Детективный роман, который она задумала написать, должен был разворачиваться в здешних краях, знакомых ей с пеленок, с самого детства. В прежние времена эти места были известны на всю Францию своими многочисленными убийствами, и по сей день в специальных парижских книжных магазинах предлагается брошюра, с иллюстрациями, под названием «Meurtres dans l’Oise», «Убийства в департаменте Уаза». Но и ныне, если верить региональной еженедельной газете «Oise-Hebdo», каждую неделю тут умирает не своей смертью не меньше людей, разве что происходит это теперь, в отличие от классических убийств, ненамеренно и без всякого заранее продуманного плана, а в результате сиюминутного порыва, в приступе слепой ярости, неумышленно, в драках со смертельным исходом или еще чаще в результате автокатастроф, как следствие обычного здесь превышения скорости на узких проселочных дорогах.
Настоящие убийства случались в департаменте Уаза, стало быть, не намного чаще, чем прежде. Она же хотела представить убийство, задуманное давным-давно, вынашивавшееся годами. Ее роман должен был рассказать о таком убийстве, какого еще никто не совершал, ни в реальности, ни в книгах. Как должно было выглядеть это неслыханное убийство, она еще не знала, – знала только, что это будет именно неслыханное преступление, – верх всех преступлений на свете, «Мать всех убийств» (такое название она придумала для своего будущего романа). Тот, кто будет читать ее роман, тот непременно в процессе чтения сам превратится в жертву убийства, и если даже он не сольется с ней в неразрывное целое, не взлетит в итоге вместе с нею на воздух, разорванный на тысячи кусков, без остатка, вычеркнутый из жизни, то, по крайней мере, заразится через чтение неизлечимой болезнью и будет влачить жалкое существование до конца дней своих! Единственное, что она определенно знала: место преступления будет где-то в районе истоков Виона, труп жертвы или то, что от нее осталось, находится вон там, в джунглях. А вот где точно, когда и как будет совершено это убийство, она как раз и собирается выяснить, отправившись туда, при полном снаряжении, с фотоаппаратом, фонариком, датчиком движения и прочим, чтобы, как нынче принято говорить, произвести исследование и собрать необходимый материал. Ну а «почему» уже известно? Никакого «почему». И в этом среди прочего будет заключаться неслыханность описанного в книге деяния.
Когда будущей романистке на пути через Вексенское плато встретились эти двое, голова ее снова, как и следовало ожидать, дернулась в сторону, причем, как обычно бывало на открытом, свободном пространстве, с гораздо большей силой, чем в деревне, вблизи домов; еще немного, и ей от такого разворота чуть ли не на сто восемьдесят градусов сломало бы шею (особый вид убийства). Но краем глаза, правда, опять же против ее воли и не так, как при обычном отворачивании, она все же уловила фигуры этих двух молодых людей, заметив их предвечернее движение по ее, старухиной, земле, по которой они шли, шагали, петляли, брели, неспешно, без видимой цели. «О юность, омолаживающая мир!» И, пройдя мимо них, поприветствовавших ее как положено, при том, что она сама оставила их приветствие без ответа, она обернулась – не против своей воли, а непроизвольно, – и посмотрела вслед удалявшимся, послав им вдогонку наконец свой ответ, который получился у нее еле слышным, неуслышанным. Когда-то в далекой молодости она однажды в одиночку, на каникулах, как сейчас, отправилась на поезде на юг Франции и ехала долго, ночь, день и снова ночь, так медленно двигались тогда по железной дороге поезда (а теперь: где оно, это «железо»?). В какой-то момент она заснула и потом, уже у самой цели, в Бордо? в Биаррице? в Латур-де-Кароль на границе с Испанией? очнулась, с головой на плече сидевшего рядом мужчины, незнакомца, солдата. Ни разу в жизни у нее потом не будет такого глубокого сна и такого прекрасного пробуждения. Приняться за историю одного убийства? Злоупотребить тишиной привольного пространства ради кошмара? Заставить его сжаться от ужаса? Не нужно никакой притаившейся жути. Нужно сокровенное вместо притаившегося. Как можно выдать тайну этих мест, этого ландшафта, и не только этого, и запросто продать ее ради какой-то «детективной истории»? Как можно осквернить и изуродовать такие места прокладыванием всех этих «ложных следов»? Бесконечная чушь. Убийца, не важно какой, убийство, не важно как совершенное: какая пошлость. А вот слепая агрессия… история одержимости насилием… беспричинной, беспочвенной… Какая-нибудь одержимая женщина… неслыханная история женщины, одержимой насилием… Боже ты мой, бывает же такое на свете… бывает же такое в жизни!
Дальше можно было видеть, как оба путника вcе идут и идут по петляющей светло-песчаной дороге среди в основном сжатых полей, навстречу темно-желтому, северо-западному небу, на котором только что отыграл закат. Издалека кажется, будто они продолжают сохранять ритм неспешного измерения, разве что чуть ускорившись. Но вблизи нетрудно заметить, что молодой человек выбился из ритма. В какой-то момент он вдруг заcпешил и стал идти торопливо. Сделав несколько медленных шагов, он переходил на более быстрые, почти на бег, чтобы потом снова ненадолго вернуться к старательно замедленному шагу. И подобранные ржаные колоски, которые он несет перед собой и которые, в количестве трех, повторяются на эмблемах этого края, размещенных на дорожных указателях, – даже они не помогают ему снова встроиться в прежний ритм.
