Хотя самому Красавину удалось уйти от разъяренного чудовища, на этом его приключения не кончились. Километров через пять его машину попытался остановить вооруженный до зубов пост ОМОНа. Попадаться ему сейчас было никак нельзя — в джипе Красавина находился целый арсенал. Да и расправиться с ними под эту марку здесь, вдали от шума городского, было проще простого. Что ему и доказали уже в следующее мгновение. Когда до джипа оставалось метров пятьдесят, по нему был открыт ураганный огонь, и водитель машины был убит первой же очередью. Не долго думая, Загладин полоснул очередью по омоновцам, сразу же попадавшим в снег. Пользуясь моментом, севший за баранку Красавин свернул с шоссе и сошел на уходившую в тайгу дорогу. С огромным трудом ему удалось вылезти из колеи и по твердой почве въехать в лес. Загладин тем временем, стреляя из автомата, не подпускал преследовавших их на своем автобусе омоновцев на убойное расстояние. Впрочем, он и сам уже очень скоро увяз, провалившись в какую-то замерзшую лужу. Да и куда ему было тягаться с обладавшим превосходной проходимостью джипом?
Им удалось уйти, и часа через три, с неимоверным трудом пробравшись в обложенный все тем же ОМОНом город, они уже сидели на одной из принадлежавших их группировке квартир. Говорить ни о чем не хотелось, и они молча пили водку и беспрерывно курили. Несколько оживились они, только услышав в последних известиях по телевизору, что сегодня в ходе мафиозной разборки почти полностью уничтожили друг друга две крупнейшие преступные группировки города и был убит печально знаменитый главарь новых Григорий Каротин. Бросив быстрый взгляд на Красавина, Загладин сказал:
— Менты были предупреждены…
Красавин выпил водку и поморщился. Занюхав ее черным хлебом, он только покачал головой. То, что ОМОН появился совсем не случайно, он понял еще там, у Старой дачи.
— А ты не думаешь… — начал было снова Загладин, но Красавин жестом руки остановил его.
Он смертельно устал для того, чтобы сейчас говорить о серьезном. Он не спал уже почти двое суток, и нервное напряжение, частично снятое водкой, начало спадать. И сейчас он хотел только одного: завалиться спать. А уже потом, на свежую голову, и думать, и говорить, и решать. Допив прямо из горла остававшуюся в бутылке водку, Красавин из последних сил добрался до кровати и прямо в одежде завалился на нее. Через секунду он провалился в глубокую черную яму…
Ровно в восемь часов вечера Баронин занял свой пост напротив того самого дома, где его совсем недавно повязали. Он ожидал появления «старого приятеля», надеясь услышать от него хоть что-нибудь интересное. Вчера он тоже продежурил здесь до семи утра, но Зарубин так ни с кем и не поговорил по телефону.
Стоял легкий морозец, и в холодном воздухе кружились редкие белые снежинки. Зима вообще в этом году входила в свои права как-то робко, словно не решаясь перейти наконец в последнее наступление.
В черном небе горели многочисленные звезды, и от этих летавших в ночи белых мух зеленовато-синий свет казался еще холоднее. В холодном своем равнодушии ко всему земному они бесстрастно взирали и на горевший вечерними огнями город, и на тот дом, в котором жил «старый приятель», и на самого Баронина, наблюдавшего за его пока еще черными окнами. Его ожидание снова могло затянуться на довольно неопределенное время, и только при одной мысли о том, что ему придется торчать здесь в лучшем случае до полуночи, Баронина охватывала тоска. Но что делать? Разница с Москвой составляла семь с половиной часов. И если бы даже Зарубину позвонили в шесть утра, для Москвы это было бы самым нормальным временем.
Притопывая на морозе и время от времени поглядывая на зарубинские окна, Баронин успел поразмыслить о многом. Да, творящееся сейчас в России можно было списать на трудности роста. И кто знает, может быть, пройдет десяток-другой лет, и в России появится средний класс, не будут воровать нефть и алмазы, наконец-то заработают законы, и такие, как он, будут цениться на вес золота? Все может быть, но… у него была одна жизнь и светлое будущее, о котором неоднократно твердили большевики, ему уже не увидеть. Пока он был в своей борьбе обречен. Можно победить Симакова, и даже дюжину таких, как он, но никогда и никому не победить систему!
Углубиться дальше в теоретические умопостроения Баронину было уже не суждено. В зарубинских окнах вспыхнул свет, и он увидел хорошо ему знакомый силуэт «старого приятеля», сразу же усевшегося на кухне за телефон. Зарубину вообще по душе была почему-то больше кухня, где он и проводил все свое свободное от разъездов время. Судя по набираемому номеру, он звонил в Москву, в Николо-Архангельске номера состояли из шести цифр, а он, насколько мог видеть Баронин, набирал их минимум двенадцать. Но напрасно раз за разом он набирал московский номер, ему так и не ответили. Оставив телефон в покое, Зарубин отошел от окна и через минуту снова появился рядом с ним с бутылкой водки и какой-то тарелкой, по всей видимости с закуской, в руках. Баронину было хорошо слышно, как он стучит ножом и вилкой по тарелке.
