— В таком случае, может, ускорим процесс? — Подначил я ее. — Мы, вроде как, все бюрократические вопросы уладили, по рукам ударили, а ты и не чешешься. Давай уже, выполняй обещанное. Что мне делать?
— Сейчас все будет, касатик, — Пелагея засуетилась вокруг меня, словно боясь, что я резко передумаю. — Скоро, мой хороший, скоро уже… совсем скоро… — Она взяла меня за плечи и поставила вплотную к замершей сестре. — Стой, и не шевелись. Руки по швам.
Я повиновался. Кажется, мой нож в рукаве она так и не приметила. Или попросту не придавала этой игрушке значения. И это, в целом, логично — ей самой этот нож был не опасен. А раз так, чего тогда париться?
— Так, где фолиант? — деловито уточнила Пелагея, озираясь. — Давай его сюда, он мне нужен для обряда.
Я на секунду прикрыл глаза и притянул древнюю книгу к себе телекинезом со второго этажа.
— А этого зачем? — Пелагея брезгливо ткнула пальцем в моего кота, замершего не в самой приличной позе верхом на фолианте. — Нам он тут не нужен.
— Ты же сама время остановила, — напомнил я ей, — а Василий фолиант стерег по моему указанию.
— Не остановила, — поправила меня Пелагея, — а ускорила для нас с тобой.
— Да, без разницы, — отмахнулся я. — Что ж мне его теперь прогонять? Это же котик! Котиков нельзя обижать. Даже из ускоренного состояния. — Я взглянул на своего слугу и добавил. — Особенно, когда они заняты гигиеническими процедурами.
— И, тем не менее, — фыркнула Пелагея, — мне для обряда фолиант нужен, а не коврик этот блохастый.
— Ну, хорошо, хорошо… — не стал ломаться я и аккуратно снял с книги грузного кота. Руками снял, не стал к телекинезу прибегать. Василия я уложил неподалеку, погладил его по напряженной спине, а после вернулся к исходной позиции. — Довольна? Дальше что?
— А ничего больше не требуется, милый. Все. Стой, не шевелись. Дальше, я сама все сделаю.
Пелагея обошла нас с Верой кругом и встала у нее за спиной. Сейчас мы с Пелагеей глядели друг другу в глаза через плечо моей сестры. Ворожея секунд десять буравила меня взглядом, словно пытаясь углядеть в моих глазах подвох. Мысли мои прочесть она не пыталась — понимала, что в данной ситуации это невозможно. Ни я, ни она не обладали сейчас решительным преимуществом в силе, а потому, выведать мои тайны Пелагея пыталась по старинке. Ничего не обнаружив в моем пустом взгляде, она закрыла глаза, развела руки в стороны и начала бубнить, какую-то тарабарщину на своем, ворожейском. Фолиант, что лежал позади меня, тут же воспарил над землей, раскрылся на нужной ей странице и из него начал литься приятный теплый свет. Краем глаза я заметил, как его пустые страницы начали заполняться какими-то письменами. Вот уж поистине удивительная штука, этот фолиант. Кому-то он открывается полностью, подчиняется и помогает, а кому-то приходится у него дозволения спрашивать и выцеживать секреты по капле.
И я, в целом, не в обиде — эта книжечка уже на многое глаза мне открыла. Да и с Пелагеей он был куда дольше знаком, нежели со мной. Он потому ей и подчинялся так легко, что чувствовал в ней родственницу своей прежней хозяйки. Я же был для него чужаком, хоть и с силой Варвары. Иными словами, если у фолианта было бы сознание, я был бы для него выносом мозга. Пахнет домом, родней, а если по крови судить — хрен какой-то с горы. Не мудрено, что эта книжонка не спешила своих секретов мне выдавать.
И главное головой я все это понимаю, но все же легкий укол ревности сейчас ощутил. Этот фолиант мог бы и не выделываться, все одно я уже ворожей. Не сегодня, так через сотню лет, мы бы с ним подружились. Проблема была в том, что информация о том, как вызволять вурдалаков из небытия, мне была нужна здесь и сейчас. Не завтра, не через десять лет, а сегодня. Иначе Вера могла слишком сильно сродниться с вурдалачьим естеством и уже не захотеть возвращаться к нормальной жизни. Да и к жизни в целом. Вон, Алиса, очень даже довольна своим посмертным состоянием кровососки и даже видит в этом плюсы.
В общем, для реализации задуманного мной плана, мне было необходимо добыть информацию о древнем обряде возвращения вурдалаков к жизни. А фолиант силы открыть на нужной странице могла только Пелагея. Вот ей и карты в руки. А я пока посмотрю, да поучусь.
— Глаза закрой! — приказала мне Пелагея.
— Это еще зачем? — возмутился я.
— Мешаешь. Много мыслей, сосредоточиться не даешь.
— А ты что уже в меня подселилась?
— А чего тянуть? — резонно переспросила Пелагея.
— Не знаю, — честно признался я. — Мне казалось, подселиться в чужую голову не так просто.
— Так, я не мысли твои читать туда полезла, их ты мне ни за что на свете не откроешь. Мне канал твой нужен, с него то я силой и воспользуюсь.
— А много надо?
— Не твоего ума дело. Ты сестру хочешь спасти? — Я кивнул и угукнул. — Ну, тогда, закрой варежку, да зенки свои прикрой. Говорю же, мешаешь!
— Ну и пожалуйста.
