Я встал, стряхнув песок с джинсов. Нужно было возвращаться домой – к жене. К жизни, которую я выбрал или которую выбрали за меня. Я уже не понимал, где начинались и где заканчивались мои собственные решения.
Суббота. Я сказал Леа, что отлучусь по делам. Выехал рано, заскочив в винный магазин за бутылкой скотча, которая точно понадобилась бы мне позже. Забросив ее в багажник, двадцать минут я провел в дороге к дому матери. Мои родители жили в Форт-Лодердейле, где купили дом у профессионального гольфиста еще в девяностые, – мама по-прежнему хвалилась этим друзьям. Когда Роберт Норрокс владел этим домом…
Она открыла дверь прежде, чем я успел постучать.
– Что случилось? Что-то с ребенком?
Скорчив гримасу, я покачал головой. Она изобразила на лице облегчение. Я всегда гадал, кто научил ее превращать каждую эмоцию в театральное представление: ее родители, мои бабушка с дедушкой, были весьма суровыми, сдержанными людьми – в своем роде стоиками. Едва я шагнул в прихожую, она принялась теребить медальон, который всегда носила на шее. Нервная привычка, всегда меня забавлявшая, сегодня показалась раздражающей.
Я перешел в гостиную и опустился в кресло, ожидая, когда она последует за мной.
– Что такое, Калеб? Ты меня пугаешь.
– Нам нужно обсудить кое-что, – предпринял еще одну попытку я. – Я должен поговорить кое о чем с моей матерью. Ты можешь помочь мне в этом, без своих…
– Стервозных замашек? – подобрала подходящий оборот речи она.
Я кивнул.
– Мне стоит бояться?
Резко поднявшись, я подошел к окну и посмотрел на ее драгоценные розы. Она выращивала, кажется, каждый сорт розового и алого: сад буйствовал оттенками и шипами. Я розы недолюбливал – они напоминали о женщинах в моей жизни: красивых и пленительных, но пускающих тебе кровь, едва к ним прикоснешься.
– Сегодня Оливия выходит замуж. Мне нужно, чтобы ты отговорила меня от идеи пойти туда и остановить ее.
Единственным показателем, что она меня услышала, было незначительное увеличение белого цвета вокруг ее радужки – так широко она распахнула глаза.
– Приму это за твое благословение.
Я уверенно направился к входной двери. Мама ринулась вперед и загородила ее: для таких высоких каблуков двигалась она весьма проворно.
– Калеб, милый… ничего хорошего из этого не выйдет. Между тобой и Оливией…
– Даже не произноси это…
– Все кончено, – отчеканила она. – Такова моя версия без стервозных замашек.
Я скривился.
– Для меня ничего не кончено.
– Очевидно, кончено для нее. Она выходит замуж.
Она чуть потянулась вверх, беря мое лицо в свои ладони.
– Мне жаль, что тебе так больно.
Я промолчал. Она вздохнула и потянула меня за собой, на диван, чтобы я сел рядом.
– Сейчас я отброшу свою неприязнь к этой девчонке и скажу тебе кое-что, что ты, возможно, найдешь полезным для себя.
Я прислушался. Если моя мать отбрасывала свою неприязнь, скорее всего, мне вот-вот дали бы совет, граничащий со вселенским откровением.
– Три вещи, – сказала она, похлопывая меня по тыльной стороне ладони. – Любить ее нормально. Не переставай любить ее. Если хочешь отрубить свои чувства к ней, может получиться так, что ты отрубишь вообще все чувства, а это опасно. Во-вторых, не жди ее. Тебе нужно жить свою жизнь – скоро у тебя родится ребенок. – Она улыбнулась печально, приближаясь к грандиозному финалу. – И наконец… дождись ее.
Она рассмеялась, увидев растерянное выражение моего лица.
– Жизнь не создана для того, чтобы обеспечивать тебя удобствами, – она всегда раскалывает тебя на части. Любовь жестока, но прекрасна и вдохновляет нас на жизнь. Если ты нуждаешься в ней, тогда дождись ее. Но конкретно сейчас она выходит замуж. Это ее счастливый день, и ты не можешь позволить себе испортить его.
Любовь жестока.
Я любил свою мать – особенно когда она не вела себя как стерва.
Я сбежал по ступенькам к своей машине. Она смотрела мне вслед, стоя в дверном проеме, теребя медальон. Возможно, она была права. Я желал Оливии счастья и чтобы она получила то, чего ее лишили в детстве. Но я не мог ничего ей дать, потому что отдавал кому-то другому.
Я бесцельно кружил по автомобильным дорогам, прежде чем завернуть к случайному торговому центру. Флорида изобиловала подобными плаза-центрами: одноэтажными и длинными, растягивающимися в пестрый лабиринт. Каждый из них мог похвастаться цепочкой фаст-фудовых забегаловок и центральной частью, похожей на корабельную мачту. Вывески «Макдоналдс» и «Бургер Кинг» всегда обрамляли маникюрные салоны, с одной или с другой стороны. Я встроился в парковочную полосу перед ногтевой студией Nail Happy – не считая сотрудников, внутри было пусто. Когда из салона вышел я, а не какая-нибудь женщина, они явно расстроились. Я достал телефон, прислонившись к дверце. Снаружи царила прохлада – недостаточно холодно, чтобы надевать куртку, но довольно свежо для Флориды. Мои пальцы застыли над клавиатурой.
