нее болезненной оттого, что он не знал точно, чем она нанесена.
Ганси же продолжал:
— Ну, что вы на меня так уставились? Там мы нашли труп. Уже полностью сгнивший, одни кости. Знаете, чей?
Ронан твердо смотрел в глаза Ганси.
У Адама возникло ощущение, будто ответ на этот вопрос ему когда-то пригрезился.
За их спинами вдруг шумно захлопнулась дверь квартиры. Они обернулись на звук, но никого не увидели, только на стене трепыхались уголки карты.
Прислушиваясь к гулявшему по просторному помещению эху, мальчики уставились на шевелящуюся бумагу.
Воздух был неподвижен. По коже Адама побежали мурашки.
— Мой, — сказал Ноа.
Все трое дружно повернулись обратно.
Ноа стоял в дверях своей комнаты.
Кожа его была белой, как бумага, а глаза, прятавшиеся в тенях впалых глазниц, было трудно рассмотреть, как с ним всегда бывало, когда он выходил из темноты. На его лице, как всегда, виднелось грязное пятно, только теперь оно больше походило на грязь, или кровь, или, может быть, вмятину в сломанной под кожей кости.
Ронан напрягся так, будто ему сделалось больно.
— Твоя комната была пуста. Я только что туда заглядывал.
— Я говорил тебе, — сказал Ноа. — Я всем говорил.
Адам закрыл глаза и некоторое время так и стоял.
Ганси же, наоборот, сумел овладеть собой. Во всяком случае внешне. От жизни Ганси требовались факты, такие вещи, которые он мог бы записать в свой ежедневник, вещи, которые он мог бы дважды сформулировать и подчеркнуть, и неважно, насколько невероятными эти вещи могли казаться. Адам понял, что Ганси сам не знал толком, что рассчитывал найти, когда привез его сюда. И откуда бы ему знать? Разве возможно поверить?..
— Он мертв, — сказал Ганси. Он стоял, крепко обхватив свой торс обеими руками. — Ты ведь на самом деле мертв, да?
— Я говорил тебе, — прозвучал жалобный голос Ноа.
Все уставились на него, а он стоял в каком-то футе от Ронана. И правда, он настолько нереален рядом с Ронаном, подумал Адам. Как можно было этого не заметить? Просто смешно, что мы этого не заметили. Смешно, что они ни разу не задумались о его фамилии, о том, откуда он здесь взялся, об уроках, которые он посещал или не посещал. Его холодные влажные ладони, его идеально аккуратная комната, его неподвижное грязноватое лицо. Все время, сколько они знакомы, он был мертв.
Реальность, как мост, проваливалась под ногами Адама.
— Что за черт, старина? — сказал в конце концов Ронан. И добавил с видимым неудовольствием: — Меня все это время мучила совесть, что я не даю тебе спать, а тебе, оказывается, спать вовсе и не нужно!
Адам чуть слышно спросил:
— Как ты умер?
Ноа повернул голову от него.
— Нет, — вмешался Ганси, вложив в это короткое слово немало энергии. — Этот вопрос не годится, так ведь? Вопрос должен быть другой: кто тебя убил?
На лице Ноа появилось выражение подавленности, как бывало всегда, когда он вдруг чувствовал себя не в своей тарелке. Подбородок отвис, глаза полузакрылись, в них проступила отчужденность. Адам вдруг всем своим существом почувствовал, что Ноа мертв, а он — нет.
— Если ты скажешь мне, — добавил Ганси, — я смогу найти способ, как навести полицию на след.
Подбородок Ноа отвис еще сильнее, лицо словно почернело, глазницы впали, его лицо сделалось еще сильнее похожим на череп. На кого они смотрели? На такого же, как они, юношу? Или на что-то, имевшее облик юноши?
Адаму хотелось сказать: Ганси, не дави на него.
Лесопилка в руках Ронана вдруг раскричалась. Звонкое неистовое карканье прорезало тишину. Словно в мире не было ничего, кроме отчаянных воплей вороненка. Трудно было поверить, что такое маленькое тельце может издавать столь громкие звуки.
Ноа вскинул голову; его глаза широко раскрылись и стали обычными. У него был испуганный вид.
Ронан накрыл голову Лесопилки ладонью, и птенец вскоре утих.
— Я не хочу говорить об этом, — сказал Ноа.
Он вздернул плечи чуть ли не до ушей и стал похож на того Ноа, к какому они привыкли. Тем самым Ноа, которого никто не спрашивал, как он стал одним из них.
Одним из живых.
— Ладно, — сказал Ганси. И повторил: — Ладно. А что бы ты хотел?
— Я хотел бы… — начал Ноа и, как обычно, не договорив, юркнул в комнату. Так ли вел себя Ноа, когда был жив, думал Адам, или так бывает, потому что он, уже мертвый, пытается поддержать обычный разговор?
Ронан и Адам снова взглянули на Ганси. Похоже, ни сделать, ни сказать больше было нечего. Даже Ронан выглядел подавленным и словно спрятал все колючки, которыми обычно щетинился навстречу миру. Он тоже, вероятно, решил не выяснять, насколько сверхъестественным может оказаться поведение Ноа, если его спровоцировать, пока они не выяснят, по каким же правилам дальше вести игру.
— Ноа! — позвал Ганси, отвернувшись от товарищей.
