— Можешь бросить пистолет, — сказала Нив Адаму. — Мне все равно.
Адам запустил пистолет в кусты. Ему ужасно не хотелось этого делать, но как только он избавился от оружия, ему стало намного легче.
— Баррингтон, — продолжала Нив, — у вас ничего не получится, потому что для ритуала нужна жертва.
— Вы же собирались убить меня, — сказал Велк. — И думаете, я поверю, что если поменять жертву, что-нибудь изменится?
— Да, — ответила Нив. Она не сводила взгляда с Адама. И снова ему показалось, что, глядя на ее лицо, он видит проблески чего-то другого: черную маску, два зеркала, лицо Персефоны. — Жертва должна иметь глубоко личный характер. Убив меня, вы ничего не добьетесь. Я для вас ничего не значу.
— Но и я для вас ничего не значу, — сказал Велк.
— А вот убийство — значит, — ответила она. — Я еще никогда никого не убивала. И убив вас, я в определенном смысле лишусь невинности. Это, бесспорно, жертва.
Когда Адам снова заговорил, он сам изумился тому, насколько явственно в его голосе прозвучало презрение.
— А вы уже убили человека, и, значит, вам лишаться нечего.
Велк начал браниться — вполголоса, как будто рядом с ним никого не было. Вокруг медленно опускались на землю листья, цветом и формой напоминавшие монетки в один пенни. Нив не сводила взгляда с Адама. Ощущение того, что в ее глазах видно какое-то другое место, было уже невыносимым. Что-то черное, похожее на зеркало, какой-то голос, доносящийся из земных глубин, два обсидиановых глаза, какой-то иной мир.
— Мистер Велк!
Ганси!
Голос Ганси донесся точно из-за полого дерева, порождавшего видения, и тут же появился и он сам. Следом за ним шли Ронан и Блю. Сердце Адама уподобилось одновременно и птице, и камню — он испытал глубокое облегчение, но и столь же глубокий стыд.
— Мистер Велк, — повторил Ганси. Даже в очках и с непричесанной после сна головой он пребывал во всем величии могущественного и сиятельного Ричарда Ганси III. Он не смотрел на Адама. — Сюда уже едет полиция. Я настоятельно рекомендую вам отойти от этой женщины и не усугублять свою участь необдуманными действиями.
Велк, похоже, собрался было что-то ответить, но сразу передумал. Тут все уставились на нож в его руке и на землю прямо под его острием.
Нив исчезла.
Все тут же начали оглядываться на углы пентаграммы, на дуплистое дерево, на озерцо — но все это было смешно. За десять (самое большее) секунд Нив не смогла бы никуда отползти, да еще так, чтобы этого никто не заметил. Да она и не двигалась вовсе. Она просто исчезла.
Некоторое время — считаные мгновения — ничего не происходило. Все застыли, словно в диораме, не зная, что делать.
Потом Велк метнулся прочь из пентаграммы. Адаму потребовалась лишь доля секунды, чтобы понять, что он кинулся туда, где валялся пистолет.
Ронан чуть замешкался и подбежал к Велку как раз тогда, когда тот поднимал пистолет. Велк рукояткой ударил Ронана в челюсть, так, что голова у того дернулась.
Велк направил пистолет на Ганси.
— Нет! — закричала Блю.
Времени не оставалось ни на что.
Адам ринулся в середину пентаграммы.
Как ни странно, там не было слышно ни звука, и как-то объяснить это было невозможно. Отзвук крика Блю донесся приглушенным, словно из-под воды. Воздух был неподвижен. Единственным истинным ощущением для Адама было ощущение электричества — едва заметное покалывание во всем теле от разыгравшейся вокруг него электрической бури.
Нив сказала, что важно не само убийство, а принесенная жертва. И, совершенно ясно, после этих слов Велк окончательно перестал что-то понимать.
А вот Адам понимал, что значит жертвоприношение, куда лучше, чем, как он думал, когда-либо сумеют понять хоть Велк, хоть Нив. Он знал, что оно вовсе не сводится к убийству кого-нибудь или выкладыванию фигуры из птичьих косточек.
По правде говоря, Адам уже очень, очень давно почти непрерывно совершал жертвоприношения и знал, что в этом деле труднее всего.
На своих условиях или вовсе никак.
Ему не было страшно.
Человек по имени Адам Парриш представлял собой сложное, великолепное единство мускулов и органов, синапсов и нервов. Он был чудом из движущихся частей и освоенного искусства выживания. Но самым важным в Адаме Паррише являлось то, что он всегда обладал свободой воли и умел быть сам себе хозяином.
Это было важнее всего.
Это всегда было важнее всего.
Вот это и значило — быть Адамом.
Опустившись на колени в центре пентаграммы, зарывшись пальцами в мягкую сырую почву, Адам сказал:
— Я приношу себя в жертву.
— Адам, нет! Нет! — раздался страдальческий вопль Ганси.
На своих условиях или вовсе никак.
Я стану твоими руками, — думал Адам. — Я стану твоими глазами.
Раздался звук, как будто кто-то переключил большой рубильник. Громкий треск. Земля под ними сдвинулась с места и начала вращаться.
Глава 46
Блю швырнуло на Ронана. Тот, упав после удара, который нанес ему Велк, только-только начал подниматься. Контуры огромных валунов, лежавших посреди леса, вдруг подернулись рябью, как будто она видела их сквозь воду, а озерцо вдруг разбушевалось и начало захлестывать берега. Раздался могучий, тяжелый звук, похожий на грохот приближающегося поезда, и в голове Блю осталась только одна мысль: со мною никогда не случается ничего по-настоящему плохого.