Я люблю тебя.
Удалить.
Если ты уйдешь от него, я уйду от нее.
Удалить.
Мы можем поговорить?
Удалить.
Питер Пэн.
Удалить.
Я убрал телефон обратно в карман. Ударил кулаком по дереву. Поехал домой, даже не обработав стесанные костяшки. Любовь чертовски жестока.
Глава 28
Сутки спустя после того, как я ворвался к Леа, она добилась судебного запрета. Если я приближусь к собственной дочери, меня арестуют. Копы уже застегнули на мне наручники, когда на «месте преступления» появился мой брат. Он тихо переговорил с Леа, а затем подошел ко мне и снял наручники.
– Она не станет выдвигать обвинения, братишка, но подаст заявление и уже завтра получит судебный запрет.
– Твоя идея, да?
Он усмехнулся. Больше мы не обменялись ни словом – я просто сел в машину и поехал прочь. Леа подала заявление, где указала, что я выбил входную дверь, угрожал ей расправой и разбудил Эстеллу посреди ночи в состоянии алкогольного опьянения. А еще она продолжила утверждать, будто отец Эстеллы – не я. Можно лишь гадать, солгала ли она Оливии, чтобы помучить меня. Понятия не имею, что творится в голове у этой женщины, – или что творилось столько лет в голове у меня. В любом случае Леа разбудила зверя. Оливия направляет меня к юристу, занимающемуся запутанными семейными тяжбами вроде той, что происходит у меня. Она обещает, что та лучшая в своем деле. Ее зовут Мойра Линда. Арйом – отлично звучит. Выслушав около десяти минут мой рассказ, Мойра приподнимает руку, останавливая меня. У нее татуировка: четырехлистный клевер на тонкой полоске кожи между большим и указательным пальцем.
– Вы, должно быть, шутите, – говорит она. – Эта женщина узнает, что вы требуете развод, говорит вам, что ребенок, которого вы воспитывали полгода, – не ваш, и вы верите ей? Вот так просто?
– Не было причин не верить. Она не хотела разводиться. На тот момент ей было бы выгодно убедить меня в том, что Эстелла моя.
– О, Калеб, – она подносит руку ко лбу. – Неужели вы не поняли, что произошло? Вы взяли и сбросили на нее пару неожиданностей, то, что не входило в ее планы, и в какой-то момент она решила, что ей нужны не вы – ей нужна расплата. И именно это она вам и устраивает.
Я впиваюсь взглядом в автомобильную пробку, ползущую по шоссе под окнами офиса. Она права. Но почему я не замечал этого раньше? Если бы кто-то другой рассказал мне такую историю, я бы рассмеялся ему или ей в лицо, поражаясь, как можно быть настолько глупым и слепым. Почему людям так сложно разглядеть свои собственные ошибки?
– Она крепко взяла вас за яйца, Калеб. Нет никаких доказательств того, как на самом деле разворачивались события той ночью. Однако есть доказательства того, что предыдущие три года жизни этого ребенка вы не виделись с ней, не платили алименты и не боролись за опеку. Леа с легкостью может утверждать, что вы бросили ее. И теперь, когда она точно убедилась, что так все и обстоит, она вернулась и дала вам знать, что Эстелла ваша, – так что власть полностью в ее руках.
Господи.
– И что же мне делать?
– Требовать назначенный судом тест на установление отцовства, что займет некоторое время. Затем мы ходатайствуем о праве на посещение. Изначально встречи будут проходить под надзором, но если вы будете соблюдать правила и не пропускать запланированные визиты, мы сможем надавить и добиться совместной опеки.
– Я хочу полную опеку.
– Ну что ж, а я хочу быть моделью, рекламирующей купальники, но это не отменяет того, что я пухленькая и вчера на ужин съела чизбургер.
– Ладно, – говорю я. – Делайте то, что необходимо. Я в вашем распоряжении. Ради чего бы то ни было. У меня будет возможность увидеть Эстеллу?
Глупый вопрос, но я должен был его задать. Леа пойдет на все, лишь бы удержать меня подальше от моей собственной дочери. У меня нет доказательств, но я снова думаю о ней как о своей. Думал ли я когда-нибудь иначе?
Мойра смеется надо мной.
– Абсолютно никакой, нет. Сидите смирно, не рыпайтесь и позволяйте мне выполнять свою работу. Мы вернем вас в ее жизнь, и довольно скоро, но нам придется побороться.
Я киваю.
Покинув ее офис, я направляюсь прямиком к Оливии. Она в одних шортах и майке с очевидным раздражением моет полы. Опершись спиной о стену, я пересказываю ей детали нашего разговора с Мойрой. Она ни на мгновение не прекращает возить палкой по полу, убираясь с редкостной самоотдачей, и я знаю, что, когда подобное происходит, это означает, что она старается отвлечься от насущных проблем. В глубокую тарелку на столе насыпаны доритос, и время от времени она подходит к ней и кладет по чипсине в рот. Что-то назревает, но я знаю, что она ничего не расскажет, стоит мне задать вопрос.
– Делай, как она говорит, – единственный совет, который я получаю от Оливии. Несколько минут мы проводим в звенящей тишине, нарушаемой лишь треском чипсов.