— Это может быть эффектом высокого уровня электромагнитного поля, — ответил Ганси. — Около старых неизолированных линий электропередачи часто возникают навязчивые состояния. И, когда находишься в сильном поле, может возникнуть ощущение, будто за тобой следят. Сильное волнение. Тошнота, подозрительность. Потому что оно воздействует на электропроводимость в мозгу.
Ноа запрокинул голову и рассматривал медленно раскачивавшиеся верхушки деревьев. Адаму же инстинкт подсказывал противоположное, и он настороженно вглядывался между стволами деревьев, пытаясь уловить какое-нибудь движение.
— Но, — добавил Адам, — эффект может быть и обратным. Высокий уровень поля может придавать духам силы для воплощения, верно? Так что очень может быть, что если тебе кажется, что за тобой следят, это может происходить и на самом деле.
— И, конечно, вода тоже может влиять на все это, — подхватил Ганси. — Преобразовывать электромагнитное поле и энергию в истинные ощущения.
— Следовательно, — вмешался Ронан, чтобы не оставаться в стороне от обсуждения, — здесь мы имеем в натуре всю эту чушь, которую приписывают лечебным источникам.
Блю зябко потерла руки.
— Но вода-то там, а не здесь. Ну, что, пойдем?
Деревья вздохнули. Ганси прищурился.
— А нас туда приглашали? — спросил Адам.
— Мне кажется, — отозвался Ноа, — что ты сам себя приглашаешь.
Он первым шагнул под деревья. Ронан что-то сердито пробормотал, вероятно, потому что Ноа — Ноа! — оказался смелее их всех, и двинулся следом за ним.
— Постойте. — Ганси посмотрел на часы. — Сейчас четыре часа тринадцать минут. Нужно это запомнить. — И он последовал за Ноа и Ронаном.
Сердце Адама отчаянно колотилось. Блю протянула ему руку, и он взял ее. Не сломать бы ей пальцы, — подумал он.
И они вошли в лес.
Под лиственным покровом было еще темнее, чем на лугу. Между поваленными деревьями сгущались черные тени, а стволы были окрашены в цвета шоколада, древесного угля или переливались разводами темного оникса.
— Ноа! — шепотом позвал Ганси. — Ноа, куда ты идешь?
— Я никуда не иду, — донесся сзади ответ Ноа.
Адам резко развернулся, не выпуская руку Блю, но за его спиной никого не оказалось, лишь ветки покачивались на легком ветерке.
— Что ты видел? — спросил Ганси. Когда Адам обернулся, Ноа стоял прямо перед Ганси.
Воздействует на электропроводимость в мозгу.
— Ничего.
— Куда мы все-таки идем? — поинтересовался Ронан, расплывчатая черная тень, находившаяся в нескольких ярдах.
Куда угодно, только бы не к этому дереву, — подумал Адам. — Я не желаю видеть все это еще раз.
Ганси глядел по сторонам, пытаясь отыскать ручей, вдоль которого они шли в первый раз.
— Думаю, вернемся обратно. Для того чтобы эксперимент был верным, нужно точно воссоздать все условия, согласны? Хотя ручеек стал мельче. Его труднее разглядеть. Это же было недалеко, да?
Через несколько минут пути вдоль русла мелкого ручейка им стало ясно, что их окружает незнакомый пейзаж. Все деревья были хотя и высокими, но тонкими и изогнутыми, словно их постоянно терзали сильные ветры. Из тощей земли торчали верхушки громадных валунов. И никаких признаков ручья, озера, дурманного дерева.
— Мы сбились с пути, — сказал Ганси.
Он произнес это мрачным, но обвиняющим тоном, как будто лес нарочно увел их в сторону.
— И еще, — воскликнула Блю и указала, выпустив руку Адама, — вы на деревья обратили внимание?
Адам не сразу понял, о чем она говорила. Среди листьев на ветках было немало желтых, но желтизна была не весенней, а осенней. А по большей части листва имела тусклую красно-зеленую раскраску, как в середине осени. А лежавшая под ногами в основном бурая подстилка из опавших листьев, убитых ранними заморозками, пестрела оранжевыми пятнами, хотя до зимы было еще очень далеко.
Адама раздирали на части восторг и настороженность.
— Ганси, — позвал он. — Сколько времени на твоих?
Ганси вывернул запястье.
— Двадцать семь минут шестого. Секундная стрелка движется.
Меньше чем за час они прошли через два времени года. Адам нашел глазами взгляд Блю. Она лишь покачала головой. А что еще она могла сделать?
— Ганси! — крикнул Ноа. — Здесь что-то написано!
Ноа стоял за скальным выступом перед большим, высотой ему до подбородка, камнем правильной прямоугольной формы. Его плоскость была покрыта трещинами и выбоинами, разбегавшимися наподобие тех черт, которыми Ганси изображал в своих записях силовые линии. Ноа указал на несколько десятков слов, написанных в нижней части камня. Неведомые чернила лежали неровным слоем и местами выцвели: кое-где буквы были черными, кое-где — темно-фиолетовыми.
— Что это за язык? — спросила Блю.
— Латынь, — в один голос ответили Адам и Ронан.
Ронан присел на корточки перед камнем.
— Что там написано? — спросил Ганси.
Ронан быстро водил взглядом вдоль строчек. Потом неожиданно ухмыльнулся.
