— Х-хорошо, пап… — только и смог пролепетать я.
Тот же эффект, только усиленный на порядок, вызвал у меня и звонок матери. Ей я вообще ни слова сказать не смог. Слезы лились каким-то нескончаемым потоком, все тело тряслось — похоже, я просто проваливался в истерику. Состояние было такое, что и описать сложно. Какое-то дикое сочетание любви, страха, бесконечной нежности и боли за потерянные годы. Родительские голоса звучали в трубке так, словно мы буквально час назад виделись. И Верка, опять же, была вполне себе здорова и выглядела счастливой и благополучной. Ноги ее больше походили на ноги фотомодели — ни тебе костлявых коленок, обтянутых бледной пергаментной кожей, ни безобразных синеющих вен на голенях, ни бедренных костей, еле прикрытых головками атрофированных четырехглавых мышц бедра.
Похоже, я был единственным, кто помнил весь тот ад, через который нам с Верой пришлось пройти после смерти родителей. Кто-то попросту переписал историю моей семьи, сделал так, что в ней никто и никогда не умирал. Отныне я не сирота. Отныне я сын сильного и влиятельного отца, сын добрейшей матери на свете, брат счастливейшей девушки на всем земном шаре. Я больше не одинок в своем горе. Нет, даже не так — нет и не было никогда этого горя!
Я сидел и рыдал навзрыд между двумя этажами. Мимо меня с грохотом и лязгом проносились вниз и вверх лифты, словно гигантские поршни гоняя по подъезду холодный воздух с улицы. Вдруг моего плеча кто-то коснулся, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Как ни крути, а рыдающий мужчина — самое жалкое зрелище на свете, в этот момент он беззащитен, как никогда.
— Гриня, ну ты чего? — Вера вышла в подъезд в одних тапочках и халатике, небрежно наброшенном поверх домашней одежды. — Ты опять с Настюхой поругался, да?
Вера пришла сама! Своими ногами спустилась! От осознания этого факта слезы начали душить меня с удвоенной силой. Срать я хотел на Воронкову! Верка — ходит! Родители — живы!
— Ну, ну… Гринюшка, ну что же ты… — Вера уселась рядом и крепко обняла меня за плечи, пытаясь унять мою истерику. Я не выдержал и, повернувшись к сестре, обнял ее так крепко, как только мог. — Ну, все, все, мой хороший. Тише, тише… — она гладила мою голову своими горячими руками, целовала меня в макушку, пыталась успокоить. Так и сидели мы, обнявшись. Брат и сестра — два родных, беззаветно любящих друг друга сердца. Когда-то было в моей жизни и такое. Глядя на мои страдания, Вера тоже растрогалась — я почувствовал, как мне на голову закапали ее горячие слезы. Она у меня всегда была эмпатом — чувствовала боль других людей и пыталась во что бы то ни стало взять хотя бы часть этой боли на себя.
Сидели мы на лестничной клетке минут десять. Рыдания наши то прекращались, то возобновлялись с новой силой. Не мог я сдержать слез — накопилось, знаете ли. Вера же, как могла, старалась меня успокоить. Но выходило только хуже. Когда-то в нашем далеком и беззаботном детстве она вот так же, будучи еще соплей зеленой, успокаивала меня, своего старшего брата. Помню, у нас тогда погиб под колесами автомобиля пес, а я винил в случившемся себя — отпустил его бездумно гулять без поводка. Тогда мы сидели в подъезде точно, как и сейчас, разве что от Верки не пахло так сладко духами. Да и куда ей, шестилетке, пользоваться дорогим парфюмом?
Так, стоп! А чем это сейчас от моей сестры пахнет? Больно знакомым показался мне этот аромат.
Откуда-то сверху пришел огромный черный кот — кажется, тот самый, которого Верка приютила. Размероми он был никак не меньше мейн-куна, если не больше. Видал я как-то раз у друзей отца такое заморское чудо селекционной работы. Помню, эта странная морда, ничего, кроме сердитости и презрения, не выражавшая, сильно поколебала тогда мою любовь к кошкам. Казалось, что это не кот живет у моих знакомых, а наоборот, они у него.
Животное медленно продефилировало мимо нас и уселось на пару ступенек ниже. Его огромные зеленые глаза с вертикальными зрачками уставились на Верку.
— Брысь! — шикнула на него сестра чуть слышно, не прекращая гладить меня по голове. — Пшел вон!
Странно. Верка обычно к животным иначе относится. Она иных людей так не любит, как кошек. Кроме того, несколько минут назад она этим котом восторгалась, а сейчас прогнать пытается. Кот, впрочем, уходить и не подумал. Вместо этого он разинул свою гигантскую пасть, продемонстрировав нереально большие желтоватые клыки, и грозно зашипел. Сейчас этот черный, с виду вполне себе обычный (если не считать размеров) одомашненный кот больше походил на дикого камышового — я таких по телеку видел, то ли в передаче «В мире животных», то ли в «National Geographic».
— Он мой теперь! — так же тихо прошептала сестра. — Не видишь? Ты проиграл! Куда он теперь денется?
Я в изумлении отстранился от Верки и уставился на нее с точно таким же, как у кота, заинтересованным видом. И смутили меня не только ее странные слова (хотя и они для сестренки были непривычными), удивило меня то, что говорила Вера не ртом. Оказывается, она беседовала с котом невербально, а я каким-то образом слышал ее мысли. И да, я вспомнил этот аромат духов.