В дверном проеме комнаты Ноа никого не было. Остановившись у порога, Ронан с силой толкнул створку, распахнув дверь во всю ширь. Комната за нею была опрятной, словно в ней никто и не жил, а на кровати определенно никто не спал.
Мир, бурливший вокруг Адама, внезапно исполнился множеством возможностей, далеко не все из которых казались приятными. Ему казалось, будто он, как лунатик, ходит во сне. Он ничего не мог признать правдой до тех пор, пока не подержит в руках.
Ронан начал ругаться, он без передышки сыпал грязными, затейливыми, продолжительными словосочетаниями.
Ганси задумчиво водил пальцем по нижней губе.
— Так что же у нас происходит? — спросил он у Адама.
— У нас завелось привидение, — ответил Адам.
Глава 30
Узнав о том, что Ноа мертв, Блю расстроилась гораздо сильнее, чем могла бы ожидать. Из разговоров в полиции выяснилось, что он и не был живым, по крайней мере на тот момент, когда она с ним познакомилась, и все равно ее не оставляло какое-то странное сожаление. Прежде всего после того, как они нашли скелет, Ноа стал вести себя в «Монмуте» совсем не так, как прежде. Его обитатели перестали видеть Ноа целиком: Ганси мог слышать голос Ноа на стоянке, Блю — видеть его тень на тротуаре, по которому шла в «Монмут», Ронан мог почувствовать, как что-то царапает его.
Он всегда был призраком, но теперь стал вести себя соответственно.
— Возможно, — предположил Адам, — дело в том, что его тело убрали с силовой линии?
Ну а у Блю никак не выходил из головы череп с пробитой лицевой костью и то, как Ноа рыгал, когда увидел «мустанг». Именно рыгал — его не рвало. Он просто изображал этот процесс, а осуществить его в действительности не мог, потому что был мертв.
Она очень хотела отыскать того, кто это сделал, и упрятать его в тюрьму на всю оставшуюся жизнь.
Блю настолько углубилась в размышления об участи Ноа, что чуть не забыла о том, что в пятницу они с Каллой намеревались обыскать комнату Нив. Калла, видимо, заметила ее состояние, иначе зачем ей было бы с утра, так, чтобы Блю, собираясь в школу, обязательно увидела, лепить на холодильник стикер с вызывающе крупной надписью: «БЛЮ, НЕ ЗАБУДЬ — В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ КИНО!!!». Отклеив записку от дверцы, Блю спрятала ее в рюкзак.
— Блю! — раздался голос Нив.
Блю от неожиданности подскочила так высоко, насколько это вообще под силу человеку, полностью развернувшись в полете. За кухонным столом сидела Нив; в руке она держала книгу, перед нею стояла чашка с чаем. Она была одета в блузку кремового цвета, почти сливавшуюся с занавеской, висевшей за ее спиной.
— Я тебя не заметила! — воскликнула Блю. Лежавшая в рюкзаке записка жгла, словно неопровержимая улика.
Нив приятно улыбнулась и положила книгу на стол обложкой вверх.
— А я всю неделю тебя почти не видела.
— Я… была… я… с друзьями. — В паузах между каждым словом Блю уговаривала себя не мямлить, чтобы не возбуждать подозрений.
— Я слышала о твоем приключении с Ганси, — сказала Нив. — И говорила Море, что препятствовать вашему общению неразумно. Совершенно ясно, что тебе было на роду написано познакомиться с ним.
— О-о… Э-э… Спасибо.
— У тебя расстроенный вид, — продолжала Нив. Она похлопала холеной ручкой по сиденью стула, стоявшего рядом с нею. — Если хочешь, я могу погадать тебе.
— О, спасибо, но я не могу… Мне нужно в школу, — поспешно сказала Блю. Она лихорадочно пыталась сообразить, чем вызвано это предложение: то ли Нив искренне, по доброте душевной вызвалась ей помочь, то ли, напротив, что-то заподозрила и стремилась разузнать подробности о том, что затеяли они с Каллой. В том и другом случае Блю совершенно не желала участвовать в гаданиях тетушки. Подхватив рюкзак, она направилась к выходу и, вполоборота, постаралась как можно непринужденнее помахать рукой на прощание.
Она успела сделать лишь несколько шагов, как Нив сказала ей вслед:
— Ты ищешь Бога. А тебе не кажется, что там может оказаться и черт?
Блю застыла в двери и оглянулась, не поворачиваясь, впрочем, лицом к Нив.
— О, я вовсе не сую нос в твои дела, — сказала Нив. — Но ты взялась за столь серьезное и большое дело, что я вижу его, даже когда обращаюсь к другим вещам.
Теперь Блю полностью повернулась. Нив сидела все с тем же спокойным выражением лица, держа чашку обеими руками.
— Мне всегда было легко иметь дело с числами, — сказала Нив. — Точнее говоря, легче всего. Я всегда могу их чуть ли не из пальца высосать. Важные даты. Телефонные номера. Как делать нечего. Но смерть почти нисколько не труднее. И определить того, кто ею отмечен, я вполне в состоянии.
Блю поудобнее перехватила лямки рюкзака. Ее мать и подруги матери были странными, но они отлично сознавали свою странность. И знали, когда говорят что-то зловещее. Нив, похоже, была лишена такого внутреннего фильтра.
— Он уже давно был мертв, — сказала она после продолжительной паузы.
Нив пожала плечами.
— Много чего случилось еще до этого.
Блю потеряла дар речи и лишь медленно покачала головой.