На молодого человека вдруг накатил, как гром из недр ясного неба, страх, великий страх, огромный. Он боялся, что придет слишком поздно, что они оба придут слишком поздно. Слишком поздно для чего? Слишком поздно. Слишком поздно куда? Где будет это слишком поздно? Слишком поздно. Катастрофу уже было не предотвратить. Что за катастрофа? Катастрофа. Он, они вдвоем могли бы ее предотвратить. Но теперь уже слишком поздно. Или, быть может, все же еще оставался шанс, минимальный, справиться с ситуацией и отвратить надвигающуюся беду, спасти в последнюю минуту, в самую последнюю секунду, в самую последнюю сотую долю секунды. Спасти кого? Себя самих? Кого-то другого, определенного? Спасти, спасти. Бога ради, спасти! И от этой мысли о такой крошечной возможности все же спасти себя и кого-то еще другого, других, страх молодого человека разросся до невероятных размеров. Страх-великан, вытеснявший с каждым шагом его самого изнутри; теперь по дороге шел не спотыкающийся молодой человек, а один только страх-великан.
Все чаще и чаще вот только что запинавшийся молодой человек переходил на бег и мчался что было духу, срезая повороты, прямо по жнивью. Там, где это было только возможно, воровка фруктов, двигавшаяся гораздо более проворно, чем он, обгоняла его и начинала идти размеренным шагом, в надежде, что ритм передастся и ему и что ей удастся заразить его спокойствием: все было напрасно. Уже давно онемев от страха, он попытался теперь избавиться от него через крик, зайдясь в рыдании, какое бывает у человека от безутешного горя или от мысли о том, что исчезает последняя, крошечная надежда; выл, стонал, скулил, продолжая идти, спотыкаясь, прямо по полям, без единой остановки. Отчего, кто его поймет.
Она его понимала, помня, наверное, о тех временах, когда сама плутала по полям, хотя в других местах, и мчалась, не разбирая дороги. Это и был один из сюрпризов, которых она ожидала от молодого человека? Вовсе нет. Но вечер, их общий совместный вечер, был еще впереди, и, слушая завывания своего спутника, глядя на его сопли, стекавшие потоками, как будто у него был не один нос, а несколько, она, Алексия-Из-Под-Лестницы, была исполнена уверенности – такая странная уверенность посещала ее не раз, – что сумеет заставить этого пропащего человека, словно потерявшегося на веки вечные, еще сегодня удивиться и от удивления рассмеяться. Пока же она пыталась отхлестать его по щекам, чтобы вернуть к реальности этого дня и часа.
От страха перед катастрофой его спасла неожиданно надвинувшаяся гроза, с темной грядой туч, которые в одночасье, в одно мгновение, возникли из-за гряды холмов Ля Мольер, появившись как в замедленной съемке. А там внутри уже проблески первых молний, за которыми через паузу следует пока еще слабый короткий раскат грома. Гроза была еще далеко. Утром они еще мечтали о ней, и теперь их желание исполнилось и обрело смысл: сверкнула молния, прогремел гром, и вот уже только что пребывавший в панике снова обрел равновесие. Одним махом, не прилагая к тому никаких усилий, он избавился от страха и вернулся в спокойное состояние. Он буквально излучал спокойствие. Любезный гром, милые молнии: существует ли такое на свете? Это зависит от того, кто слушает и смотрит, как и в какой момент.
Теперь они рванули с места и помчались что было духу. Грозовой фронт, продвигавшийся западным ветром, с каждым взглядом на небо становился все ближе. Интервалы между молниями и ударами грома становятся все меньше и меньше, знакомая картина, какое-то время двое наблюдают за происходящим, прислушиваясь к звукам, как будто перед ними разыгрывается увлекательное приключение. И тем не менее нужно бежать. Прочь от этого плоскогорья без единого ствола дерева, на стволы похожи только силуэты срывающихся вниз молний. Хорошо, что, по крайней мере, пока еще нет дождя, только редкие крупные капли, попадающие на лоб, на руки, после долгой ходьбы под летним солнцем – почти как любовная ласка. Ливень разразился, только когда дорога наконец слегка повернула в сторону и вышла к шоссе. В одно мгновение оба «промокли до нитки», как говорилось еще недавно. И почти одновременно опустилась темнота, глубокая, как будто уже была глубокая ночь. Изредка проедет мимо какая-нибудь машина, все с включенными фарами. Шум дождя и шарканье «дворников» по стеклу. Кто-то остановился и предложил подвезти. Они отказались, в этот день поездки исключались, и тем не менее поблагодарили водителя, пожав ему по очереди руку через открытое окно, чтобы он, не дай бог, не обиделся и притормозил, когда увидит других путников.
Под конец эти двое обнаруживаются, почти в полных потемках, перед отдельно стоящим большим домом, с единственным освещенным окном на верхнем этаже, над которым, возможно, – в ночи не разглядеть, – имеется еще один. Молнии и гром: уже не такие драматичные, почти угаснувшие и умолкнувшие среди усилившегося проливного дождя. На совершенно мокрые лица обоих все чаще падают отсветы машин, н