый из вас берет из колоды Таро только одну карту, и мы истолковываем ее.
Ганси и Адам тоже переглянулись, вернее, провели глазами беззвучный диалог. Блю привыкла видеть, как такие вещи делали ее мать и Персефона или Калла, и не думала, что на это способен кто-нибудь еще. И еще от этого в ней пробудилась странная ревность; она хотела и для себя чего-то такого, связей такой силы, что при них слова вовсе не обязательны.
Адам резко и коротко кивнул, соглашаясь с тем, что могло содержать невысказанное утверждение Ганси, и Ганси сказал:
— Как вам больше нравится.
Между Персефоной и Морой завязался короткий спор, хотя, судя по всему, ни той, ни другой в данный момент не нравилось ровно ничего.
— Подожди, — сказала Персефона, когда Мора взяла свою колоду карт. — Пусть карты сдает Блю.
Блю не в первый раз предлагали извлекать карты из колоды. Иногда, в трудных или очень важных гаданиях, ее просили первой прикоснуться к колоде, чтобы прояснить сведения, которые могут содержать карты. На этот раз, взяв карты у матери, она отчетливо чувствовала внимание посетителей. Для того, чтобы произвести на них впечатление, она тасовала колоду довольно-таки театральными движениями, перекидывая карты из одной руки в другую. Она очень ловко делала карточные фокусы, для чего ей не требовалось никакого таланта к ясновидению. «Воронята» как загипнотизированные следили за мельканием карт, а Блю думала, что из нее могла бы выйти отличная фальшивая прорицательница.
Первым не вызвался никто, и она протянула колоду Адаму. Тот встретился с нею взглядом и несколько мгновений не отводил глаза. В этом движении было нечто энергичное, целеустремленное и куда более агрессивное, чем Адам проявлял в тот вечер, когда подошел к ней. Выбрав карту, Адам передал ее Море.
— Двойка мечей, — объявила она. Блю с испугом услышала у матери местный акцент, который внезапно показался ей очень провинциальным и звучал в ее ушах как признак необразованности. Неужели и речь самой Блю звучит так же?
Мора продолжала:
— Вы избегаете трудного выбора. Как будто действуете, но ничего не делаете. Вы амбициозны, но вам кажется, будто кто-то просит у вас нечто такое, чего вы не хотите отдавать. Я думаю, что кто-то близкий вам. Ваш отец?
— Я думаю, брат, — уточнила Персефона.
— У меня нет брата, мэм, — ответил Адам. Но Блю заметила, как он стрельнул глазами в сторону Ганси.
— Не хотите что-нибудь спросить? — осведомилась Мора.
Адам задумался.
— Каким должен быть верный выбор?
Мора и Персефона посовещались. Потом Мора ответила:
— Верного выбора нет. Существует лишь тот, с каким вы сможете жить. Возможно, найдется третий вариант, который подойдет вам больше, но сейчас вы его не видите, потому что слишком сильно связаны с этими двумя. Из того, что я вижу, я предположила бы, что любой другой путь должен предусматривать выход за рамки двух первых вариантов и выбора еще одного, своего собственного. Я также вижу в вас значительную склонность к аналитическому мышлению. Вы уделяете много времени тому, чтобы научиться игнорировать свои эмоции, но сомневаюсь, что сейчас для этого подходящее время.
— Спасибо, — сказал Адам. Это было не совсем верное слово, но и не сказать, чтобы совсем неверное. Блю нравилась его вежливость. Она казалась совсем не такой, как вежливость Ганси. Когда Ганси держался вежливо, это придавало ему силы и властности. Адам же своим вежливым поведением делился своей силой.
Ей показалось, что Ганси нужно будет оставить напоследок, и Блю направилась к Ронану, хотя и немного побаивалась его. Что-то в нем наводило на мысль о каплях яда, невзирая даже на то, что он ничего не говорил. Хуже того, по мнению Блю, в его антагонизме имелось нечто такое, что подталкивало ее к попытке заслужить его благосклонность, добиться его одобрения. Ей казалось, что одобрение такого, как он, кто определенно никого ни во что не ставил, может стоить дорогого.
Чтобы подать колоду Ронану, Блю пришлось встать с места, потому что он остался стоять в дверях, рядом с Каллой. У обоих был такой вид, будто они готовы начать драку.
Когда Блю раскинула перед ним карты, он обвел взглядом находившихся в комнате женщин и заявил:
— Ничего я не возьму. Сначала скажите мне хоть какую-нибудь правду.
— Прошу прощения?.. — сухо произнесла Калла, отвечая вместо Моры.
Голос Ронана походил на стекло — холодное и хрупкое.
— Все, что вы сказали ему, может сгодиться для любого. У каждого, у кого сердце бьется, бывают сомнения. Каждый живой человек имеет хоть какие-то разногласия с братом или отцом. А вы скажите мне что-нибудь такое, чего мне никто другой не скажет. И не суйте мне игральные карты, и не кормите меня всякой юнгианской чушью. Скажите мне что-нибудь конкретное.
Блю прищурилась. Персефона высунула кончик языка, эта привычка была порождена у нее не нахальством, а неуверенностью. Мора недовольно повела плечами.
— Мы не даем ко…
Но ее перебила Калла:
— Вашего отца сгубила тайна, и вы знаете, какая именно.