– Я подумаю, – пообещал антиквар, ретируясь к ближайшему спасительному выходу. – Сейчас только вернусь вот…
И прежде, чем любезная барышня успела что-либо сказать, Георгий подался вон, не забыв тщательно затворить за собой дверь.
Но вместо чаемого пути на свободу за дверью обнаружился длинный и ломаный коридор, в котором на лавках серьёзные тётеньки переодевались в просторные хлопчатые пижамы, нимало не смущаясь случайными посетителями.
– Вы тоже на Випаритикарани-йогу? – сказала миловидная особа, восседавшая за канцелярским столом и заполнявшая какой-то формуляр. – Если вы новенький, то сперва оплатите в кассе…
– Мне бы на улицу, – честно признался Георгий, ища глазами пути к отступлению.
– Это через амулеты и чайный клуб, – дева за столом изящно повела рукой, показывая, где следует искать названное, и снова принялась за чистописание.
В указанной стороне за декоративной аркой размещался зал, сплошь уставленный глиняной и фарфоровой посудой, коробками с иероглифами и неизвестного назначения досками, щётками, лопатками, прищепками, пестиками, тычинками и невесть чем ещё. Царствовал здесь приземистый господин с маслянистыми глазами, пейсами и в тюбетейке. На стене большими буквами значилось: «Эзотерические чаи из гробницы Цинь Ши-хуана». Слово «чаи» обвивал дракон такой неприятной наружности, что отрекомендованная дальше «гробница» обретала особенно зловещий смысл.
Сразу за империей чайников и кружек помещался развал глиняных и всяких прочих фигурок, бус, висюлек и подставок. Над этим богатством высился здоровенный индийский истукан, деланный под бронзового, а рядом с ним гражданка в феньках объясняла покупательнице, что «панно от фригидности следует вешать между туалетом и спальней, лицевой стороной на северо-восток, сбоку от зеркала и шкатулки с ногтями…»
Долгожданный осенний воздух выдернул Георгия из лап подкравшегося умопомешательства, но дыхание пришлось восстанавливать. С внешней стороны задняя дверь была сплошь заклеена анонсами гадателей, целителей, гимнастов и драчунов, щедро делившихся своим искусством в стенах гостеприимного клуба. Поверх сразу нескольких аншлагов помещалась цветная афиша, изображавшая хомо сапиенса неопознаваемого пола и возраста, гласившая: «Пери! Тайны магов Кавказа и Урала! Дар, как у Ванги, только с вот таким…»
С чем именно совпадал порицательный дар, так и оставалось неизвестным, ибо нижний край плаката отсутствовал, рождая предельную двусмысленность, но, видно, никого из местных это не смущало. Вестимо, на фоне прочего всё в афише рифмовалось. Рядовое дело.
Добравшись до дому, Георгий бессильно плюхнулся в кресло и навсегда зарёкся хаживать на пути нечестивых. Ан не тут-то было! Требовательный телефон орал и трепыхался, пока его, наконец, не взяли, и голосом секретарши Тамары ехидно вопросил, где это носит Георгия Игоревича, когда конференция в самом разгаре, дело к вечеру, а кворум того и жди исчезнет? Заглянув в блокнот и охнув, Георгий помчался в институт – и верно ведь, сегодня же у них там давно замышленный шабаш чуть не всероссийского масштаба.
Просторный кабинет на первом этаже, выделенный специально под высокий форум, безлюдьем не поражал, но, видно, многие коллеги под занавес решили слинять и начали это делать сразу после обеда. Вкруг стоящего в центре длинного стола застыли туземные и заезжие докладчики. Некоторым места за столом не хватило, и они ждали своей очереди на приставленных к стенам стульях и креслах. Войдя на цыпочках в кабинет, Георгий пробрался к замеченному пустому сидению и сносно обустроился, сложив у спинки куртку и раскрыв папку с припасенным детективом. Но отрешиться не удалось.
– Григорий Григорьевич, здравствуйте! – душевно сказали над самым ухом. Георгий поднял взгляд и обозрел высокого тощего старца, обильно покрытого седой растительностью и с лукавыми блестящими глазками. Старец сидел как раз на соседнем стуле. – Чудно, что мы свиделись! Я дарил вам свою последнюю книгу?
«О Мадонна! – в потрясении Георгий обнаружил, что мысли его облеклись именно в эту заморско-бандитскую формулу. – Пропал я, кирдык мне!»
