Глава 22
– Готье стремился доказать, что достоин своей жены. Он прекрасно понимал разницу в своем сословном и финансовом положении и моей матери, а потому и стремился сделать карьеру, приумножить семейное состояние, – уже спокойным голосом продолжил рассказ Броссар. – Он был достойным человеком, обожавшим жену и не чаявшим души во мне. Родители Авелин помогали рекомендациями, просили за него знакомых, задействовали родственные связи, распространяющиеся достаточно высоко к королю. И все же отчим предпочитал делать карьеру сам, не опираясь на поддержку семейства жены.
Годы шли, и у меня стали проявляться способности к магии. У моей матери их не было, у Готье тоже, только у Арно. Все труднее приходилось объяснять неожиданные всплески колдовства прислуге и гостям. Меня решили отправить на обучение в Школу колдовства, целительства и ворожбы. К тому времени Арно получил назначение на должность преподавателя.
Именно тогда мы сошлись с Робертом. Дядя понимал нашу особенность, унаследованную от Эдуарда, и специально объединял в пару во время обучения. Мне легко давалась ворожба, Роберту целительство, а вот колдовства было отмерено поровну. Мы не были бы нормальными парнями, если бы каждый раз не пытались выяснить, кто из нас сильнее. Поединки могли произойти где угодно. Школу во время нашей учебы сотрясали всплески колдовства, пару раз чуть не закончившиеся смертью противников. Арно приходил на помощь вовремя, вскакивая с постели среди ночи и несясь то на тренировочное поле, то в учебный корпус.
В последний год нашего с Робертом пребывания в школе Арно занял место директора, и с тех пор метресса Майори потеряла покой. До этого дядя сам отправлялся к месту наших подвигов, а из-за нехватки времени в новой должности стал вызывать к себе в кабинет. Наш вид и еще не успокоившееся состояние колдовства вокруг нас, готового в любой момент поджечь все, нервировали секретаря, привыкшего у прежнего директора к относительному спокойствию.
– Я думала, мэтр Вальян двадцать лет директор школы, – задумчиво перебила наставника.
– Примерно столько он преподает, руководит немного меньше, – отозвался Броссар. – Впрочем, прежний директор в последние годы готовил себе замену, и Арно фактически выполнял его обязанности. Так что на выпуске дядя искренне радовался концу нашего обучения.
Улыбка на губах появилась сама собой. Вспомнился мой последний день в Школе колдовства, целительства и ворожбы. Искренняя радость директора от прощания с беспокойными студентами, азарт выпускников перед предстоящей практикой и гордость за полученные дипломы – все это у меня было совсем недавно, всего полгода назад. А оказывается, мэтр Вальян с первого года руководства школой не знал покоя, если даже родной племянник доставлял ему столько проблем.
– К тому времени, когда я получил диплом и закончил практику, Готье служил в королевской канцелярии, – прервал мои воспоминания наставник. – Хотя у него не было титула, и он не принадлежал к аристократам, гордящихся своей родословной, занимаемая должность обязывала бывать при дворе. Моя мать не стремилась появляться там, где была несчастна, тем более ее подруга королева Ирени умерла, не выдержав всей правды о своем муже. Эдуард после рождения наследника вернулся к прежним привычкам и вновь принялся распутничать, даже не пытаясь скрывать своих похождений. Она презирала короля, открыто демонстрировала свое отношение, но Эдуарду это было безразлично.
Такому молодому мэтру, полному сил и амбиций, как я, находиться при дворе очень нравилось. Роберт, в отличие от меня, занялся изучением дел королевства, я же стремился получать от жизни максимальное удовольствие.
Ночные попойки, порой заканчивающиеся в кабаках на окраине столицы, бесконечные пари и поединки.
– И женщины, – тихо подсказала ему.
– И женщины, – согласился со мной он. – Я истинный сын своего отца, Клер. Во мне проявились все пороки, присущие Эдуарду. Король забавлялся этим и часто провоцировал на неблаговидные поступки. Он знал о моем происхождении, я нет. Роберт пытался остановить мою разгульную жизнь, Готье старался как-то повлиять, Арно несколько раз устраивал показательную «порку» на тренировочном поле школы. На меня ничего не действовало. Магия бурлила, требовала выхода. Ворожбой я узнавал ставки в картах, бегах, легко выигрывал деньги, разоряя доверчивых помещиков, а затем спускал все на продажных девиц и вино.
Опустила взгляд и не смогла сдержаться, горестно выдохнула. Конечно, о чем-то таком уже давно догадывалась, но вот услышать откровенное признание из уст самого Броссара было печально. Если до этого он отталкивал своим характером, то сейчас в нем видела самые худшие пороки.
– Клер, я не кичюсь своим прошлым, совершенным поступкам и не списываю их на происхождение, – заметив мою реакцию, произнес Броссар. – Но это было, и изменить уже ничего нельзя. Любой придворный может поведать о том времени много нелицеприятного для меня, я не горжусь тем, что совершил, но и не прячусь от этого.
– Что-то произошло, раз вы изменились? – нашла в себе силы собраться и задать вопрос.
