Манипулировать ее удивлением было жестоко, но я отдал бы все, лишь бы она продолжала говорить.
– Они, э-э, вполне ничего, – пробормотала она. – Не совсем в твоем вкусе.
В этот момент я ощутил, как она ищет пути к отступлению. Она уже возвращала CD на полку, скашивая глаза в сторону входной двери. Я должен был сделать что-то, что-то сказать. Мне так жаль, я был полным идиотом. Я бы женился на тебе сегодня, прямо сейчас, если бы ты только согласилась…
– Не в моем? – Я повторил ее слова, пока судорожно искал свои собственные. Она казалась такой несчастной, что ее красота вызывала улыбку больше, чем все остальное.
– А какие у меня, по-твоему, вкусы?
Свою ошибку я осознал тут же. Так мы флиртовали друг с другом. Если я действительно хотел добиться ее прощения, следовало перестать валять дурака и…
– Ну, тебе нравится классический рок… но я могу ошибаться.
Она была права, так права. И дышала ртом, разомкнув губы.
– Классический рок? – повторил я. Она знала меня. Леа наверняка предположила бы, что в моем стиле скорее альтернатива. Не то чтобы она вообще разбиралась в музыке – она слушала топ-100 популярных радиостанций, словно те изобиловали библейскими истинами, а не клише. Но я отмахнулся от горьких мыслей о Леа и вернулся к Оливии. Она выглядела испуганной. Выражение ее лица выбило меня из колеи. За ней тянулся не гнев, а сожаление – как и за мной.
У нас еще был шанс. Далеко от застарелых угрызений совести.
– Прости, – сказал я. И ложь полилась с языка. Та же самая, что я рассказывал уже два месяца. Она давалась легко, отрава для отношений.
Ты защищаешь ее, говорил я себе.
Защищал самого себя.
Я был тем же эгоцентричным ублюдком, что чересчур давил на нее прежде. И я почти вышел из магазина. Почти ломанулся прочь от всего, что натворил, когда она окликнула меня. Вот и все. Она скажет, что знает меня, а я выложу как на духу, что у меня нет никакой потери памяти. Что весь этот чертов спектакль затевался ради нее. Но вместо этого она скрылась среди стендов, так что я мог только смотреть на то, как покачиваются ее темные локоны, пока она пробиралась сквозь ряды посетителей.
Сердце бешено колотилось. Вернулась она с CD в руке: Pink Floyd. Мой любимый альбом. Она повелась на мою ложь и принесла мне мой любимый диск.
– Тебе это понравится, – сказала она, бросая мне диск. Я ждал, пока она заявит, что знает, кто я такой. Но она промолчала. И все, чему я подверг ее – каждая ложь, каждое предательство, – нахлынуло на меня, сметая с ног.
Вот она, передо мной, пытающаяся исцелить меня музыкой, а я продолжаю лгать ей. И я пошел прочь. Прочь.
Я честно собирался никогда больше с ней не встречаться. Все кончено. У меня был шанс, и я упустил его. Я вернулся в свою квартиру, поставил подаренный ею CD в проигрыватель и выкрутил громкость на полную мощность. В надежде, что это помогло бы вспомнить, кем я был на самом деле. Кем я хотел бы стать вновь. А затем я снова увидел ее – чистое совпадение. Воля судьбы. Я ничего не мог с собой поделать. Как будто каждая секунда, каждая минута, каждый час, проведенные вдали от нее за последние три года, обрушились на меня, когда я увидел ее, неловко уронившую целый набор рожков для мороженого. Я наклонился, чтобы помочь ей подобрать их. У нее была короткая стрижка, едва ли до плеч, асимметричная – спереди длиннее, чем сзади. Ее кончики выглядели острыми, будто о них можно порезаться.
Она не была той Оливией, которую я помнил – с длинными, дикими локонами и неукротимостью в глазах. Эта Оливия была будто бы мягче и лучше контролировала себя. Думала о том, что сказать, нежели позволяла мыслям вырваться наружу. Но ее глаза не горели так, как прежде. Я мог лишь гадать, не был ли я тому виной. И это угнетало меня. Господи… это угнетало меня так сильно. Я хотел вернуть блеск ее глазам.
Поэтому отправился прямиком к Леа. Сказал ей, что все не может так продолжаться. Она восприняла мои слова так, будто я не мог состоять в отношениях с той, кого не помнил.
– Калеб, конечно, ты ощущаешь себя потерянным, но все наладится, как только к тебе вернется память, – сказала она.
Когда моя память вернулась, ничего не наладилось. Поэтому я солгал.
Я покачал головой:
– Мне нужно время, Леа. Прости. Я знаю, что все ужасно запутанно. Я не хочу ранить тебя, но я должен разобраться кое с чем.
Она смерила меня таким взглядом, будто я был поддельным портмоне. Далеко не в первый раз. Отвращение и удивление, как кто-то мог удовлетвориться подобным. Однажды она сделала язвительное замечание в продуктовом магазине, когда мы стояли в очереди позади женщины, перебиравшей скидочные купоны. Через ее плечо было переброшено портмоне от Louis Vuitton.
– Люди, которые могут позволить себе Луи, не вырезают купоны, – отчетливо произнесла Леа. – Так и определяются подделки.