— Ну что, Гришенька? — уже обычным способом прошептала Вера, глядя на меня преданными заплаканными глазами. — Успокоился? Пойдем в дом!
И только тут я понял, что все, что сейчас происходит — не что иное, как еще одна масштабная иллюзия. Нет, я не был под наркотой, я не был в коме. Все, что сейчас происходило — происходило на самом деле. Только сидела рядом со мной сейчас не Верка, а кое-кто другой. Буквально секунда на размышления — и в моей голове тут же сложилась полноценная картинка. Не Вера сейчас меня утешала. Это была Радмила — ведьма, чьи силы, похоже, выходили далеко за пределы моего понимания. И, признаться, сейчас мне впервые стало по-настоящему страшно.
Я попросту не мог поверить в то, что подобное в принципе возможно в нашем реальном физическом мире. Человек, способный изменить прошлое, воскресить давно умерших людей, уже по определению всесилен. Такому человеку, по идее, в жизни больше ничего и не нужно — он уже властелин мира, коли может перекраивать жизни и судьбы людей по своему усмотрению.
Опять же, я был слишком начитан и насмотрен. Парадоксов времени никто же не отменял! Если я сейчас помню все плохое, что происходило с нашей семьей, стало быть, это плохое действительно происходило. История была именно такой и никак иначе повернуться уже не могла. А если сейчас передо мной действительно сестра, здоровая в физическом и психическом плане, если мои родители сейчас где-то там живы и здоровы, значит, так оно и было на протяжении всех этих лет. Значит, они жили, ходили на работу, думали, взаимодействовали с другими людьми, взаимодействовали с миром, влияли на него, изменяли его. Это же, в свою очередь, привело бы просто к катастрофическим изменениям в текущей реальности. Если вспомнить те же парадоксы «Убитого дедушки» или «Эффект бабочки», то можно смело констатировать факт — при таких масштабных изменениях мир вокруг, во всяком случае, тот мир, каким я его сейчас знаю и помню, существовать попросту не мог. Вот и выходит, что то, что я сейчас вижу, это лишь иллюзия, морок и обман. Искусная манипуляция, игра на моих эмоциях и чувствах. Мне показывали мой мир таким, каким я хотел бы его видеть.
— Ложь… — процедил я сквозь зубы, понимая, что сейчас собственными руками разрушаю ту жизнь, которой действительно хотел бы жить.
— Что? — не поняла Верка. Вернее, вопрос задала та, кто ею притворялся. — Гриня, ты о чем?
— Тебя тут быть не может, — качая головой, процедил я, — все ложь, все морок! Никто еще не научился воскрешать людей. Не может этого быть в нашем мире! — с каждым своим словом я все больше возвращался к реальности. — Нет, история знает того, кто мог воскрешать мертвых и даже сам воскрес, но я уверен, ваши с ним силы все же несопоставимы.
— Ну что же, — пропела моя сестра мелодичным, но уже не своим голосом, — мои поздравления, ты научился распознавать мороки. Но! — и девушка подняла указательный палец вверх, одновременно с этим превращаясь в ту самую смазливую медсестричку из больницы, правда, теперь на ней вместо коротенького халатика был шикарный брючный костюмчик от кутюр, слишком уж выгодно подчеркивающий соблазнительные изгибы ее тела. Затем она встала между мной и котом и продолжила. — Никто не говорил, что та реальность, которую я тебе показала, невозможна.
— То, о чем ты говоришь, невозможно по определению, — возразил я ведьме. — Во-первых, потому что для этого нужно перекроить слишком уж большой временной пласт. Слишком многое в текущей реальности изменилось бы, останься в живых мои родители, сохрани Верка свое здоровье. А во-вторых, повторюсь, тебе это не под силу, ведьма!
— Не спорю, Гришенька, сейчас мне это не под силу, но вернуть тебе родителей и сестру я все же могу.
— Как? Как можно изменить столько лет уже состоявшегося прошлого?
— Никак, — довольно легко согласилась со мной Радмила. — Ты абсолютно прав, вернуть твоих родителей к жизни я не могу. Не скажу, что это невозможно в принципе, но для этого мне потребовалась бы энергия, сопоставимая с энергией звезды. И я не про наше скромное светило говорю, хотя и оно колоссальной силой обладает. Тут нужна звезда не меньше Бетельгейзе.
— Удивлен вашими познаниями в астрономии, Радмила Батьковна, — сухо ответил я, чувствуя, как начинаю заводиться от насилия, только что совершенного над моим сознанием. Это же надо было такое придумать — маму с папой приплести к своим интригам! — Но вы так и не ответили на вопрос.
— Я уже говорила, что отчества у нас не в чести! — злобно сверкнув глазами, отрезала Радмила.
При этом она даже немного почернела лицом, что, к слову, выглядело довольно жутковато и одновременно сексуально. Но на этот раз я твердо решил не показывать старой манипуляторше своего страха. Я уже догадался, что лично мне она никакого вреда причинить не может, во всяком случае, пока сила, так ей необходимая, течет в моих венах. Ну, или где она там у людей обитает? Я почему-то представлял себе именно кров