Вилкина, была готова продолжить свою мысль, но я ее прервал.
— Катерина, я, с вашего позволения, отойду — нужно кое-с кем пообщаться, пока не поздно. А вы свои раскладки нашему батюшке изложите. Я все равно тут ни разу не главный. Так что, все возможные коллаборации обсуждайте с ним. Вася, пойдем-ка с бойцами пообщаемся.
— Нет, — воскликнула Вилкина и бросилась за нами следом, — никуда вы не пойдете, пока я с вами…
И тут меня накрыло. Нет, ну, правда, сколько можно истерить? Я резко притормозил, развернулся и, вытянув руку в сторону разбушевавшейся женщины, изобразил, как мог, акцент одного известного австрийского бодибилдера:
— Hasta-новись-ка, бэйби!
И, ведь, сработало! Сам не ожидал. Вилкина замерла на месте, боязливо озираясь по сторонам. Очевидно, с классикой мирового кинематографа она знакома не была, а вот окружающих моя выходка изрядно насмешила. Даже отец Евгений улыбнулся. Собственно, именно он и позволил мне продолжить воплощать в жизнь задуманное, оттащив от меня Вилкину.
— Пойдемте, Катерина, я вам все объясню. А Григорию действительно нужно кое с кем пообщаться. Мы же с вами, лучше допросим выжившего…
— Да знаю я этого выжившего…
Реплику Катерины я не дослушал, поскольку на автомате шагнул в посмертие. Мне в целом и не интересно было, что она скажет. Я уже видел того бедолагу и даже «скользнул» мельком по его мыслям, пока с ним возились медики. Выжившим был некто Виктор Самойлов и работал он с Вилкиной — точнее, она так думала. На самом же деле в его мыслях я увидел вожделение, зависть, злобу и неприкрытое желание всадить своей номинальной начальнице нож в спину. И да, парень действительно не вынес того, что здесь увидел и тронулся рассудком. С ним я планировал поработать после беседы с призраками. Мне было интересно, каким это боком простой опер перекликается с самой Вилкиной, а самое главное, как он оказался в составе группы захвата, которая пыталась задержать (или, что более вероятно, устранить) мою сестру.
— Ну, все? — на всякий случай уточнил у меня старший группы, разведя руками. — Вы уладили свои разногласия?
Очевидно, спецназовец уже смирился со своим посмертным состоянием и даже принял правила игры. Он прекрасно понимал, что из всех присутствующих я был единственным, кто мог с ними контактировать, а это означало, что ссориться со мной было не в его интересах. Я оказался его единственным мостиком между миром живых и посмертием. На удивление хладнокровный человек. Был.
— Прошу прощения за задержку, уважаемый, — начал я, но вояка меня остановил жестом.
— Не трудись расшаркиваться, парень… — Он неуверенно обернулся и пристально посмотрел куда-то в самый темный угол просторного помещения. — Чувствую, времени у нас в обрез. Так что давай сразу по существу.
Уж не знаю, как именно призраки воспринимали мир посмертия, но я тут же уловил смысл сказанного. Там, куда смотрел офицер, начинала сгущаться тьма. Я уже видел это явление раньше. Именно оттуда в скором времени появятся посмертные вестники. А это означало, что времени у нас действительно не так уж и много. Видимо, усопшие тоже чувствовали приближающуюся опасность. Я кивнул погибшему офицеру и кратко изложил то, что, по моему мнению, ему нужно было знать о смерти в первую очередь.
— И что, вариантов никаких? — выслушав меня, угрюмо уточнил Серега — так звали покойного. Он действительно был командиром группы, а потому говорил я только с ним. Остальные призраки терпеливо ожидали итогов наших с ним переговоров в сторонке. Табель о рангах, знаете ли, она и после смерти прекрасно работает в хорошо организованных группах.
— Варианты есть, разумеется, — не стал я кривить душой, — но они тебе не понравятся. Как и мне, впрочем.
— Почему?
— Потому что с теми, кто умудрился ускользнуть из лап посмертных вестников, работаю обычно я. Ну, или такие, как я.
— А договориться, никак? — в полупрозрачных глазах служивого на мгновение проскочила искорка надежды.
Очевидно, никто из усопших к окончательному упокоению готов не был. Да и как, позвольте узнать, было к такому подготовиться? Я понимал их, но в то же самое время, моим долгом было настроить их на правильный исход. Именно поэтому я, не колеблясь, открыл ему всю правду.
— Даже если я закрою глаза на то, что по этой заброшке станут околачиваться призраки, вас, рано или поздно, отсюда попросят. Снесут, к примеру, эту рухлядь, а на ее месте возведут какой-нибудь торгово-развлекательный комплекс. Или еще хуже, возведут жилой комплекс на тысячу квартир. Да, для вас это будет хорошим раскладом — будет кого кошмарить. А для мира живых вы станете проблемой. Рано или поздно кто-то догадается в чем проблема. В таком случае, сюда придет кто-нибудь вроде меня, проведет нужный обрядец, и вас заберут.
— Так, то потом будет, ворожей, — резонно возразил Серега, — несколько лет свободы уже неплохо. Разве не так?
