– А вот отличить преступников от остального населения и, самое главное, отделить их от него – как раз наша задача, Борис. Задача уголовного розыска. Мы в первых рядах, я тебе говорил уже. Мы должны не только реагировать на свершившееся преступление, но и предотвращать его, замечать детали, которые могут указывать на саму возможность правонарушения. И вот тут не обойтись без одного качества, которое помогает хорошему оперу… – Меркульев усмехнулся: – Как ни странно, это сочувствие. Именно оно не дает нам скатиться в глобальное осуждение или провалиться в такое же тотальное безразличие. Потому что как только принимаешь главный постулат – «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», – все становится на свои места! Понимаешь, Борис? Все вокруг люди – и бандит, и прокурор, и учитель, и ты, и я… Ну нет среди нас инопланетян! А значит, все присущие людям пороки и добродетели присущи и нам… Просто кто-то сильнее, а кто-то слабее в этой жизни. Подчас за самой страшной маской прячется как раз слабый человек. Но в одном я уверен – ты научишься умению это различать. Знание человеческого поведения приходит с опытом.
Он замолчал и устало откинулся на спинку стула.
– Ну, Сан Саныч, – Москалев восхищенно покачал головой, – умеешь же завернуть!
– Мне мой прораб часто говорил: «Не механизмы сами собой работают, не инструмент сам трудится – люди все своими руками делают», – задумчиво проговорил Борис.
– Мудрый, видимо, человек, – усмехнулся Меркульев.
Дверь распахнулась, и в проем просунулся давешний сержант. Он держал на вытянутой руке дымящийся алюминиевый чайник.
– Кипяток, товарищ майор! Как просили!
– Никогда почему-то не стучится, – пробурчал Москалев.
Глава 5
– Настоящий авторитетный вор должен следовать главным принципам нашей жизни, – изуродованные старческой подагрой пальцы ловко разминали коричневый чайный кирпич, – не иметь дома, сбережений и семьи… Воровской мир нам семья! А бабки и понты ‒ это для лохов…
Мозырь, до самой своей морщинистой шеи покрытый татуировками, с кряхтением поднялся и выдернул из розетки кипятильник. Высыпал в кипящую воду полпачки размельченного грузинского чая, с удовольствием принюхался и прикрыл банку чистой тряпицей.
Борис завороженно следил за его действием – столько торжественности и затаенного смысла в простом заваривании чая он не видел никогда.
Мозырь тем временем сел за стол и вытянул откуда-то из-под столешницы картонную коробку. Аккуратно разложил горстку карамельных конфет и спичечный коробок с солью.
Исподлобья оглядел притихших заключенных. Борис наткнулся на внимательный взгляд выцветших глаз и потупился – чертов сиделец, прожег его душу до дна.
– Ну что, арестанты? Часик в радость, чифирок в сладость, ногам ходу, голове приходу…
Старик поднял банку, поглядел на осевшую чайную массу, несколько раз перелил жидкость в мятую почерневшую кружку и обратно. Убедившись в готовности продукта, осторожно и бережно налил полную кружку.
По лицам сидевших за столом людей расползлись довольные улыбки. Разной степени окраски зубы тускло блеснули в полумраке камерного закутка.
Борис еще днем удостоился приглашения от Мозыря, которое ему передал сердитый детина с наколотой на суставах пальцев надписью «Коля».
– Дед зовет седни чифирнуть… Будь! – коротко приказал он и скрылся среди шконок.
Борис уже уяснил для себя иерархию в камере. Явно прослеживались два центра влияния. Мамонт с одной стороны, облеченный официальной, если можно так сказать в этой ситуации, властью, и пожилой авторитет Мозырь, настроенный крайне оппозиционно к разношерстой братии у окна.
Его место дислокации – шаткий стол между рядами нар целиком и полностью принадлежал пожилым арестантам, причисляющим себя к старой воровской масти.
– Мусорня не рубит, – сделал маленький глоток Мозырь и передал кружку соседу, – селить в хате двух авторитетов – гнилой понт, в натуре…
Он опять пристально посмотрел Борису в глаза.
– А эти, – короткий кивок подбородком в сторону окна, – держат общак, но мир воровской не понимают. Вот раньше было…
Прозрачный катыш конфетки провалился в его щербатый, с остатками черных корней рот.
Борис принял горячую кружку и сделал маленький глоток. Горькая жидкость заполнила рот, вызывая непреодолимый рвотный позыв. Пересиливая себя, он вогнал горячий комок в пищевод и, памятуя предыдущий опыт, бросил следом щепотку соли, прихватив ее из заботливо пододвинутого спичечного коробка.
Соль возымела свое действие, перебив невыносимый вкус и уменьшив чувство тошноты. Следом пошла конфетка, которую здесь, по понятным причинам, ни в коем случае не следовало называть «сосательной». Следовало говорить – «грохотули» или «стекляшки», иначе за предложение попробовать «вафлю» или «сосалку» можно здорово огрести.
Сердце затрепетало, Борис откинулся на свернутый матрас, пережидая «приход», исподволь наблюдая за присутствующими.
Мозырь внимательно следил за движением кружки по кругу, изредка цыкая и, как и все употребившие чифир сидельцы, перекатывая конфетку во рту.
