– Ну и что, – обиделся Морозов, – а при чем тут я?
– А в остальные их бывает значительно меньше, – пояснил Носов. – Давно говорят, что тебе везет.
Владимир Владимирович Морозов пришел на скорую еще до объединения ее с неотложкой и в первый же день попал на большую авиакатастрофу – при посадке упал самолет военно-транспортной авиации с двумя сотнями новобранцев… С тех пор не было у него дежурства, когда обошлось без сбитых пешеходов или покалеченных водителей и пассажиров. «Везучесть» его стала на подстанции притчей во языцех.
Морозов слез с носилок и уселся на боковое креслице.
– Ну, я вообще-то человек неконфликтный, – начал он. – Но за то, что разбудили, щас обижусь…
– Если обидишься, дальше не повезу! – откликнулся Толик. – Обиженные сами возят!
Морозов сопел, насупясь.
– Володька! – повернулась к нему Вилечка и тут же радостно воскликнула: – Да он притворяется! Толик, давай его высадим, пусть пешком до подстанции идет!
Толик открыл окошко в переборке пошире и сказал, чуть обернувшись:
– Вот спали люди, и спали бы дальше… Чего разбудил ребят, доктор?
Носов выпустил густое облако, часть которого унесло в салон, и произнес, прищурившись:
– Ничего… Сейчас такая ночь… – и задумался.
Толик залез рукой за сиденье, нащупал кнопку приемника и покрутил настройку, ловя «Маяк». По кабине разнеслась негромкая музыка…
– О! – сказал Носов, – оставь, «Щелкунчик», люблю…
– А больше ничего и нет. Сейчас только «Маяк» и работает, остальные с шести.
Толик вдруг принял вправо и стал притормаживать. По тротуару медленным, прогулочным шагом шла девушка. Толик остановился возле нее, перегнулся через Носова и позвал:
– Девушка! Подскажите, пожалуйста, где тут Колчаковский переулок? Нам сказали, что как свернем с улицы Деникина, так и найдем… Уже полчаса крутимся…
Девушка остановилась и, развернувшись к Толику, которому Носов прошипел: «Что ты делаешь?», задумчиво потерла лоб, помолчала, будто что-то вспоминая, и наконец сказала:
– Я не знаю, наверное, это не здесь, а в Ворошиловском районе, там всякие улицы Тухачевского и по имени разных генералов…
– Спасибо, девушка! – проникновенно сказал Толик. – А здесь точно нет ни улицы Деникина, ни Колчаковского переулка? А проспект Врангеля?
– Нет, в нашем районе точно нет, – оставалась серьезной девушка. – Но вы знаете, тут рядом есть станция скорой помощи, вы спросите у них.
– Мы так и сделаем, – не менее серьезно произнес Толик.
Носов с трудом сдерживал смех. Совершенно искренняя серьезность Толика смешила больше всего. В салоне тихо умирали Вилечка и Морозов. Уже когда они отъехали и девушка как ни в чем не бывало пошла дальше, Носов проговорил, вытирая слезы:
– А завтра она обязательно спросит у кого-нибудь, где улица Деникина…
– И проспект Врангеля, – стонала Вилечка.
Толик улыбался.
– Эх, весь эффект остался за кадром, – посетовал он. – Все самое интересное будет сегодня утром или днем…
– Слушайте, но ведь это невероятно, – разволновался Носов, – что случилось? Ведь ты очень точно подметил, что многие уже не помнят ничего и никого… Для них Гражданская война и белогвардейские генералы – все одна эпоха и одни герои… Как же так?
– Да что ты, доктор, – успокоил Толик, притормаживая, – кому это все теперь нужно? Мы еще помним, так нам в школе об этом долбили, и в Чапаева мы играли, а они? Для них Отечественная война уже история.
Он объехал огромную клумбу и свернул в проезд к подстанции. Двор был забит машинами.
– Ребята, – радостно сказал Носов, – кажется, мы последние.
Мимо диспетчера не проскочишь.
Вилечка побежала на кухню, проверить чайники, есть ли вскипевшие? Носов отдал карточку в окошко диспетчерской и, засунув туда всю голову, поглядел в список подъехавших бригад, пошевелил губами, считая, и радостно объявил Морозову, в нетерпении топтавшемуся на кафельном полу холла:
– Восьмые! Иди спи!
Морозов, радостно приговаривая «Два часа, два часика…», пошел в фельдшерскую, нащупал в полной темноте свое уже разложенное кресло, развернул тонкое шерстяное одеяло, взбил жиденькую подушку, снял кроссовки, халат и, устроившись на жестком раскладном кресле, натягивая до подбородка одеяло, проговорил:
– Что-то самолеты не падали давно…
– Ты это к чему? – раздался с соседнего кресла совершенно несонный голос Сашки Костина.
– Ни к чему, так, – ответил Морозов и уснул.
Носов постоял еще несколько минут, читая на доске свой график и прикидывая, как распланировать свободное время, если к концу месяца останется трое суток, а в начале следующего будет хотя бы двое свободных, итого – четыре дня. Можно махнуть на рыбалку… И пошел на кухню.
Его любимое место между холодильником и столом занял суровый заведующий подстанцией Герман Исаевич Стахис – отец Вилечки. Очень моложавый, хотя ему было уже больше сорока пяти, он отхлебывал душистый смоляной чай без сахара и о чем-то негромко выговаривал дочке. Когда вошел Носов, он замолчал.
