ми словами, а сам, сука, своих людей подставляешь!
Эйхман, отбросив в сторону фонарь, бросился на Меркульева.
Подполковник сильно толкнул спиной стойку и, не дожидаясь, когда ветхое строение сложится на его голову, прыгнул навстречу Эйхману.
Взаимный удар двух тел произвел потрясающий эффект. Сумятицы и хаоса добавили посыпавшиеся сверху маты и поперечные жерди.
Они вцепились друг в друга и покатились по земле, рыча и матерясь, попеременно ударяясь о груды мусора и остатки несчастного сарая.
Серебристо-серый диск полной луны равнодушно освещал поле схватки, безучастно относясь ко всем безобразиям, творившимся в этот час.
Подумаешь, двое животных схватились не на жизнь, а на смерть – взаимная ненависть сбила с них всю шелуху псевдоцивилизованности, заставила забыть все то, что делает человека человеком.
Доброта, прощение, любовь? Когда на кону стоит жизнь или убеждения человека, только по-настоящему истового, – все эти понятия летят к черту. Туда же оправляется и чувство самосохранения – цель отменяет жалость к себе.
Меркульев и Эйхман в слепой злобе били, царапали, пинали и даже кусали друг друга, не обращая внимания на боль и потоки крови, текущие из многочисленных порезов. Все их встречи, разговоры, недомолвки и недосказанности спаялись в финальной битве, ставкой в которой была жизнь одного из них.
Физическая сила их была равна, взаимная ненависть – тоже. Арбитром могла выступать только удача. И она не оплошала – в какой-то неуловимый момент под руку Меркульеву попался твердый предмет. Совершенно не задумываясь, он схватил его и нанес несколько ударов по голове Эйхмана.
Бандит затих, мелко подрагивая окровавленным лицом, но еще несколько бесконечных секунд Меркульев боролся с удушающим желанием размазать это лицо по грязному полу конюшни.
Он тупо посмотрел на пистолет в своих руках, еще не осознавая победу.
Но постепенно в мутное болото, которое еще несколько секунд заменяло ему разум, ушатом ледяной воды опрокинулось осознание того, что он совершил.
Он – коммунист, офицер и советский гражданин – совершенно потерял голову. Скорее всего, он убил-таки подозреваемого…
Дрожащими руками пощупал пульс на шее – кажется, жив.
Откатился в сторону и, не замечая, на чем лежит, раскинув руки, уставился в мертвый глаз луны.
Душа разрывалась на мелкие части – ненависть выпила все силы, оставив после себя разрушенную пустыню. Такого с ним еще не было. За всю свою долгую службу он по-разному относился к своим подопечным – кто-то вызывал у него презрение, кто-то злость и азарт, кто-то даже сочувствие. Но никто и никогда не вызывал у него такой злобы.
То, что он испытал сегодня, выходило за все рамки его скромного бытия. Он-то, глупый, думал, что все познал. Что жизнь сняла перед ним все покровы, оголила саму суть его существования… Ан – нет. И теперь ему предстояло жить с воспоминанием об этой ночи, об этом растаптывающем чувстве, жить с тем, что он познал, – границы человечности тонки и несущественны. Эта простая философия, знакомая ему раньше чисто умозрительно, сегодня овеществилась через лежащее рядом окровавленное тело такого же человека, как и он сам, которое несколько минут назад он же пытался убить.
Стоило признать без прикрас – ни долг, ни устав, ни его воспитание не довлели над ним. Он просто хотел убить другого человека!
Убить… Не в бою, видя врага через прицел, не в атаке, в ряду таких же бойцов, как он, а лицом к лицу. Боже мой, как это страшно…
Меркульев с кряхтением поднялся, держась за единственную оставшуюся стойку, оглянулся на хаос, в который превратилась заброшенная конюшня, и всей грудью вдохнул влажный воздух.
Немного отпустило. Он еще раз посмотрел на пистолет, который все еще держал в руках. На гранях несущего смерть механизма, как и на его руках, начинала запекаться кровь.
Кровь Эйхмана и его кровь. Словно жизнь и смерть, перепутанные, переплетенные и изломанные в жерновах судьбы.
Он с силой бросил пистолет в темноту, наплевав и на устав, и на здравый смысл, – отныне лично для него это был символ того, что он едва не стал зверем.
Вдалеке со стороны санатория послышались голоса, цепочка огней растянулась, охватывая пролесок, в котором находился сейчас подполковник.
Он стоял и спокойно ждал. Сзади тихонько заскулил очнувшийся Эйхман.
Его коснулся несмелый луч фонаря, погулял вокруг и в конце концов сфокусировался на нем. От серой массы людей отделился силуэт и побежал к нему, подсвечивая себе под ноги.
– Александр Александрович! Мы вас потеряли! А вы… – Мальцев осекся, разглядев лицо подполковника. – Что с вами?
– Там, – просто ответил Меркульев и махнул рукой, – там Эйхман, Володя. Заберите его.
И снова поднял голову вверх.
ЭПИЛОГ
Мы всегда, дорогие товарищи, верили, что наши дети и внуки будут лучше нас, образованнее, культурнее. И сегодня мы с гордостью говорим, что советская молодежь, идя дорогой отцов, не просто повторяет, а продолжает ее, прокладывает путь дальше, в будущее.