— Не спеши, дружище, посмертие свободой называть, — возразил я ему. На самом деле мне, страсть как, не хотелось углубляться в эту тему. Двумя словами тут не объяснить, а времени на полноценную лекцию о мире посмертия у нас не было. С минуты на минуту сюда заявятся вестники, и на этом мой допрос будет окончен, а у меня тут еще и конь не валялся. С другой стороны, чисто по-человечески, моего собеседника понять было можно — чай, не каждый день лютой смертью погибаешь, да на границе миров оказываешься. Кто им все растолкует, если не я? По большому счету, я для них сейчас самый, что ни на есть, настоящий подарок судьбы. Правда, посмертный подарок, но это все же лучше, чем ничего. Другие в подобной ситуации вообще никакой информации не имеют и практически сразу нос к носу с посмертными вестниками встречаются. Никто им не разъясняет, как действовать, что говорить, и чего делать точно не стоит. Так что, раз уж так сложилось, я решил проявить свою ворожейскую ответственность и облегчить посмертие этим парням. В конце концов, они жизни свои положили служению Родине, буквально, и не виноваты в том, что попали в столь коварный замес. — Посмертие, — попытался я донести до Сереги мысль, — не есть второй шанс. Это граница между двумя мирами. То, что было до, человек знает. Что будет после — неведомо никому. Даже мне. Граница же необходима, чтобы организовать переход. Это, своего рода, зеленая зона, как в аэропорту. Ты уже не на Родине, но еще и не пересек границу другого государства. Позади таможенный контроль, впереди перелет и такая же таможня на другой стороне.
— И кто за таможенников? — Угрюмо уточнил офицер.
— Здесь посмертные вестники. О них я тебе уже рассказывал. Там — не знаю. Не бывал, к сожалению. Или к счастью.
— Если вернусь, расскажу, — печально улыбнулся Серега.
— Не вернешься, — уверенно ответил я ему, стараясь не замечать его потухшего взора.
— А почему в этом чудесном дьюти фри перекантоваться нельзя? — поинтересовался призрак, окинув грязное помещение взглядом. — Пошлю я, скажем, твоих посмертных вестников на три развеселые буквы и не пойду с ними. Что будет?
— Для начала ты сойдешь с ума. Да-да, не удивляйся. Душевнобольных называют именно так не из прихоти. У них в первую очередь именно что душа страдает. Да, случаи бывают разные — физическое повреждение головного мозга, порой, тоже может нарушить сознание. Но истинные психи — все же те, кто болен душой. Вы же сейчас есть суть — духи. То есть, квинтэссенция вас самих. Плоть мертва, но мы не есть куски мяса. Нас делает нами именно душа. И именно в таком состоянии вы максимально беззащитны. Заблудшая душа для начала теряет ориентиры, сперва, физические, а после и нравственные. А далее, она начнет терять и контроль над собой. Как правило, заблудшие души терзаются невозможностью жить, как прежде. Разумеется, любое живое существо выводит их из себя. Призраки, задержавшиеся на этой стороне, начинают тиранить живых и делают это на протяжении нескольких лет, а то и веков. А теперь подумай, Серега, вот о чем — как ты прожил свою жизнь? Много ли грехов совершил, в каких успел покаяться, а какие до сего дня тебя терзают? Есть у тебя такие?
Призрак задумался, а после вполне серьезно ответил:
— Я верующий человек, ворожей. Веришь, нет — я каждое воскресенье в храм хожу. Эмм, ходил… Меня супруга туда привела в свое время. Мы познакомились и сошлись именно на почве воцерковления. Да, бывало и маловерие в нашей жизни, кризисы и прочие щекотливые моменты. Но так, чтобы совсем в Бога не верить — нет. Но даже в моей жизни, вполне себе праведной, — он, вдруг, закатил глаза, призадумавшись на секунду, а после уточнил, — несмотря на профессию, я прожил достаточно честную и достойную жизнь. Но даже в ней было такое, в чем я не смог раскаяться искренне. О своих парнях сказать не смогу — любая душа — потемки, но, думаю, у всех, плюс-минус, похожая ситуация. У всех есть грехи, ворожей.
— И вам в скором времени придется ответить за них, Серега, — максимально серьезно сказал я. — А теперь представь, сколькими грехами вы отяготите свои души, пребывая полоумными бесплотными духами на границе миров? Как лучше перед Всевышним предстать — обремененным лишь своими земными грехами, или же нахватавшись тех грехов, которые можно было бы и не тащить за собой?
— Я услышал тебя, ворожей. — Серега говорил спокойно. Он вообще, как по мне, очень достойно воспринял все случившееся. Не паниковал, не истерил, не бегал туда-сюда по всему посмертию, как некоторые иные души, и не просил что-либо сделать для себя. Еще достойнее он принял все, что я поведал ему о посмертии. — Похоже, нет у нас иного выбора, кроме как с посмертными вестниками за кромку уйти? — Я покачал головой.
— Боюсь, что нет.
— Что ж, ясно. Разберемся, — коротко и по-мужски ответил офицер.
— Серег, а можешь все, что я тебе сейчас сказал своим парням передать? Зашиваюсь, на каждого столько времени нет. А бегать потом за каждым не с руки сейчас. Слишком уж серьезная каша тут заваривается.
— На это счет не беспокойся, ворожей. У нас все четко с этим. Как скажу, так и сделают.