— Я испью, мне ничо не станется, но посмотреть, смогу я пройти в Навь аль нет, то могу.
На том и порешили. Сходили в баньку да спать легли, решив поутру идти к источнику да отваром заняться.
Источник отыскался почти сразу, помнила ведьма, где воду набирала. Принесли ведро домой, и принялась она варить зелье. Бурлит, кипит оно в котле, дым зелёный пускает, то ли надобно так, то ли нет, непонятно. Наконец приготовила. Разлила в бутыли и поставила остывать. Прошка всё вокруг котом крутится, любопытствует, а не можно ли его вместо настойки мухоровой и ему употребить её, еле отогнала.
А банник тем временем в избу пришёл, на лавку сел и тоже ждёт. Остыл отвар наконец. Налила Вильфрида чашу и подала духу. Тот понюхал, поморщился, обмотками, дескать, пахнет Прошкиными, и залпом выдул. Долго ждали, но ничего так и не случилось. Совсем пригорюнился Светозар, где иной источник искать, кто ж его знает-то?
Вечером в избу заглянула Гранька, отошла наконец от обиды на домового. Посмотрела на сидевших вокруг стола домочадцев.
— А вы чего такие смурные?
Рассказали и ей.
— Ну они-то ладно, мужики, а ты-то, Вилька, ведьма как-никак, — усмехнулась кикимора. — Сказы они ж всё иносказательно говорят, тут думать надобно, что бабка имела в виду про источник, когда баяла.
Ведьма снова задумалась, источник не источник, это вообще как такое может быть?
— А вообще, почитай, в каждом доме ход в Навь имеется, — снова заговорила кикимора. — В бане, как тебе-то не знать? — повернулась она к баннику.
— А ведь и то правда, — вскинулся тот. — Испокон веков баню проходом в Навий мир считают.
— Вот то-то же, — заключила кикимора.
— Ну и как нам его открыть? — Вила наморщила лоб.
— А вот того не ведаю, ведьма у нас ты, тебе и вспоминать, — помахала сухонькой ручкой и вышла за дверь, дескать, я помогла, а дале вы сами.
Вильфрида легла на постель и снова уставилась в потолок, и как ей проход меж мирами открыть, что она вообще про баню помнит? То, что плевать в ней нельзя — нельзя осквернять место, где люди очищаются, банник за то и осерчать может. Более двух разов не париться — третий раз он хозяина, самого банника, больно тот жар любит. Бабам опосля мужиков ходить надобно — женщины забирают мужскую силу, а оттого нельзя им первыми. Ночью мыться нельзя — духи там резвятся.
Точно, ночью там духи, а значит, ночью и проход сыскать можно в мир Навий, где духи и обитают, покуда не явятся в мир людей. Вот только опять вопрос, как. Банник тоже не знал, говорит, они просто приходят. Решили Вильфрида со Светозаром ночью сами в баню пойти, а чтоб наверняка, ещё и в полночь в полнолуние, когда для духов самое раздолье наступает. Оставалось два денечка всего и подождать.
Через два дня дождались полуночи и отправились в баню, Вила, как положено, в одной рубахе нижней, хоть и неприлично то, но обряд того требует, Светозар в портах, волосы ведьма тоже распустила. Перед тем баню жарко натопили, чтобы париться, вспомнил князь, что ему нянька говорила, что ежели по ночи париться, то духи утянут. Главное не в саму Навь попасть, а посередке от них отбиться, решили они.
Зашли в баню, Светозар на полок лёг, а ведьма его парить начала. Света от плошки было немного, и в каждой тени ей духи разные мерещились, спустя час она уже было руки опустила, как послышался голос.
— Пошто вы ночью в баню заявились, разве не знаете, что ночью мы тут хозяева?
Чёрной тенью к ней кто-то метнулся, да давай за руки хватать, щекотать. Смеётся ведьма, остановиться не может, слышит, и князя кто-то хватать начал. И тут посреди бани будто яма появилась, и потащило их с ним в неё. Летят они, а как вырваться — непонятно. Начала она слова защитные говорить, солью вокруг себя сыпать. Завизжали духи, раскричались и отпустили её руку. Падает вниз, долго уже, Светозара рядом и не видать, стала кричать его, не откликается. Страшно ей стало, боязно, куда попала, где теперь князя сыщешь?
А вокруг шёпотки всякие слышно, кажется, будто кто-то трогает её мохнатыми лапами, но не хватает, отдёргивает сразу. Прислушалась, слышно в шёпоте её имя стало, будто зовёт её кто-то, показалось даже, будто бабка её. Еле отогнала от себя морок, а больше и некому тут её звать. Тишина настала, и будто холоднее что ли. Она даже придремать успела, падение было плавным, будто перышком по воздуху летела она. И тут падение ускорилось, её завертело в воздухе, будто волчок, что детской рукой по полу пущен, и ощутимо потянуло вниз.
Наконец она упала на что-то мягкое и тут же зарычавшее. Вскочила на ноги и закричала.
— А ну не подходи! — Ещё вскакивая, она успела схватить палку и теперь махала той в темноте, стараясь напугать нападавшего на неё зверя аль духа. — Зашибу!!!
Чудовище кинулось вперёд, это она поняла по движению ветра, и схватило её в охапку, грозно рыча, и подняло над землёй.
Вот так встреча
Вила со всей силы размахнулась палкой, что держала в руке, и изо всей дури ударила по чудовищу, которое схватило её своими лапами. От удара лапищи разжались, и Вила кубарем полетела на землю. Ударилась при падении, но тут же отскочила подальше от того, кто её ухватил, и зажгла над ладонью огонёк, боязливо приблизилась, кто ж такой её сцапал-то. И страшно ей, и любопытно было, приблизившись, увидела, что лежит на земле чудище волосами заросшее, будто леший какой.