– Зона вору – дом родной, Рама! Здесь все для него… Не воруй у своих, за базаром следи и мать почитай – все просто, парень… и будешь жить здесь как у бога за пазухой, а то, что за колючкой, – морок дурной, – под согласное кивание корефанов разглагольствовал Мозырь.
Борис смотрел в его подернутые старческой сеткой глаза и вспоминал дело, которое Москалев дал ему под конец аудиенции.
– Этот – из последних могикан, – капитан хмыкнул, – некоронованный законник… умный и опасный… Товарищ подполковник велел его в одну камеру с Мамонтом определить… Не знаю, что получится… два паука в банке…
Он неодобрительно покачал головой.
Пестрая жизнь Петра Ивановича Мацкевича предстала перед Борисом во всем своем мутном «великолепии».
Преступная деятельность для него началась весьма рано – в тринадцать лет, в компании таких же недорослей, после грабежа магазина они убили случайного прохожего. С особой жестокостью. Что сразу же повлекло за собой восемь лет колонии для несовершеннолетних, или попросту – «малолетки», где молодой пацан из белорусского города Мозырь заработал и свое прозвище, и направление всей своей дальнейшей жизни.
Звериная жестокость, приправленная порядками в этой цитадели воспитательной мысли, соткали из пластичной детской души страшного монстра.
Тридцать три года колоний! И все по самой суровой статье – сто второй, пункты «г», «д», «е»… алфавит менялся, а жестокость только увеличивалась.
Среди его жертв был и участковый, и случайный собутыльник, была даже женщина – девица легкого поведения, подаренная ему дружбанами на день рождения, но не сумевшая сдержать язык за зубами.
Все они лежали на кладбище, став вехами его преступной карьеры.
Пятьдесят пять лет – как одно мгновение, большая часть жизни прошла за решеткой.
Мозырь смотрел на Бориса прозрачными глазами, шамкал беззубым ртом, а тот видел перед собой безжалостное чудовище из бездны – Ктулху, пожирающего младенцев.
Тяжелый комок подпер кадык, Борис еле сдержался, чтобы не вывалить содержимое желудка на стол.
Под усмешки окружающих Мозырь заботливо проговорил:
– Ты солью придави, к чифирку привыкнуть нужно. Поначалу организм ему сопротивляется, потом он радость приносит…
Братва дружно и угодливо засмеялась. Народ расслабился и загомонил. Появились карты, табачный дым пластом покрыл окружающее пространство.
Желудок Бориса успокоился, но сердце колотилось в груди, рождая слабость и головокружение. Сквозь шум и гомон ожившей камеры до него доносился голос Мозыря:
– Ты еще молод, Рама! Силен, но еще глуп, думай, куда идти. Мусорской рай на словах правильный, а на деле только фраера на них ловятся. Пацанва правильную дорогу рубит. По масти и уважение…
В голове билась мысль – он спалился! Почему Мозырь заговорил про ментов: он что-то знает или догадывается? Страх мутной волной захлестнул сознание.
Борис по-новому взглянул вокруг. Ужасная скученность, вонь и отвратительные рыла вокруг – ад слегка приоткрыл перед ним свои двери. Невыносимо хотелось орать и разнести все вокруг. Он набрался сил и привстал, но сухая рука придавила его плечо.
– Спокойно, Рама! Пережди приход, сейчас отпустит.
Борис с ужасом смотрел в испещренное морщинами лицо Мозыря.
– Я… мне… – Язык с трудом ворочался во рту.
– Не боись – отпустит. Ты с Мамонтом подписался на что? – заглянул он Борису в глаза.
– Пока нет… – наконец совладал с собой Борис.
– Если что, ты мне шепни, парень. Тебя не убудет, а мне в пользу… А мне в пользу – значит, тебе в радость. Понял?
– Да.
– Вот и молодец, кайфуй пока. – Он отпустил плечо и усмехнулся: – Держись правильной братвы, и все будет хорошо. Парень ты понятливый, по всему видно – далеко пойдешь, а мы тебе поможем, не сомневайся. Маякнем когда надо.
Мозырь сел поудобнее и проговорил:
– Давай, Горшок, раздавай!
Борис расслабился, и тошнота прошла вместе со слабостью. Но не страх.
Он прекрасно осознавал – по какой-то причине он оказался между двух огней. Одинаково опасных в случае провала. В том, что его не пожалеют и сотрут в порошок, если прознают про его двойную игру, он не сомневался ни секунды.
Включая его в свои игры, непонятные, но наверняка не сулящие ему ничего хорошего, оба авторитета сталкивались лбами между собой. И, к сожалению, посередине оказывался Борис собственной персоной.
Плеча осторожно коснулась рука. Борис резко оглянулся и встретился со взглядом Куделя.
– Там это… Мамонт зовет… – пробормотал он, косясь на Мозыря.
– Че тебе там старый козел вещал? – Мамонт с ненавистью покосился в дальний угол. – Законники, сука. Все просрали, а по прошлому плачут. Еще бы Мишку Япончика вспомнили… Копает под меня Мозырь, копает – только хрен выкопает! Давай, Рама, садись, махнем чифирку, погутарим…
Одна только мысль о коричневой отраве всколыхнула весь Борькин организм, он вскочил и, едва удерживая рвущееся на свободу содержимое многострадального желудка, рванул к параше.