Насытившись, Зарубин снова попытался дозвониться в Москву, и снова его постигла неудача. Махнув рукой, он закурил и включил телевизор, и Баронин сразу же услышал о сегодняшнем побоище у Старой дачи и подвигах новоиспеченных танкистов. «В этой битве между группировками недавно осужденного Каткова и представителями новой волны, возглавляемой не менее известным в регионе Каротиным, — вещал диктор, — пало около сорока пяти человек, в том числе и сам Каротин. Впрочем, война началась еще вчера ночью, когда была взорвана машина известного криминального авторитета Игоря Красавина. Сам Красавин не пострадал, но погибли находившиеся в машине его жена и телохранитель. К сожалению, самому Красавину, — продолжал диктор, — удалось уйти от преследовавших его омоновцев, и в настоящее время о его судьбе ничего не известно…»
Выслушав это не совсем приятное для него сообщение, Баронин только покачал головой. Ему придется тяжело, если Игоря убрали…
Однако снова севший за телефон «старый приятель» не позволил ему отвлечься, ибо на этот раз он попал в яблочко с первого выстрела. И когда ему ответил хорошо поставленный голос, он, не скрывая своего торжества, проговорил:
— Ну вот и все, шеф, сбылись мечты идиота! Коробка в их, а значит, и в наших руках! Мы победили!
— Ну что же, Женя, поздравляю! Ты хорошо поработал! — ответили ему на том конце провода.
— Рокотов купил билет на двадцать восьмое октября! — снова проговорил Зарубин.
— Хорошо, — ответили ему, — прилетишь вместе с ним!
— О’кей, шеф!
— Удачи, Женя!
— До свидания, шеф!
Зарубин положил трубку и довольно потер руки. Глядя на его радостное лицо, Баронину очень хотелось сказать «старому приятелю»: «Рано ты радуешься, Женя, очень рано! И скорее всего, ты опять проиграл!»
Но… не слышал Женя и продолжал кайфовать. А Баронину было грустно. Он не испытывал ни удовлетворения, ни даже злорадства. Да и какое может быть удовлетворение от того, что он вынужден был бороться не на жизнь, а на смерть с собственным приятелем. Ладно бы, если они сражались за идею, а так…
Бросив последний взгляд на продолжавшего праздновать победу Зарубина, Баронин посмотрел на часы. До встречи с Красавиным, если он, конечно, придет на свидание, оставалось сорок пять минут. Несчастный Игорь… Баронину было искренне жаль Красавина. Он хорошо понимал, какие муки должен испытывать этот в общем-то хороший парень. Подумать только! Чуть ли не на глазах погибла его жена! И он почему-то вспомнил глаза и лицо Зои, когда сообщал ей о гибели Мишки. Тяжело, что там говорить…
Отойдя от дома Зарубина, Баронин быстро поймал «левака», на автобусах и троллейбусах он давно уже не ездил. После статей и фотографий в газетах и такой широкой рекламы по телевидению его знал почти весь город, да и Симаков, наверное, не дремал. К великому удивлению и радости Баронина, Красавин пришел ровно в назначенное время. Нельзя было не отметить произошедшей в нем перемены. Глаза у него впали и потухли. Щеки ввалились, а широкий лоб прорезала начинавшаяся между бровями резкая морщина. Слегка обняв Красавина, Баронин мягко сказал:
— Крепись, старина…
У Красавина дрогнули губы, он хотел что-то сказать, но усилием воли сдержался. Баронин вытащил из кармана дубленки плоскую двухсотпятидесятиграммовую флягу коньяку и отвернул закрутку.
— Помянем супругу! — твердо произнес он и протянул коньяк Красавину. — Пусть земля ей пухом будет!
И снова что-то дрогнуло в лице Игоря, как сейчас увидевшего полыхавший «жигуленок» и то, что осталось от его Светки… Взяв бутылку, он сделал несколько больших глотков и вернул ее Баронину.
— Спасибо, Саня…
Ему было приятно, что этот большой и сильный человек разделяет его горе и искренне сочувствует ему.
Баронин допил коньяк и вопросительно посмотрел на Блата. Торопить его не хотелось, но светиться им обоим на улице тоже было ни к чему.
Впрочем, Красавин и сам все прекрасно понимал. Ведь теперь и он был в розыске. Правда, скорее по подозрению в нападении на отряд ОМОНа. Ведь никто еще не доказал его пребывания в том самом джипе, на котором он ездил на разборку. Они закурили, и Блат подробно рассказал Баронину обо всем случившемся за эти сутки.
Итак, многое прояснялось для Баронина. И он не сомневался, что под «коробкой» Зарубин подразумевал именно пароходство. «Коробка» в их, а значит, и в наших руках!» Так он сказал своему шефу. И это могло означать только одно. Зарубин держал под контролем тех, кто прибрал пароходство к рукам, имея на них компромат. И теперь, когда они заполучили желанную «коробку», на свет должна появиться некая папка с синими тесемками и… часть доходов, если вообще не все, перейдет в руки хозяев Зарубина, работавшего, как теперь точно знал Баронин, отнюдь не на государственные структуры… Стало теперь ясным и то, почему он мешал «старому приятелю». Что ж, они учли все правильно! Не взяли в расчет только… его, Баронина!