— Это шутка. Ее первая часть. Совершенно дурацкая латынь.
— Шутка? — эхом повторил Ганси. — И какая же?
— Она вряд ли тебе понравится.
Надпись на латыни была очень непростой, и Адам вскоре отказался от попыток прочитать ее. Однако в этих буквах имелось что-то такое, что его тревожило. Он никак не мог решиться прикоснуться к ним пальцем. Сама их форма…
— С какой стати здесь, на первом попавшемся камне, может быть записана какая-то шутка?
Ронан вдруг посерьезнел. Он водил пальцем по надписи, прослеживая очертания букв. Его грудь вздымалась и опускалась, вздымалась и опускалась.
— Ронан… — позвал его Ганси.
— Это шутка, — повторил в конце концов Ронан, — на тот случай, если я не узнаю своего собственного почерка.
Вот что, понял Адам, встревожило его в этой надписи. Теперь, когда ему прямо указали, он тоже узнал почерк Ронана. И эта надпись, намалеванная на валуне какой-то загадочной краской, местами выцветшая и полустертая непогодой, не влезала ни в какие рамки.
— Ничего не понимаю, — сказал Ронан, продолжая вновь и вновь водить пальцем по буквам. Он был заметно потрясен.
Ганси взял себя в руки. Он терпеть не мог видеть кого-нибудь из своих соратников удрученным. Твердым голосом, как будто был уверен в себе, как будто делал доклад по всемирной истории, он произнес:
— Мы уже имели случай видеть, как силовые линии играют со временем. И сейчас видим по моим часам. Оно пластично. Ронан, ты еще не бывал здесь, но это не значит, что ты не придешь сюда позже. Через несколько минут. Дней, лет. И оставишь сам себе шутливую запись, чтобы потом сам поверил, что был здесь. Зная, что, может быть, время сложится так, что ты найдешь эту записку.
«Ну, молодец, Ганси!» — подумал Адам. Ганси придумал этот экспромт, чтобы успокоить Ронана, но и у Адама на душе тоже полегчало. Они были исследователями, антропологами исторической магии. Ведь они именно к этому стремились.
— Так что же там написано, после шутки? — спросила Блю.
— Arbores loqui latine, — ответил Ронан. — Деревья говорят по-латыни.
Эти слова не имели смысла, они больше походили на загадку, и тем не менее Адам почувствовал, что волосы у него на затылке встают дыбом. Все уставились на окружавшие их деревья; они находились в кольце из тысячи различных оттенков зелени, закрепленном на миллионе раскачивавшихся под ветром когтей.
— А нижняя строчка? — спросил Ганси. — Последнее слово не похоже не латинское.
— Nomine appellant, — прочитал Ронан. — Назови его по имени. — Он немного помолчал и закончил: Кейбсуотер.
Глава 26
— Кейбсуотер… — повторил Ганси.
В самом этом слове ощущалось нечто магическое. Кейбсуотер. Нечто странное и загадочное; это слово, казалось, не могло иметь отношения к Новому Свету. Ганси снова прочел латинскую надпись на камне — после того, как Ронан взял на себя весь труд, перевод казался очевидным, — а потом, как и все остальные, обвел взглядом окружавшие их деревья.
Что такое ты творишь? — спросил он себя. — Куда ты их притащил?
— Предлагаю отыскать воду, — сказала Блю. — Это будет самый верный путь заставить энергию делать все то, о чем говорил Ронан. А потом… я думаю, надо будет сказать что-нибудь по-латыни.
— Похоже на план, — согласился Ганси, продолжая удивляться странности этого места, где такое несерьезное предложение кажется очень даже практичным. — И как мы поступим? Вернемся обратно или пойдем дальше?
— Пойдем дальше, — сказал Ноа.
Ноа так редко высказывал свое мнение, что к его словам нельзя было не прислушаться. Они двинулись вперед, то и дело сворачивая в стороны в поисках воды. И пока они шли, вокруг них падали листья, сначала красные, потом бурые, потом серые, пока деревья не обнажились до конца. Из теней потянуло морозом.
— Зима, — сказал Адам.
Это конечно же, было невозможно, однако невозможным было и все, что происходило раньше. Это походило, думал Ганси, на тот случай, когда он ехал с Мэлори по Озерному краю[11]. Там было столько красот, что через некоторое время он утратил способность не то что оценивать, но даже просто замечать их.
Попасть в зиму было совершенно невозможно, но не более невозможно, чем все остальное, что происходило.
Они остановились возле рощицы нагих ив, росших на пологом склоне, под которым блестел изгиб медленного мелкого ручья. Мэлори однажды сказал Ганси, что там, где растут ивы, обязательно будет вода. Ивы распространяются, объяснил он, роняя семена в проточную воду, течение которой несет их, пока они не окажутся на каком-нибудь далеком берегу, где и пустят корни.
— А вот и вода, — сказала Блю.
Ганси повернулся к своим спутникам. Дыхание каждого превращалось в облачка пара; все были одеты совершенно не по сезону. Даже цвет кожи казался неуместным: загар никак не вязался с этим бесцветным зимним окружением. Туристы из другого времени года. Он поймал себя на том, что дрожит, но не знал, происходило это от внезапного зимнего холода или от дурных предчувствий.