— Спасибо, что поехала со мною, Джейн, — сказал Ганси.
Блю грозно взглянула на него.
— Всегда пожалуйста, Дик.
Его лицо перекосилось как от боли.
— Пожалуйста, не надо.
Это неподдельное выражение лица сразу лишило Блю удовольствия, которое она испытала было, назвав его настоящее имя. Некоторое время они шли молча.
— Кажется, только тебя одну это не раздражает, — нарушил молчание Ганси. — Не то чтобы я не привык к такому отношению… но я уже сталкивался с разными необычными вещами и, наверное, просто… но и Ронан, и Адам, и Ноа… все они, в общем-то… ну… считают это причудой.
Блю решила, что понимает, что он имел в виду.
— Как-никак я живу среди этого. Не забывай, что моя мать — экстрасенс. И все ее подруги тоже экстрасенсы. Это… я не хочу сказать, что это совсем нормально. Но, знаешь ли, я всю жизнь думала: что значит быть такими, как они? В смысле, видеть то, чего другие видеть не могут.
— Именно на это я потратил столько времени, — сказал Ганси. Какие-то нотки в тембре его голоса удивили Блю. И лишь когда он заговорил снова, она поняла, что слышала, как именно таким тоном он говорил с Адамом. — Я 18 месяцев пытался отыскать силовую линию в Генриетте.
— И она оказалось такой, как ты ожидал?
— Сам не знаю, чего я ожидал. Я прочел все, что было написано о проявлениях силовых линий, но никак не думал, что они могут быть настолько выразительными. И… конечно, я не мог предвидеть деревьев. И еще я не ожидал, что все получится так быстро. Я привык находить по одной зацепке в месяц, а потом колотить ее, как дохлую клячу, пока не обнаружится следующая. Но чтобы так… — Он умолк и посмотрел на Блю с широкой доброжелательной улыбкой. — Это лишь благодаря тебе. Ты все-таки вывела нас на эту линию. Тебя нужно расцеловать.
Хотя он, скорее всего, шутил, Блю отскочила в сторону.
— Что с тобой?
— Ты веришь экстрасенсам? — спросила она.
— Ну, я ведь даже посещал их. Однажды. Скажешь, нет?
— Это еще ничего не значит. Много народу ходит к экстрасенсам только для развлечения.
— Я пошел, потому что верю. И я сразу поверил, что они действительно знают свое дело. Я лишь думаю, что, чтобы добраться до сути, нужно разгрести кучу ерунды. Но к чему ты спросила?
Блю яростно ткнула в землю своей палкой, предназначенной для отпугивания гипотетических змей.
— Потому что, сколько я себя помню, мама говорит мне, что если я поцелую того, кого полюблю, он умрет.
Ганси расхохотался.
— И нечего смеяться, ты… — Блю хотела сказать «дурак», но это было чересчур резко, и она не решилась на такое.
— А тебе самой не кажется, что это всего-навсего родительское внушение? Из предосторожности. Не встречайся с мальчиками, а то наделаешь глупостей. Поцелуй любимого, и он тебя укусит.
— Но так говорит не только она! — возмутилась Блю. — Все экстрасенсы и медиумы, с которыми мне доводилось встречаться, говорили то же самое. Кроме того, моя мама не такая. Она не станет шутить подобными вещами. Это вовсе не выдумка.
— Извини, — сказал Ганси, заметив, что она всерьез разволновалась. — Я снова свалял дурака. А ты знаешь, как этот несчастный должен умереть?
Блю пожала плечами.
— A-а! Думаю, что дьявол кроется в подробностях. Получается, что ты, на всякий случай, ни с кем не целуешься? — Он внимательно смотрел, как она кивнула. — Не стану врать, Джейн. По мне, так это получается довольно печально.
Она снова пожала плечами.
— Я обычно не говорю об этом. И сама не знаю, почему сказала тебе. Ты только Адаму не говори.
Брови Ганси поползли вверх, чуть не к самым волосам.
— Даже так?
Щеки Блю вдруг горячо вспыхнули.
— Нет. Я имела в виду… Нет. Нет. Просто дело в том, что… потому что я не… не знаю… лучше будет не рисковать.
Блю вдруг страстно захотелось вернуть время назад — чтобы они, выйдя из машины, заговорили о погоде или о том, какие предметы Ганси изучает в школе. Ей казалось, что лицо у нее будет пылать до конца жизни.
— Знаешь, если ты убьешь Адама, я очень расстроюсь, — сказал Ганси необычным для него грубоватым тоном.
— Постараюсь, чтобы этого не случилось.
Несколько секунд молчание казалось напряженным, но когда Ганси снова заговорил, его голос звучал почти обычно.
— Спасибо, что сказала об этом. В смысле, доверила мне такую важную тайну.
На душе Блю сразу полегчало.
— Ну ты же сказал мне о Ронане и Адаме, и о том, что они не воспринимают тебя всерьез. И все равно мне хочется узнать… почему ты занялся этими поисками? Ради Глендура?
Он печально улыбнулся, и Блю испугалась, что он сейчас вновь превратится в легкомысленного великосветского надменного Ганси, но он после некоторого колебания просто сказал:
— Это не так-то просто объяснить.
— Ты вот-вот поступишь в Университет Лиги Плюща. Попробуй.