Влажный холодный ветер гнул верхушки голых берез, заботливо подметал на земле залежавшиеся желто-грязные листья, засыпая ими лужи. Нестерпимо пахло снегом – сизо-белые клубы туч ненавязчиво напоминали о грядущей зиме.
Колючий холод проник-таки под шинель. Меркульев зябко повел плечами и перехватил из одной руки в другую сетчатую сумку с оранжевыми плодами. Снял перчатку и подышал на пальцы – кисть слегка онемела.
Запах мандаринов, соединяясь с запахом снега, родил непрошеные ассоциации – скоро Новый год…
Меркульев вздохнул и огляделся.
Кладбищенская дорожка уходила вдаль, теряясь в колючей графике обнаженных кустов – словно росчерк карандаша безумного художника на ватмане белесого неба.
Православные кресты и стелы с пятиконечными звездами перемешались в этом месте скорби причудливым ассорти, при этом по-армейски выстраиваясь стройными шеренгами.
Подполковник посмотрел на часы – для этого ему вновь пришлось перехватить сумку ‒ и принял решение. Он вытер подошвы сапог от налипших листьев и быстро зашагал по дорожке.
Старое кладбище при служебном госпитале, конечно, интересное место для погружения в меланхолию, но совсем неудобное с точки зрения ожидания. Слишком холодно и мрачно.
У высокой двери еще раз сверился с вывеской – «Прием посетителей с 14.00».
Сдал шинель в гардеробе, получил белый халат и, уворачиваясь от медперсонала и пациентов, поднялся на нужный этаж. Длинный коридор, насквозь пропахший лекарствами и хлоркой, привел его в светлую палату.
Слегка приоткрыв дверь, он тихонько постучал. Не дождавшись ответа, распахнул дверь пошире. Четверо молодых ребят, на широких плечах которых трещали больничные пижамы, поставив тумбочку между кроватями, азартно резались в карты.
Меркульев негромко кашлянул. Это произвело нужный эффект – ребята разом вскочили, кинулись по кроватям.
Подполковник подождал, пока все успокоится, и громко проговорил:
– Здравия желаю, товарищи выздоравливающие!
В ответ раздался нестройный хор:
– Здравия желаем, товарищ подполковник!
– Вольно, – разрешил он и прошел к кровати возле окна.
Посмотрел неодобрительно на тумбочку с разбросанными картами и встретился глазами с Борисом.
– Здравия… – Он попытался привстать, но Меркульев махнул рукой:
– Спокойно, Борь! Лежи. – Оглянулся на ряд любопытствующих глаз и положил злополучную сетку поверх карт. – Я тут тебе фруктов принес.
– Спасибо! – с чувством ответил Борис.
– Ешь, поправляйся. – Меркульев неловко помолчал. – Как ты?
– Нормально, – ответил Борис.
Меркульев чувствовал себя крайне неудобно под прицелом молодых глаз. Нужно было как-то менять ситуацию. Он присел на край кровати. Решился.
– Ребятки, вы же все ходячие? Погуляйте в коридоре, а? – попросил он их, полуобернувшись. – Поговорить нужно.
– Есть, – ответил смуглый юноша и махнул рукой: – Отделение, стройся! За мной!
Борис и Меркульев проводили глазами закрывающуюся дверь. Переглянулись.
– Резвые, – усмехнулся подполковник.
– Так они на комиссии! Из Школы милиции, – неожиданно рассмеялся Борис. – Делать нечего, вот и маются дурью…
Он привстал и подложил подушку под поясницу. Сильно похудевшее лицо с темными кругами под глазами, мятая пижама, левая рука на марлевой перевязи, но – живой и бодрящийся.
– Нормально у меня все, Сан Саныч. – Борис заметил оценивающий взгляд начальника. – Пуля прошла навылет через легкое. Пневмоторакс и болевой шок. Врачи говорят – заживет все как на собаке.
Меркульев тяжело вздохнул: знал бы этот мальчик, как тяжело ему дались эти несколько дней. Вслух же сказал:
– Это хорошо. Парень ты молодой, организм крепкий – выдюжишь. Как там тебя звали в банде? Рама?
– Рама, – ухмыльнулся Борис.
– Вот, – поднял палец Меркульев, – а ты знал, что Рама – это не только крепкий каркас машины, но и имя одного из индуистских богов?
Борис нахмурился:
– Каких еще богов?
– Индуистских, – терпеливо повторил подполковник, – это седьмая аватара Вишну – бога, отвечающего за наказание злодеев и защиту добродетели, представляешь, совпадение?
– Ну Сан Саныч, – пораженно проговорил Борис, – вы меня удивляете!
– И вот еще один интересный факт – пришлось мне как-то беседовать по службе с одним презанятным типом, Анатолием Пиняевым. Он – главный в нашей стране по индийским божествам, даже учился у какого-то индийского гуру. Любопытные вещи он мне рассказывал – о Боге, о пути жизни, он, кстати, у них дхарма называется. А себя они называют вайшнавы и молятся Богу, называя его Кришна. Так вот, молитва их звучит так: «Харе Кришна, Харе Рама»…
– Н-да… – после паузы протянул Борис, – век живи, век учись.
– Все непросто в нашем мире, Боря! И совпадения – это не всегда совпадения…