Подняв оброненную палку, Вила ткнула в бочину монстра.
— Эй, ты чего, помер, что ли? — крикнула она, отскакивая тут же, опасаясь, что чудовище вновь кинется на неё.
Монстр зарычал и начал подниматься с земли. Среди спутанных волос Вила узнала черты Гостомысла. Как он оказался здесь? В одном исподнем, весь покрытый грязью, с трудом выговаривая человеческие слова, перед ней стоял наместник. Он зарычал что-то неразборчивое, смахнул волосы с лица и наконец прохрипел:
— Ведьма… И ты тут…
Голос Гостомысла был хриплым и слабым, будто он долгое время не говорил. Вила расспросила, как он попал в это жуткое место. Тот сел на землю и начал свой рассказ.
После того как он бежал от Светозара через болото, он долго плутал по дремучим лесам. Наконец, в отчаянии, взмолился к Маре, воззвав к темным богам. Он просил защиты и приюта. И они забросили его сюда. В это проклятое место, а тут такой страх творится, что ни словом сказать, ни пером описать: тени бродили, стонали и выли, сводя его с ума. Сколько времени он уже провел здесь, Гостомысл не знал, казалось ему, что целую вечность тут колобродит.
А намедни прилёг, где шёл, от устатку да уснул, а тут она ему на голову свалилась. Он её от радости, что голос человечий услышал, и сгрёб в охапку, чтобы, значится, она никуда не сбежала. Устал он уже один тут ходить. Страшно ему. Да и вдруг она выход знает, — правда, не знал, кто упал сверху, — но на то ему плевать было, главное — живая душа славянская, хотя он сейчас любому человеку рад был бы. Так ему хотелось на землю русскую, хлеба корочку да кваса кружку; тут-то из еды только грибы да ягоды, и те, ежели нащупать сумеешь, — одно хорошо, видать, ядовитых не было, коль жив он до сих пор.
Вильфриде его даже жалко стало: надо же так угораздило. Предложила ему вместе отправиться на поиски Светозара. Но наместник, едва имя княжеское услышал, так под куст и забился, заскулил, завыл по-волчьи. Заплакал: «Убьёт меня, дескать, князь, голову сразу, как увидит, с плеч снимет». Успокоила его ведьма, пообещала заступничество своё перед Светозаром, а как на землю русскую возвернутся, там и решат, как им дале быть. Страх снова остаться одному пересилил страх перед княжеским гневом; согласился Гостомысл вместе дальше идти, хоть и не знал, куда им путь держать, как и ведьма.
Долго они в темноте плутали, когда уставали — спать ложились, когда голодали — ели, что находилось на земле и кустах, в этом им огонёк ведьмин сильно облегчал поиски. Наконец вышли на опушку леса, над которым луна светила, даже радостнее стало от её тусклого голубого света. Куда глаза хватало, тянулся этот чёрный мир, чёрные в нём деревья были, чёрные и кусты с травой, даже вода в ручье чернотой отдавала, и лишь лунный свет, отражаясь в нём, красок добавлял. Мрачно, тихо было в этом мире, день и ночь по стонам различали, то ли днём кто скулил да выл, то ли ночью, для себя решили, что ночью. Холодно было Вильфриде и Гостомыслу в одном исподнем, сотворили себе накидки они из еловых веток, тем и грелись.
Вскоре вышли к заброшенной деревне. Старые покосившиеся дома чернели провалами окон, покрытые дёрном крыши на многих из них провалились вовнутрь. Двери лежали на земле, а изгороди совсем завалились. Ни звука не было слышно в ней, кроме завываний ветра в трубах, из которых давно не шёл дым.
Найдя самый сохранившийся домишко на краю села, растопили печь, хоть немного обогреться. Обустроили лежанки из лапника и даже нашли старый горшок, в котором заварили хвою с ягодами.
Отогревшись, стали думать, куда дальше идти. Всё вокруг было одинаковым, настолько, что им казалось, что они ходят по кругу, и нет ни конца ни края той дороге, по которой они бредут. Но деревня дала надежду.
Светозар тем временем тоже в себя пришёл, осмотрелся, лежал он на широкой лавке в избе, изба была богатая, чистая и светлая. Стены были срублены из толстых брёвен, немного потемневших от времени. Пол был устлан досками, чисто выскобленными и покрытыми домоткаными половиками. Вдоль стен тянулись широкие лавки, покрытые дерюгой выбеленной.
В углу стояла большая русская печь, сложенная из белых изразцов. На печи были выложены узорчатые горшки и чугунки. Рядом с ней стоял стол, застеленный льняной скатертью. На столе красовались деревянные и глиняные миски, ложки и кружки.
В другом углу избы стоял ткацкий станок. Рядом с ним лежали разноцветные нитки и мотки пряжи. На окнах висели расшитые занавески, а на стенах были развешаны домотканые рушники.
Подивился он тому, надо ж так, как он тут очутился, но едва он с лавки поднялся, сила неведомая его за порог выкинула, дверь со стуком за спиной захлопнулась. Почудилось ему даже, будто кто коленом под зад наподдал. Во дворе стоял двор конюшенный, а в нём две лошади, одна чернее, чем сама ночь, а другая рыжая, будто огонь. Подошёл к ним князь, взял щётку и принялся гривы их густые вычёсывать. Насыпав овса в кормушки и принеся воды из озера, князь с удивлением обнаружил, что изба, в которой он очнулся, стояла на острове посреди бескрайнего тёмного озера. За избой высился густой лес, верхушки высоких елей, казалось, касались самого неба.