Мне, в целом, не было никакой надобности лицезреть работу Пелагеи вживую. Все, что она делала, я параллельно считывал и контролировал из посмертия. И да, она действительно не лезла в мое подсознание, довольствуясь лишь той частью моего естества, из которого я сам силу обычно черпал для работы.
Я, кстати, в последние месяцы довольно часто пребывал сразу в двух ипостасях, общаясь с людьми и всякой нечистью. Можно сказать, я эту свою способность в привычку превратил. А что, как по мне, очень удобно — не вываливаясь целиком из реального мира, я могу через посмертие, словно через специальный фильтр, на суть вещей взглянуть. Ощущение, словно через приоткрытую дверь подсматриваешь за тем, что творится там, куда простому смертному путь заказан. Через посмертие вообще много чего интересного увидеть можно. Можно, к примеру, увидеть ауру и настроение человека. Понять по косвенным признакам лжет он тебе или правду говорит, или, скажем, узнать как он на самом деле к тебе относится. И это я уже молчу о том, что через посметрие видны пробои в ауре, прилипшие к людям сущности, проклятья, установки и даже лярвы. Углубляться в суть всех этих понятий не буду, скажу лишь одно — крайне полезная штука этот «посмертный фильтр».
Я в последний раз взглянул на обезображенное ненавистью лицо сестры и закрыл глаза, повинуясь воле Пелагеи.
— Все будет хорошо, роднуль, — прошептали мои губы.
В целом, если бы мы тут кино снимали, конкретно для этой трогательной сцены я мог бы еще пару-тройку банальных фраз придумать. Я даже мог самостоятельно озвучить их, пустив скупую мужскую слезу. Разумеется, умелец оператор показал бы все это крупным планом, выдавливая из наивного зрителя эмоцию жалости, а хитрый композитор исполнил бы для этой душещипательной сцены что-нибудь в D минор. Но, что хорошо для художественного произведения, то хреново для для действительности. Не купилась бы ворожея на мою актерскую игру, а посему, палку я все же решил не перегибать. Нашим с Пелагеей паритетом силы все же нужно было правильно воспользоваться.
— Все, ворожей, готово!
Довольный голос Пелагеи внезапно вернул меня к реальности. Я даже мысль свою последнюю не успел додумать.
— Как это, готово? — Возмутился я, открывая глаза. — Уже?
— А ты думал, я до второго пришествия твою кровососку чистить буду? — Фыркнула Пелагея. — Там делов-то… Все, ворожей, выдыхай. Жива твоя Верка, живее всех живых. Ни единого вурдалачьего зернышка в ней отныне нет. Работает древнее заклятье, — Пелагея не без гордости посмотрела на плоды своих трудов, то есть на Веру, — отменно работает! Так что давай, Горин. Я свою часть уговора выполнила. Теперь и ты, изволь с вещами, как говорится, на выход — в посмертие, то бишь.
— Э-ээ нет! — Уверенно запротестовал я. — А что если твое заклятье как-то не так сработало? Больно ты, Пелагея Батьковна, на выводы скора. Лично я разницы никакой не вижу.
— А чего тянуть? — Всплеснула руками Пелагея. — Я в себе уверена. Вот она, Вера твоя, живая стоит. Да и что ей будет? Ну да, сила не водица, просто так ею не напиться. И, тем не менее, ничего Вере худого отныне не будет, в том я тебе уже поклялась. Проспится и примется по тебе скорбеть. А мне еще в «Ленту» заехать нужно. Там ребрышки свиные по скидке нынче. Домой вернусь — солянки сварганю. Так что ты, Горин, давай-ка, выполняй свою часть уговора — не затягивай время.
— Слишком уж быстро ты управилась, — попытался объяснить свое замешательство я. — Думал, такой сложный ритуал не так и просто провести.
— А ты чего ожидал, Григорий? Думал, я разденусь да буду вокруг костра голышом бегать, да в бубен стучать? В центре Москвы? Мы в каком веке живем? Ты уж определись, Григорий Олегович, тебе «шашечки» или все-таки «ехать»? — Пелагея демонстративно скрестила на аппетитной груди руки и уточнила. — Ты работу принимать собираешься, или как?
Я вновь перевел взгляд на лицо сестры и поразился метаморфозам, что с нею за эти секунды произошли. На этот раз в ее глазах не было ни ярости, ни злобы — в глазах Веры я увидел лишь боль и раскаяние. И не спрашивайте, как именно я это понял — понял и все тут. Ну, Пелагея Батьковна, ну хитра, зараза! Тяжко же мне будет…
— И все же, проверить нужно, — отшатнулся я от сестры.
— Что? — Возмутилась Пелагея. — Что проверять-то? Али ты сам не видишь, что излечилась она? Не ты ли всю дорогу через посмертие мне через плечо заглядываешь? Ты ж ворожей, Горин! Ты ж такие вещи уже на раз-два должен распознавать!
— Должен, — кивнул я, — и даже соглашусь с тобой сейчас. Вижу, что работа сделана. Но больно уж быстро ты все провернула, больно просто все у тебя вышло. Сомнения меня берут.
— Сомнения для слабаков! А я, Григорий, ворожея в…дцатом колене, уж и сама не помню в каком именно. Чтобы такую работу сделать, мне всего-то две вещи и нужны: твоя, (то есть, моя) сила, да Фолиант. Остальное дело техники.
— Охотно верю. Но все же предпочту увидеть результат наяву. Кто тебя знает, что у тебя на уме. Снимай-ка свой кокон, пускай время в нормальное русло, а я погляжу, как Верка пережила твое «лечение».