Она не знает, что я вернулся в город, а я не знаю, готов ли сказать ей об этом. Я остановился в отеле возле аэропорта четыре дня тому назад и с тех пор занят лишь тем, что хожу по местным барам. Он снова присутствует в ее – нашей – жизни. Я в курсе, что она видится с ним, и даже не сержусь. Ведь я ее оставил. Чего еще можно было ожидать? Все начиналось постепенно: я чаще и чаще соглашался на работу за границей, отправляясь в продолжительные командировки. Это было выгодно с финансовой точки зрения. Но затем я пропустил ее день рождения, нашу первую годовщину, День благодарения. Я и не подозревал, что мое отсутствие так скажется на наших отношениях. Разлука сближает сердца, разве не так говорят? Оливия не жаловалась. Она не жаловалась никогда и ни о чем – она была самым сильным, самым уверенным в себе человеком из тех, что я встречал. Невзирая на мое отсутствие, последней каплей для нее стало то, что я не был с ней, когда оглашали приговор на суде Добсона.
А Калеб был. И он оказался первым, к кому она обратилась, когда ей стало страшно. Я хотел быть на его месте, но, если честно, я не уверен, что вообще эмоционально способен на что-то подобное. В первую очередь я человек карьеры. Так было всегда. Мама воспитывала нас с сестрой в одиночку, и когда-то я фантазировал, каково это – иметь обоих родителей, а не одного. Не потому, что отчаянно нуждался в отце… Просто мне хотелось, чтобы кто-нибудь позаботился о маме, как она заботилась о нас.
Большую часть времени мне нравилось быть одному. Но когда мне исполнилось тридцать восемь, меня одолело неожиданное желание завести семью. Не типичную, с детьми – на самом деле, я просто очень хотел иметь жену. Кого-нибудь, с кем можно пить кофе по утрам и вместе ложиться в постель по вечерам. Образ, сложившийся в моем воображении, был живописен и очарователен – дом, рождественские гирлянды, совместные ужины. Прекрасная мечта – за тем исключением, что крайне немногие женщины были готовы исключить детей из своей версии идеальной жизни.
Я не романтик, но не могу не оценить хорошую историю. Когда Оливия рассказала мне свою на том рейсе в Рим, она пленила меня. Я и предположить не мог, что реальные люди действительно могли попадать в ситуации, где романтическое влечение восходило над всяким рациональным суждением. Она говорила столь честно, столь строго к самой себе. Я не из тех людей, кто верит в любовь с первого взгляда. Мы существуем в культуре «быстрой» любви, где люди входят во что-то, что должно считаться священным, и выходят из этого так легко, что можно усомниться, значит ли любовь для нас то же самое, что сто лет назад. Но когда Оливия сказала: «Я влюбилась, стоя под деревом», – я утратил собственное здравомыслие и предложил ей выйти за меня прямо на месте. Она была моей полной противоположностью, но я хотел бы быть таким же, как она. Хотел бы влюбиться, стоя под деревом, молниеносно и всепоглощающе. Хотел бы, чтобы кто-то забыл меня, но сумел вспомнить вновь в своем сердце, как ее Калеб.
Я сразу же подумал, что мы идеальная пара. Не в смысле единения душ – просто как кусочки пазла, которые складываются вместе, чтобы стала ясной полная картина. Для нее я оказался компасом. Она для меня – тем, кто мог бы научить меня жить. Я любил ее. Боже, я любил ее. Но она желала того, что я не мог ей дать. Ребенка. Когда споры превратились в ожесточенное противоборство, я ушел. Когда она отказалась уступать, я подал на развод. Ужасная ошибка. Брак – это способность идти на компромисс.
Я оплачиваю счет и выхожу на теплый воздух. Мы можем найти решение, которое устроит нас обоих. Усыновить или удочерить ребенка, взять опекунство. Черт возьми, можем открыть детский приют в стране третьего мира, плевать. Я просто не могу допустить, чтобы ребенок появился на свет от меня. Риски слишком высоки.
Мне нужно увидеть ее. Хватит прятаться. Достаю телефон из кармана и пишу ей.
Мы можем поговорить?
Ответ приходит лишь спустя три часа.
О: О чем?
О нас.
О: Тебе не достаточно всех прошлых разговоров?
У меня есть что предложить.
Проходит еще двадцать минут, прежде чем она отправляет простое:
Ладно.
Слава богу. Я не позволю ему забрать ее у меня. В Риме он оставил ее. Разбил ей сердце… в очередной раз. В тот вечер, когда мы с Оливией попрощались после ужина в ресторане, я вернулся в отель и принялся размышлять о своей жизни. О том, насколько она пуста. Думаю, к тому моменту, когда она в слезах позвонила мне в номер, я уже принял решение все изменить. Я заказал такси к ее отелю и был с ней все время, пока она скорбела по нему. Она сказала, что это последний раз, что она прогибалась и ломалась так часто, что рано или поздно ущерб станет непоправимым. Она не хотела, чтобы я дотрагивался до нее. Но я хотел. Я хотел обнять ее, чтобы она имела опору в своей тоске. Но она сидела на краю кровати, с прямой спиной и закрытыми глазами, и тихие, молчаливые слезы скатывались по ее щекам. Я никогда не встречал никого, кто нес бы свою боль с таким достоинством и самообладанием. Это было душераздирающе – то, как она упрямо отказывалась издавать хоть звук. В конце концов я включил телевизор, и мы смотрели «Грязные танцы», прислонившись к изголовью ее постели. Внизу экрана бежали итальянские субтитры. Не уверен насчет Оливии, но благодаря сестре я смотрел этот фильм столько раз, что помнил диалоги наизусть. Взошло солнце, а я так и не покинул ее номер. Отменил все встречи, заставил Оливию привести себя в порядок и повел ее на прогулку по Риму. Сначала она колебалась, уверяя, что предпочла бы остаться в отеле, но я распахнул шторы и подтолкнул ее к окну:
– Только взгляни, где ты сейчас.
