Я улыбаюсь, мизинцем скользя по мизинцу Эстеллы.
– Нет, Герцогиня. Я люблю тебя за твое нестандартное мышление и талант сопереживать отбросам этого грешного света.
Я жалею о своих словах, едва они вырываются у меня изо рта. Я смотрю на нее, надеясь поймать ее реакцию, но ее нет. Возможно, она просто привыкла к моим признаниям в любви. Или не услышала меня. Или…
– Я тоже тебя люблю.
Я ловлю ее взгляд и удерживаю его; сердце ударяется о ребра.
– Ну же, какая красота. Вся эта ваша гребаная любовь, которой не суждено случиться.
Мы резко оборачиваемся к двери – Леа врывается в палату. Она никого не удостаивает взглядом, проходя мимо наших кресел прямиком к Эстелле. По крайней мере, у нее верно расставлены приоритеты; в этом ей не отказать. Она коротко вздыхает, почти всхлипывает, когда видит Эстеллу.
– Дерьмо, – говорит она. Обе ее ладони прижаты ко лбу, пальцы веером расставлены над ними. Не будь ситуация столь трагической, я бы рассмеялся. Она опускается на корточки, снова цедит: «Дерьмо», – и встает слишком резко, запинаясь о собственные каблуки и удерживая равновесие, опершись о кровать.
Она разворачивается ко мне:
– Она приходила в сознание? Звала меня?
– Да и да, – говорю я. В другом конце комнаты Оливия встает, явно собираясь оставить нас наедине.
Я одними губами шепчу «подожди» и поворачиваюсь к Леа – по ее лицу уже текут слезы. Кладу руку ей на плечо.
– Она уже вышла из леса. С ней все будет хорошо.
Леа смотрит на мою руку, все еще лежащую у нее на плече, а затем мне в лицо.
– Ты имеешь в виду чащу, – говорит она.
– Что?
– Чащу, – повторяет она. – Ты сказал «из леса». Только вот ты больше не в своей сраной Англии, а в Америке, а здесь, в Америке, мы говорим «вышла из чащи»! – Ее голос взвинчивается вверх, и я уже знаю, что будет дальше. – И если бы ты остался в Америке, ничего из этого бы не произошло. Но тебе надо было сбежать подальше из-за нее!
Она указывает пальцем на Оливию. Если бы палец ранил, как стрела, сердце Оливии уже пронзило бы насквозь.
– Леа, – тихо говорит Оливия, – если ты еще хоть раз ткнешь в меня своим наманикюренным пальцем, я оторву его к чертовой матери. А теперь повернись на сто восемьдесят градусов и улыбнись, твоя дочь просыпается.
И я, и Леа тут же сосредотачиваем все внимание на Эстелле. Она хлопает ресницами, открывая глаза.
Я бросаю Оливии взгляд, полный благодарности, прежде чем она выскальзывает из палаты.
Похороны проходят три дня спустя. На время нашего отсутствия с Эстеллой остается Сэм. У меня закрадывается подозрение, что между ним и Леа что-то происходит, но затем я вспоминаю, что Кларибель упоминала, будто Леа была в Таиланде со своим партнером. И с горечью задумываюсь, был ли этот партнер моим вшивым братом, – впрочем, сразу же избавляясь от этой мысли. Я лицемер. Я спал с Оливией, пока она была официально замужем. Каждому свое. Я поднимаю бутылку с водой к потолку машины и нажимаю на педаль газа. Несколько дней назад я попросил Оливию сопроводить меня на церемонию.
– Твоя мать меня ненавидела, – сказала она по телефону. – Мое присутствие было бы оскорбительным по отношению к ней.
– Она тебя не ненавидела, честно. К тому же твой отец возненавидел бы меня, но я все равно пошел бы на его похороны.
Ее вздох отдался шипением статики через телефонную линию:
– Ладно.
До сих пор я подавлял каждую мысль о своих родителях, чтобы дать Эстелле все, в чем она только могла нуждаться, но, оказавшись в похоронном доме и увидев их гробы, я теряю контроль. Прошу прощения у пожилого соседа, желающего выразить соболезнования, и едва ли не бегу к парковке. На задней стороне участка печально колышется согбенная ива; я становлюсь под ее ветвями и пытаюсь дышать. Здесь она меня и находит.
Ничего не говорит. Только встает рядом, берет меня за руку и сжимает ее.
– Не может быть, чтобы это действительно произошло, – говорю я. – Скажи мне, что это просто сон…
– Это действительно произошло, – говорит она. – Твои родители погибли. Но они любили тебя, они любили твою дочь. И оставили множество прекрасных воспоминаний.
Я смотрю на нее сверху вниз. Она пережила потерю обоих родителей, и, вне сомнений, лишь один из них оставил после себя достойные воспоминания. Держал ли ее кто-нибудь за руку после того, как Оливер и Виа умерли? Если нет – я сжимаю ее ладонь здесь и сейчас.
– Пойдем внутрь, – говорит она. – Служба вот-вот начнется.
Едва мы заходим в часовню, все взгляды оказываются прикованы к нам. Леа сидит рядом с моим братом, и когда замечает меня вместе с Оливией, ее тут же захлестывают зависть и ярость. Она опускает глаза, справляясь со злостью наедине с собой. Но только на время.
Разве она не знает, что Оливия не принадлежит мне? Разве то, что старый друг утешает меня, что-то значит? После церемонии она поедет домой, к своему мужу. Я занимаю свое место в переднем ряду.