– Возможно, люди, которые вырезают купоны, могут накопить хорошую сумму и купить брендовую сумку, – ощерился я. – Перестань быть такой поверхностной и осуждать других.
Она дулась и обижалась два дня, утверждая, будто я напал на нее вместо того, чтобы поддержать. Мы поссорились из-за того, что вещи она ценила больше, чем людей. То, что она придает вещам настолько фундаментальное значение, внушало мне отвращение. После того, как она буквально вылетела из квартиры, целых два дня я наслаждался покоем, серьезно раздумывая, не расстаться ли с ней.
Пока она не вернулась на мой порог, преисполненная извинениями, с пирогом, испеченным собственными руками. Она принесла одну из своих сумочек от «Шанель», и я завороженно наблюдал, как она извлекла ножницы и разрезала ее пополам. Это казалось таким искренним жестом раскаяния, что я смягчился. Но она не изменилась. И, полагаю, я тоже. Я все еще любил другую женщину и все еще подделывал свои чувства к Леа. И слишком колебался, чтобы по-настоящему что-то предпринять.
Но теперь я устал.
– Мне нужно идти, – сказал я, вставая из-за стола. – У меня назначена встреча на кофе кое с кем.
– С девушкой? – тут же спросила она.
– Да.
Мы пересеклись взглядами. Я ожидал боли, возможно, слез, но она была лишь зла. Прежде чем уйти, я поцеловал ее в лоб.
Возможно, я делал все как-то неправильно, эгоистично, трусливо – но делал все равно.
Глава 16
Я высаживаю Оливию возле ее офиса. По дороге обратно она едва ли роняет несколько слов. После того, что между нами произошло, я тоже не был уверен, что мог бы сказать. Но кое-что знаю точно – Ноа хочет вернуть ее. Это забавно. Добро пожаловать в клуб, ублюдок.
Он покинул ее на три месяца, и теперь на него накатывает синдром отмены.
Когда мы останавливаемся на парковке, накрапывает мелкий дождь. Она открывает дверь и выходит наружу, не оборачиваясь. Я смотрю за тем, как она идет к собственной машине – ее плечи уже не такие напряженные, как обычно. Внезапно для самого себя я выскакиваю из салона и догоняю ее. Она уже тянется к ручке двери, когда я хватаю ее за предплечье и поворачиваю к себе, пока она наконец не поднимает на меня взгляд. И тогда я прижимаю ее к боку ее же машины, накрывая собственным телом. Ошеломленная, она упирается ладонями мне в грудь, словно не понимая, что я творю. Я же притягиваю ее к себе и целую – глубоко, точь-в-точь как целовал бы ее, если бы мы занимались любовью. Наше дыхание громче окружающего рева шоссе, громче, чем грозовые раскаты в небе над нами.
Когда я отстраняюсь от нее, она едва не задыхается. Мои ладони мягко лежат по обеим сторонам ее шеи. Я говорю нежно, глядя на ее губы:
– Помнишь апельсиновую рощу, Оливия?
Она медленно кивает. Ее зрачки расширены.
– Хорошо, – подушечкой большого пальца я очерчиваю ее нижнюю губу. – Хорошо. Я тоже помню. Иногда я впадаю в оцепенение и тогда вспоминаю тот день, чтобы снова что-то почувствовать.
Я отрываюсь от нее и возвращаюсь в свою машину. Выезжая с парковки, смотрю в зеркало заднего вида, чтобы взглянуть на нее на прощание. Она стоит, как я ее и оставил, с ладонью на груди, там, где бьется сердце.
У меня достойный соперник. Несомненно, он никогда не лгал ей и не женился на другой женщине, чтобы вывести ее из себя. Но она моя, и в этот раз я не отпущу ее без боя.
Я выжидаю несколько дней, прежде чем написать ей.
Что он хотел?
Я закрываю дверь в свой кабинет, расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки и закидываю ноги на рабочий стол.
О: Он хочет во всем разобраться.
Я знал, что так и будет, но боль все равно растекается внутри. К черту это все.
Что ты ему ответила?
О: Что мне нужно подумать. То же самое, что говорю тебе.
Нет.
О: Нет?
Нет.
Я провожу рукой по лицу и печатаю:
У тебя было десять лет, чтобы подумать.
О: Это не так легко, как ты считаешь. Он мой муж.
Он подал на развод! Он не хочет от тебя детей.
О: Он сказал, что готов пойти на усыновление.
Я сжимаю переносицу и стискиваю зубы.
То, что я делал, было глубоко неправильно. Мне следовало бы оставить их в покое – позволить им наладить отношения. Но это выше моих сил.
О: Пожалуйста, Калеб, дай мне время. Я уже не та, что прежде. Я должна все сделать правильно.
Тогда оставайся с ним. Это было бы правильно. Но я – единственный правильный выбор лично для тебя.
Она молчит.
Я долго сижу за столом, обдумывая ситуацию. На работу не хватает концентрации. Когда часом позже в кабинет заходит отчим, он вскидывает брови:
– Твое лицо принимает это выражение только из-за двух вещей в этом мире.
Он опускается в кресло напротив, складывая руки на коленях.
– Каких же?
Я люблю своего отчима. Он самый проницательный человек из тех, что я знаю.
– Леа… и Оливия.
Я морщусь при упоминании первого имени – и хмурюсь при втором.