Пелена, подергивающая ее глаза, словно бы растворилась. И она сдалась:
– Ладно.
Сперва мы посетили Колизей, затем попробовали пиццу в уютной траттории неподалеку от Ватикана. В самом Ватикане она плакала, стоя под творениями руки да Винчи. И, повернувшись ко мне, твердо сказала:
– Я плачу не из-за него. Я плачу, потому что я здесь, потому что всегда мечтала об этом, – а затем обняла меня и поблагодарила за то, что я взял ее с собой.
В тот день мы разошлись в разные стороны, но я позвонил ей, как только вернулся в Майами. Несколько раз мы ужинали вместе, весьма непринужденно, ни к чему не обязывающе. Наши отношения не переходили на следующую ступень, пока я не поцеловал ее. Я не планировал ничего подобного – но не устоял перед порывом, когда мы прощались на пороге ресторана. После этого прошло несколько месяцев, прежде чем она позволила заняться с ней любовью. Она была робкой, нерешительной. Ей требовалось много времени, чтобы научиться доверять мне. Однако в конце концов она доверилась. И я не могу относиться к этому так же легкомысленно, как он.
Глава 15
За полгода до того, как я увидел Оливию в музыкальном магазине на пересечении Баттс и Глейд, я купил для Леа кольцо. Целую неделю футляр хранился рядом с кольцом Оливии, в ящике для носков, пока я не отложил его в другое место. Хранить их рядом друг с другом казалось кощунством. Для Оливии я нашел элегантное, почти антикварное кольцо. Когда между нами все разрушилось, я понятия не имел, что с ним делать. Продать? Заложить в ломбард? Хранить на гребаные веки вечные? В итоге я так и не сумел отпустить прошлое, и оно осталось там же, где и всегда. Для Леа же я выбрал кольцо огранки принцессы – крупное, яркое и заметное, впечатлившее бы ее друзей. Сделать предложение я планировал, пока мы были бы в отпуске в Колорадо: дважды в год мы уезжали туда на горнолыжный курорт. Гребаный лыжный цирк с участием ее знакомых, называвших своих детей вздорными именами вроде Пейсли, Пейтон и Пресли, начинал не на шутку утомлять. Имена их детей я считал вздорными, потому что в них не было души. Если называть детей по шаблону, в конце концов они смешаются друг с другом и потеряют всякую индивидуальность. Моя мать назвала меня в честь библейского шпиона, полного сил и дерзости. Стоит ли говорить, что, как корабль назовешь, так он и поплывет.
Я предложил отправиться в поездку вдвоем. Сначала она отказывалась, ссылаясь на то, что не хочет отдыхать без «своей компании», но, думаю, уловила аромат обручального кольца, витающий в воздухе, и согласилась. За месяц до отпуска я запаниковал. И не той внутренней, тщательно сокрытой паникой. Нет, той паникой, при которой пробегал по шесть миль с Эминемом и Дре в наушниках и гуглил Оливию, до дыр заслушивая Coldplay. Я нашел ее – она работала секретарем в юридической фирме. Но вернуться к ней я не успел: попав в автомобильную катастрофу, я солгал столь масштабно, что изменил всю свою жизнь.
В день, когда мы встретились, я уже два месяца жил ложью про амнезию и держался лишь на смутной вероятности, что однажды наши пути пересекутся. Я бы никогда не заявился к ней на работу – Оливия относилась к ней слишком серьезно, чтобы нормально это воспринять. Но я взвешивал возможность устроить ей засаду на парковке. И так бы и сделал, если бы в тот самый день она не зашла в «Мьюзик Машрум». Я собирался рассказать ей правду – о том, как солгал семье и друзьям, и все потому, что не мог забыть ее, оставить в прошлом, как должен был. Но в тот момент, когда я поинтересовался тем чертовым CD-диском в ее руках, она выглядела такой растерянной, такой ошарашенной, что я провалился еще глубже в собственную ложь. Я не мог признаться ей. Ее глаза расширились, ее ноздри слегка трепетали, пока она думала, что же ей ответить. По крайней мере, она не проклинала меня. И это было многообещающе.
– Э-э-э… – вот и все, что она решила мне сказать. Я услышал ее голос впервые за очень долгое время и не смог сдержать улыбку. Та прокралась в мои глаза и уголки рта, будто и не исчезала на бесконечные три года. В руке она держала упакованный в целлофан диск какого-то бойз-банда и выглядела совершенно озадаченной.
– Прости, я не расслышал. Что ты сказала?