— Ладно. С чего бы начать… Пожалуй… Ты видела мой «ЭпиПен»? Он от пчелиного яда. У меня аллергия. Очень сильная.
Блю, встревоженная, остановилась. В земле гнездились шершни, а это место как нельзя лучше подходило для них: тихо и близко к лесу.
— Ганси! Мы же за городом! Здесь должно быть много пчел!
Он пренебрежительно махнул рукой, ему не терпелось продолжить свой рассказ.
— Проверяй землю своей палкой, и все будет в порядке.
— Палкой! Мы всю неделю слоняемся по лесам. Это же ужасно…
— Неразумно? — закончил за нее Ганси. — Дело в том, что носить с собой «ЭпиПен», в общем-то, незачем. В последний раз мне сказали, что он поможет, если укус будет только один, да и то не наверняка. В первый раз меня отправили в больницу после того, как меня ужалили, когда мне было четыре года, и с тех пор реакция становится только сильнее. Такие вот дела. Остается мириться с таким положением или жить за стеклом.
Блю подумала о карте Смерти и о том, что мать так и не истолковала ее Ганси. Вполне возможно, думала она, что карта указывает вовсе не на трагедию, ожидающую Ганси в будущем, а на всю его жизнь — на то, что он день за днем ходит бок о бок со смертью.
Блю старательно потыкала в землю палкой.
— Все в порядке, давай дальше.
Ганси облизал губы, потом выпятил их.
— М-м-м… семь лет назад мои родители устроили прием. Не помню, по какому поводу. Думаю, кто-то из отцовских друзей победил на партийных выборах.
— В… Конгресс?
То ли земля под их ногами, то ли воздух вокруг них содрогались от грома.
— Да. Впрочем, я не помню. Знаешь, бывает, что помнишь какое-то событие в общем, а всякие мелочи забываешь. Ронан говорит, что воспоминания все равно что сны. Никогда не удается вспомнить, что было до того, как ты голым оказался перед всем классом. Помню только, что прием был скучным, — мне было девять или десять лет. Маленькие черные платья, красные галстуки, еда на любой вкус, но все из креветок… Кто-то из детей затеял играть в прятки. Помню, я тогда думал, что уже слишком взрослый для того, чтобы играть в прятки, но делать было просто нечего.
Они с Блю вошли в небольшую рощицу, где деревья стояли достаточно свободно для того, чтобы между ними росла трава, а не колючие плети ежевики. Этот Ганси, Ганси-рассказчик, был совсем не таким, как остальные его ипостаси, с которыми она встречалась. Она не могла отвлечься от его рассказа.
— Было жарко, как в аду. Стояла весна, но она, по-видимому, сочла себя летом. Вирджинская весна. Ну, ты знаешь, что это такое. Иногда бывает тяжело. Во дворе не было никакой тени, зато прямо за ним начинался большой лес. Темный, весь сине-зеленый. Словно в озеро нырнуть. Я вошел туда, и началась фантастика. Через пять минут я уже не видел дома.
Блю перестала тыкать палкой в землю.
— Ты заблудился?
Ганси чуть заметно качнул головой.
— Я наступил на гнездо. — Он прищурился, как это часто делают те, кто хочет казаться непринужденным, но было ясно, что никакой непринужденности в этом его рассказе нет и в помине. — Шершни, как ты и сказала. Они гнездятся в земле. Но ты и сама это знаешь. А я тогда не знал. Сначала я почувствовал небольшой укол сквозь носок. Я подумал, что наступил на колючку, — их там было множество, этакие зеленые длинные плети, — но тут же почувствовал второй укол. Знаешь, это было почти не больно.
Блю почувствовала, как к горлу подкатился тошнотный комок.
— А потом, — продолжал Ганси, — я почувствовал укол еще и в руку и, когда догадался отскочить в сторону, наконец-то увидел их. Они облепили мои руки до самых плеч.
Каким-то образом ему удалось перенести ее самое туда, заставить ее собственными глазами сделать это открытие. Сердце Блю замерло, отравленное ядом.
— И что же ты сделал? — спросила она.
— Я знал, что уже умер. Я знал, что уже умер, еще до того, как тело почувствовало, что с ним что-то не так. Потому что я оказался в больнице после того, как меня ужалила одна пчела или кто там, а в тот раз — не меньше сотни. Они были у меня в волосах, Блю, они были у меня в ушах.
— Ты испугался? — спросила она.
Ему не нужно было отвечать. Она увидела ответ в его глазах, вдруг сделавшихся пустыми.
— И что же случилось?
— Я умер, — сказал он. — Я почувствовал, как мое сердце остановилось. А шершни не обратили на это никакого внимания. Они продолжали жалить меня мертвого. — Ганси умолк. Потом сказал: — А вот это самая трудная часть.
— А это я больше всего люблю, — отозвалась Блю. Вокруг возвышались неподвижные беззвучные деревья, тишину нарушали только раскаты грома. Блю стало немного стыдно, и она, чуть помолчав, добавила: — Извини, я не хотела… просто вся моя жизнь — это сплошные «трудные части». Я вовсе не смеюсь над тобой.
Он медленно выдохнул.
— Я услышал голос. Шепот. Никогда не забуду, что он сказал. Он сказал: «Ты будешь жить волей Глендура. На силовой линии умирает человек, который должен был жить, и значит, ты останешься жить, хотя должен умереть».
Блю даже не дышала. Воздух вокруг них словно сгустился.