Деревья склонялись друг к дружке, как будто стремились выдрать корни из почвы. Наземь густо и страшно посыпались листья и обломанные ветки.
— Землетрясение! — крикнул Ганси. Он вскинул одну руку над головой, а другой цеплялся за дерево. В волосах у него было полно мусора.
— Посмотри, что ты натворил, кретин поганый! — заорал Ронан на Адама, который, пристально и настороженно глядя перед собой, стоял посреди пентаграммы.
Интересно, это когда-нибудь прекратится? — подумала Блю.
Землетрясение было, в буквальном смысле слова, такой сногсшибательной вещью, такой потрясающей вещью, такой неправильной вещью, что легко было поверить, что мир сломался окончательно и никогда больше не выправится.
Преодолевая пляску и стоны земли, Велк поднялся на ноги. Пистолет он крепко сжимал в руке. Оружие казалось еще чернее и уродливее, чем прежде, и принадлежало миру, где смерть бывала внезапной и несправедливой.
Велк сумел устоять на ногах. Пляска скал, кажется, начала замедляться, но все остальное продолжало мельтешить, словно в аттракционе из павильона смеха.
— Ты хоть представляешь себе, что делать со всем этим могуществом? — крикнул он Адаму. — Какая глупость! Все псу под хвост!
Велк направил пистолет на Адама и без дальнейших разговоров нажал на спуск.
Окружающий мир сразу замер. Листья продолжали сыпаться, и вода плескалась в озерце, но земля уже не раскачивалась.
Блю завизжала.
Все четыре пары глаз, не отрываясь, смотрели на Адама, который все так же стоял в центре пентаграммы. У него был совершенно растерянный вид. Он, нагнув голову, смотрел на свою грудь, свои руки. Следа от пули на нем не было.
Велк не промахнулся, но Адам не был ранен, и каким-то образом одно и другое было связано между собой.
Ганси глядел на Адама с невыносимой печалью. Это оказалось первым признаком из тех, которые дали Блю возможность понять, что произошло какое-то принципиальное, безвозвратное изменение. Если не во всем мире, то в Кейбсуотере. А если не в Кейбсуотере, то в Адаме.
— Почему? — спросил Ганси Адама. — Что во мне такого ужасного?
— Это никак не связано с тобой, — сказал Адам.
— Но, Адам… — воскликнула Блю, — что ты сделал?
— То, что следовало сделать, — ответил Адам.
Велк, остававшийся на своем месте в нескольких футах от них, издал какой-то сдавленный звук. Увидев, что его пуля не повредила Адама, он безвольно опустил руку с пистолетом, как ребенок, изображающий поражение в разыгранной понарошку перестрелке.
— Думаю, будет лучше, если вы вернете это мне, — сказал Адам Велку. Его чуть заметно трясло. — Мне кажется, Кейбсуотер не хочет, чтобы оно оставалось у вас. Наверное, если вы не вернете его мне, он сам отберет его.
Внезапно деревья зашумели, как от сильного ветра, хотя Блю не ощутила ни малейшего шевеления воздуха. На лицах Адама и Ронана одновременно отобразилось потрясение, а в следующий миг Блю поняла, что это не шум ветвей, а голоса. Деревья говорили, и теперь она тоже могла их слышать.
— Прячьтесь! — крикнул Ронан.
Послышался другой звук, похожий на хруст, тут же перешедший в другой, более выраженный шум. Словно что-то большое и тяжелое двигалось между деревьев, ломая ветки и топча кусты.
— Что-то идет! — завопила Блю.
Она крепко вцепилась в рукава Ронана и Ганси. Всего в нескольких ярдах от них находилась щербатая пасть дерева, наводящего видения, и туда-то она и поволокла своих друзей. На мгновение, перед тем как их окутала магия дерева, они успели увидеть, что надвигалось на них — огромный табун зверей с белыми рогами и сверкающими, как наст на чистом снегу, шкурами, оглашавших окрестности фырканьем и визгом. Они скакали плечом к плечу и, казалось, не видели ничего перед собой. Когда некоторые из них вскинули головы, Блю заметила, что в них есть какое-то сходство и с вороном, изображенным на склоне холма, и со статуэткой собачки, которую она недавно держала в руках, — странное и вычурное. Гром, который издавала в движении лавина их тесно прижатых одно к другому тел, сотрясал землю, как еще одно землетрясение. Но перед кругом, в который была вписана пентаграмма, табун с громким фырканьем начал делиться на два потока.
Ронан за спиной Блю вполголоса выругался, а Ганси, прижатый к теплой древесной стене, отвернулся, как будто не мог перенести этого зрелища.
А потом дерево увлекло их в видение.
В этом видении ночь пестрела сверкающими отражениями на мокрой мостовой, от которой поднимался пар, на светофоре зеленый свет сменился красным. Блю сидела за рулем стоявшего на обочине «Камаро». В машине густо пахло бензином. Краем глаза она увидела справа от себя отглаженную сорочку и тут же поняла, что в нее был одет сидевший на пассажирском сиденье Ганси. Он перегнулся к ней через рычаг коробки передач и прижал кончики пальцев к ее открытой ключице. Она ощущала на своей шее его горячее дыхание.