– Я влюбился, – просто ответил наставник. – Мимолетные увлечения в тот же миг были забыты, пирушки с людьми, желающими выпить за чужой счет, прекратились, а азартные игры еще раньше надоели. Селестина покорила своей красотой. Белокурые локоны притягивали взгляды мужчин, где бы она ни появлялась, каждый мэтр старался попасть в поле зрения ее синих глаз, а удостоиться улыбки считалось за счастье.
Я добивался ее с горячностью, присущей только молодости. Теперь все безумства были направлены в ее сторону. Вечерами музыканты играли серенады под окнами, каждое утро цветы заполняли гостиную ее дома, я стал любимым клиентом ювелиров. На балах требовал к себе внимания, безжалостно разгоняя соперников и часто заканчивая стычки с ними поединками на рассвете.
– Вы до сих пор ее любите? – со вздохом спросила его.
– С чего ты это взяла? – с искренним удивлением задал встречный вопрос Броссар.
– Вы так о ней говорите, – немного замялась, прежде чем продолжить, – и огонь ее жизни горел в вашем доме.
– Да, я хотел знать о Селестине, – сухо отозвался Броссар, – когда уезжал. Мной руководили противоречивые мотивы.
– Вы не сказали, почему решили все оставить и уехать в Камарг, – напомнила ему.
– Я узнал правду о своем отце, – он сделал паузу, прежде чем ответить.
– Как это случилось? – постаралась заглянуть в глаза.
Опять тяжелый взгляд, выбивающий воздух из легких. Дышать становилось трудно. Даже рассказывая о своей любви к метрессе Бертлен, Броссар был спокойнее, чем сейчас.
– Юношеский максимализм, – хмыкнул он в ответ, поймав мой взгляд, полный тревоги. – Селестина приняла предложение Бертлена, мне отказали со словами, что мое происхождение не настолько знатное, как ей хотелось бы. Готье дал сыну фамилию, но в его родословной нет ни одного аристократа. Для моей матери и ее родителей это не имело значения, а вот Селестину не устраивало. Ослепленный прекрасной внешностью, я не смог разглядеть расчетливую хищницу, вышедшую в свет для поиска выгодного мужа.
Удивляясь абсурдности ее пренебрежения к моему, как тогда считал, отцу, я обвинил в своем проигрыше мать. Кричал, ругался, поносил последними словами Готье с его родственниками, абсолютно позабыв о его порядочности, разительно выделяющей отчима среди придворных, бесконечной любви и заботы о матери. Тогда это было совершенно неважно, ведь считал, что моя жизнь кончилась по мановению пальчика светской красавицы. Авелин пыталась облагоразумить, но ничего не помогало. Вмешательство Готье только ухудшило ситуацию, он пытался урезонить разбушевавшегося сына, но в постигшей меня неудаче он был виновником.
Моя мать не выдержала жестоких обвинений в адрес мужа и, защищая, выкрикнула: «Ты истинный сын своего отца и не достоин тех чувств, что испытывает к тебе Готье!» Отчим постарался замять тему, увести мать в другую сторону, но она была оскорблена и не собиралась скрывать правду. С безжалостностью к моим чувствам она рассказала правду о себе и Эдуарде, подчеркивая схожесть характеров и поступков.
Каждое слово убивало. Жестокой правдой моя мать разрушала нагромождение лжи вокруг, делая больно. Я был счастлив в неведении, потворствуя своим порочным склонностям, позволяя им расцветать в душе. Ощущение вседозволенности, собственной силы и исключительности толкали на путь распущенности. Ничего не осталось от привычного мира. Отец оказался чужим человеком, а родной не желал моего рождения. Я страдал от того, насколько похож на Эдуарда, каждый поступок подтверждал это. На этого насильника, надругавшегося над порядочной девушкой. Нет, до такой низости я не скатился, но достаточно было осознать наследственность.
После слов матери ушел из дома и прямиком отправился к королю. Кто—то пытался остановить, но в тот день для меня не существовало преград. Я ворвался в его кабинет и высказал все, что о нем думаю.
Броссар замолчал. Он мрачно смотрел перед собой в окно, не отрывая взгляда, переживая вновь тот страшный день откровений. Я искренне ему сочувствовала, и не знала, как помочь. Напряженные плечи, тяжелое дыхание и плотно сжатые губы говорили о его состоянии лучше слов.
– Знаешь, что он мне сказал, когда я выкрикнул в лицо обвинения о насилии? – процедил сквозь зубы Броссар. – «Ты просто недоразумение, родившееся случайно». И все! Ни капли раскаяния о содеянном! Его не интересовал никто, кроме него самого. Он превозносил себя выше всех остальных даже не по праву рождения, а потому, что остальных не считал за людей. Его мало заботили чувства окружающих. Он использовал их для своих целей, а потом откидывал за ненужностью. Эдуард никогда не проявлял отеческих чувств к Роберту, отдав на воспитание гувернерам и учителям. Он жил так, словно мы все прах под его ногами.
А потом король жестом полным презрения, словно стряхивал с рукава мерзкого слизняка, выгнал меня из кабинета. Нет, я не ушел, требуя справедливости для матери. Он должен был признать свое преступление. В ответ получил уничижающий взгляд и слова: «Избавь меня от своего общества».