К приходу Носова на подстанцию Герман уже девять лет был заведующим и, несмотря на резкость, любим и уважаем сотрудниками. Отработав положенные годы в районной больнице в Рязанской области, Герман вернулся в Москву и пошел устраиваться на работу. Однако в одной больнице его не устраивала зарплата на предлагаемой должности, в другой начальство было недовольно фамилией Германа. Так ничего подходящего не найдя, он пришел в главк и наткнулся на табличку: «Отдел ординатуры». Заглянул. Здесь просмотрели его бумаги и сказали, что с сентября начнется набор в ординатуру по скорой помощи, но для этого надо устроиться работать на скорую.
После семьдесят третьего года, когда объединили скорую и неотложку, обнаружилась острая нехватка заведующих подстанциями, и Герману, к тому времени уже около пяти лет проработавшему старшим врачом, предложили возглавить новую подстанцию на окраине Москвы. Он подумал и согласился.
Стахис подвинул Носову чашку со свежезаваренным чаем – Вилечка позаботилась – и спросил:
– Ну, как работается? – Он всегда так спрашивал, когда в неформальной обстановке сталкивался с Носовым. Его мартышка, как он называл дочь только с глазу на глаз, по-домашнему, сидела напротив, размешивала ложечкой сахар в изящной перламутровой чашечке и изображала пай-девочку. Маленькая, Носову она была чуть выше плеча, с очень гармоничной фигуркой, вьющимися каштановыми волосами и огромными, чуть выпуклыми (в отца) глазами, поверх которых опускались пушистые ресницы, она сидела, помалкивая, лишь тихонько отхлебывала с ложечки горячий чай.
Носов пожал плечами:
– Да в общем все нормально. Рутина…
Стахис понимающе кивнул. Они еще некоторое время молча потягивали чай, потом Вилечка вылезла из-за стола, при этом край ее халатика зацепился за угол и расстегнул пуговичку, открыв совершенно голенький смуглый живот. Герман сверкнул глазами. Вилечка спокойно застегнула пуговку и сказала:
– Жарко же…
Носов сделал вид, что ничего не заметил.
– Иди поспи! – приказал заведующий подстанцией. – Вы же последние…
В этот момент под потолком кухни загудел селектор, усилитель, выключенный с вечера, разогревался. Стахис удивленно поднял брови. Он не успел ничего сказать…
– Всем бригадам на вызов! – сказала диспетчер и добавила: – Герман Исаевич, доктор Стахис! Зайдите в диспетчерскую!
Стахис начал выдираться с любимого места Носова, при этом у него на халате оторвалась пуговица, открыв покрытое густым черным волосом пузо, он чертыхнулся, но тут же добавил: «на мне свитер» – и быстрым шагом направился в диспетчерскую… Носов, как всегда, не спеша допил остывающий чай и, ополоснув кружку, пошел следом.
– Володя! Морозов! Вставай! У вас вызов. – Костин тряс Морозова за плечо.
Морозов открыл один глаз:
– Чего?
– У вас вызов, – сказал Костин, – у всех вызов, самолет упал.
Морозов закрыл глаз и открыл рот.
От такого многоэтажного мата, да еще с закрытыми глазами, Сашка отскочил к двери.
– Ты Михалыча своего разыгрывай, – шумел, не открывая глаз, Морозов. – Я тебе не салага, чтоб со мной так… – Он замолчал, перевернулся, дрыгнул ногой в направлении Костина и накрылся одеялом с головой.
В этот момент открылась дверь фельдшерской и вошел Носов.
– Володя! Подъем! Под Зеленоградом на взлете упал Ил-62, девяносто шесть пассажиров. Пошли! Вилена останется на подстанции…
– Таскать нам не перетаскать… – проворчал Морозов и, вздыхая, принялся обувать кроссовки и натягивать на голое тело халат…
Рейс на Аддис-Абебу вылетел из Шереметьево-2 в четыре тридцать, через пять минут после отрыва бортинженер доложил о пожаре в правом двигателе. Самолет шел на форсаже, но командир приказал применить систему пожаротушения. Сразу после аварийного плегирования зажегся сигнал о пожаре в левом… Самолет рухнул в лес в тридцати километрах от Москвы, едва не зацепив антенны последней высотки поселка Менделеево, пропахал в лесу полосу в полкилометра и взорвался, оставив после себя вывороченные стволы и комья мокрой земли… Одна пара двигателей полностью погрузилась в болотную жижу, а вторая застряла на островке среди тлеющих берез. Изломанное тело самолета зарылось в грунт. Топливо, распыленное в воздухе, вспыхнуло ослепительно-белым шаром и, погорев несколько минут, утихло, остались лишь вывороченные стволы да горящая земля.
Герман Стахис возглавлял колонну из восьми машин своей подстанции. Шли быстро, с маяками, им было ближе всех ехать. Далеко сзади мигали маячки других колонн. Светало. Скоро пять…
Носов перевернулся и влез в салон через окошко.
– Володя! – распорядился он. – Приготовь перевязку, косынки…
– Какие косынки? – удивился Морозов. – Сейчас мешки нужны! Будем руки-ноги собирать по всему лесу…
– Ну, может быть, кто-то выжил… – неуверенно сказал Носов.
– Доктор! Виктор Васильевич! – вытаращил глаза Морозов. – Там же по тридцать тонн керосина в каждом крыле, они ж в Африку летели с дозаправкой в Тунисе. Дай бог вообще хоть что-нибудь найти…