Моя мать особенно любит – любила – английские розы. Они изящно расставлены вокруг ее гроба и увеличенной фотографии, помещенной на крупную подставку-мольберт. Оба гроба закрыты, но Оливия упомянула, что по ее просьбе маму одели в черное платье от «Шанель», которое она выбрала из ее шкафа. Стив всегда шутил, что хотел бы быть похороненным в своей старой бейсбольной форме. Оливия зарделась, когда сказала, что взяла в похоронный дом и костюм, и ту самую форму и оставила костюм в машине. Я тянусь к ней и сжимаю ее руку. Она так чертовски предупредительна, что это нелепо. Мне бы не хватило духа даже зайти в гардеробную своей матери, не говоря уже о том, чтобы выбрать наряд, который ей бы понравился. Когда служба подходит к концу, я становлюсь с одной стороны входной двери, мой брат – с другой. Мы не обмениваемся и словом, однако слишком много говорим с людьми, выражающими соболезнования. Меня тошнит. От всего этого. От того, что они умерли и что Эстелла никогда не узнает их. От того, что виноват во всем лишь я.
Когда толпа разбредается, мы отправляемся на кладбище. Солнце светит так ярко, что все прячутся за солнечными очками. Похороны будто в стиле «Матрицы», шутливо думаю я. Мама терпеть не могла «Матрицу». Как только гробы моих родителей опускают на шесть футов вниз и засыпают землей, Леа начинает ссору.
Глава 38
Должно быть, ее довело то, что она увидела меня вместе с Оливией идущими так близко друг к другу, что наши плечи соприкасались. Или, возможно, кто-то, в ком копится столько яда, просто не может сдерживать его и в какой-то момент взрывается, обжигая всех вокруг. Как бы то ни было, оно грянуло.
– Калеб?
Я останавливаюсь, поворачиваюсь. Леа стоит около машины моего брата, буквально в нескольких шагах от нас. Я провожал Оливию к ее машине, прежде чем вернуться в больницу. Меня не оставляло ощущение, что я не увижу ее еще долго, и хотел поблагодарить ее за доброту. Оливия проходит чуть дальше, прежде чем остановиться и проверить, из-за чего я отстаю. Ветер будто омывает ее, прижимая ткань платья к ее телу и разметая пряди ее волос. Мы все находимся на равном расстоянии друг от друга: мы с Леа в центре, Оливия и Сет по бокам.
Я чувствую приближение бури. Во имя Господа, у каждого конфликта есть свой привкус. Я колеблюсь, прежде чем ответить.
– Что такое, Леа?
Ее рыжие локоны собраны в высокую прическу. Мне всегда казалось, что она выглядит более невинной, даже непорочной, когда собирает волосы вверх. Я кидаю взгляд на своего брата – он наблюдает за ней с тем же любопытством, что и я. Он держит большой палец на ключах от машины, на кнопке разблокировки дверей, протягивая руку чуть вперед. Если бы мы были в стоп-кадре, он выглядел бы точь-в-точь как антигерой из фильма Квентина Тарантино. Она открывает рот, и я не сомневаюсь, что следующая фраза будет редкостно меткой и хлесткой.
– Я не хочу, чтобы ты приезжал в больницу. Ты хреновый, безответственный отец, и даже не думай, что Эстелла будет и дальше мотаться к тебе в гости. – И она чеканит, нанося финальный удар: – Я подам на тебя в суд и буду требовать полную опеку.
Мой ответ уже готов сорваться с языка, когда я чувствую легкое дуновение ветерка справа – Оливия стремительно шагает вперед, подходя вплотную к Леа. Она двигается, словно разъяренная река, проплывая над черным асфальтом, укрывающим парковку. В ледяном изумлении я наблюдаю за тем, как разъяренная река поднимает руку и дает Леа пощечину – настолько мощную, что Леа отшатывается в сторону. Когда она восстанавливает равновесие, на ее лице остается красный отпечаток ладони.
– Че-е-е-е-е-ерт, – я бросаюсь к ним в то же время, что и Сет. Лишь на мгновение мы с братом объединяемся – в общем усилии не позволить Леа среагировать. Леа захлебывается воплем, извиваясь в хватке Сета, – и тогда я замечаю, что Оливия абсолютно спокойна. Мои руки лежат на ее плечах, и я наклоняюсь к ней, шепча ей в ухо:
– Какого дьявола ты творишь, Герцогиня?
– Отпусти, – говорит она. – Я ничего ей не сделаю.
Она лишь сверлит Леа взглядом, но не предпринимает попыток сорваться ей навстречу, и мне виден лишь ее затылок.
Я отпускаю ее, и в тот же миг она тянется вперед и обрушивает на Леа еще один удар – ладонью, со всей силы. Та громко выплевывает оскорбления. К счастью, на парковке нет никого, кроме нас.
– Я тебя засужу, гребаная тварь! – орет Леа.
Сет отпускает ее, и она кидается на Оливию. Прежде чем она добралась бы до нее, я отталкиваю Оливию себе за спину и преграждаю своей бывшей жене путь.
– Нет, – говорю я. – Ты ее не тронешь.
Сет начинает хохотать. Леа резко поворачивается к нему:
– Ты же видел? Видел, как она ударила меня?
– Не имеет значения, – говорю я. – Наше слово против вашего. А я ничего не видел.
Леа достает телефон и делает селфи, запечатлевая красный след на своей щеке. Я качаю головой: и я был женат на этой женщине? Я отвлекаюсь достаточно, чтобы Оливия проскользнула мимо меня и выхватила телефон Леа прямо у нее из рук. Она швыряет его об асфальт и наступает на него каблуком, раскалывая экран. Раз… второй… третий – и я оттаскиваю ее прочь.