Пристроившийся по соседству старик был не кто иной, как Кир Иванович Лаптев, не историк, не фольклорист, но, кажется, философ по образованию. Тем не менее, в институте Кир Иванович появлялся регулярно, а на научных форумах – так и просто всегда. Кто и зачем звал, а тем более – включал его в программу, оставалось загадкой, но ни один симпозиум или круглый стол без участия Лаптева не обошелся. Невзирая на тему конференций, докладывал Кир Иванович про одно – про охрану природы и вообще матушки Земли нашей, а доводы свои строил на идеях Платона, Ленина и Будды, причём как раз лично принца Гаутамы, а не кого-то из менее легендарных учителей. Чаще же всего эта троица фигурировала у Лаптева целиком и дружно. Собственные искания Кир Иванович записывал и на непонятные деньги издавал. Пухлых томов под авторством Лаптева числилось уже десятка три.
– Здравствуйте, Кир Иванович! – сердечно выговорил Георгий. – Чертовски рад видеть вас. Да ещё и сидим вместе – вот ведь удача! А книгу вы мне дарили.
– Правда? Когда же?
– Ещё до обеда! – как на духу соврал Георгий: кому и как уходили фолианты, Лаптев всё равно тут же забывал.
– А-а… А вторую не нужно?
– Благодарю, Кир Иванович, сами знаете: метраж не позволяет, а то брал бы и брал. Про что сегодня рассказываете?
– А сегодня у меня доклад «Платон, Будда и Ленин как маяки новой цивилизации – тире со стрелкой (двойной такой, знаете?) – философско-концептуальный генезис экологической мысли». Я после Завадского.
Профессор Завадский из Москвы как раз во главе стола вещал о неких неведомых ранее персонажах народных быличек. Прямо перед ним на суконной скатерти лоснился красноватым штапелем новый лаптевский воллюм – вручил уже, значит.
– И вот, коллеги, – зычный голос профессора гремел в стёклах книжных шкафов, – такая удивительная категория персонажей. Наставники в магии и прочих тайных умениях, но лишь для тех, кто смог обрести свою природу – истинную природу! – кто смог, так сказать, самоустановиться! Нечто сродни мы встречаем, например, в китайских новеллах о бессмертных. И подобные же персонажи, выходит, есть и у нас, в фольклоре средней полосы. Это не просто ментор, это, если позволите такой термин, – менс-эдитор, направитель ума! Термин принадлежит незаслуженно забытому учёному, ещё в конце девятнадцатого века описавшему подобных наставников, – Валерию Иннокентиевичу Козлову. Он же заметил, что путь часто открывается ученику посредством какого-нибудь волшебно обретённого инструмента, например, музыкального…
Фамилия этнографа Козлова заставила Георгия мгновенно забыть и о Лаптеве, и о детективе, но доклад Завадского как раз тут и закончился. Прения за недосугом решено было ограничить двумя вопросами, и вопросы эти, как назло, достались председателю секции Арбузову, вместо дела зачем-то поведавшему собранию о чувашском эпосе, и, конечно же, Киру Ивановичу, пожелавшему знать, связано ли обретение себя с охраной природы. Поймать Завадского после заседания не удалось: он умчался ещё до закрытия сессии, ибо чего-то там ждать не могло – то ли поезд, то ли самолёт. Наскоро отпечатанные тезисы были безлики и нужного не сообщали.
Терлицкий вечером трубку не взял, вестимо, куда-нибудь сваливши. Слегка очумев от обилия пережитого, Георгий решил события не торопить, а пока что взяться… за самосозерцание! Вставать на голову или скручиваться винтом показалось не в меру смелым, а посему, усевшись по-турецки на диванную подушку и сложив ладони на бёдрах, специалист по глиняным оберегам пожелал отдаться концентрации. Багряный лотос внизу живота представлялся плохо, будто сквозь эфирные помехи, тепло по надям не бежало, зато через десять минут нестерпимо засаднила поясница, онемели ноги, а прижатый к нёбу язык, казалось, распух до бронхов. Спину опёрли о диван, ноги растёрли и сложили свободнее, но дело на лад не шло: почитай каждую секунду в голову лезла теперь такая белиберда, что и сказать совестно. Промучившись с час, Георгий с кряхтением разогнулся, распластавшись на полу, и заклялся пробовать, по крайней мере, в ближайшие пару дней.
Темень за окном явно склоняла к отдыху. Чайник призывно заурчал, исходя паром, и в тонкое стекло, охваченное подстаканником, весело потёк темный красноватый напиток с аптечными травами. Вослед заварке отправился и лимон, и Георгий задумчиво устроился у окна, поближе к сухарям и конфетам. Вечера, некогда самые желанные и влекущие часы, с уходом жены и сына превратились в тягостное ожидание сна, когда мрачные мысли всплывают из ниоткуда и принимаются давить, теснить за грудиной, а одиночество слышится в любом послевкусии: от чая ли, от коньяку – всё равно. Подруги тоску не развеивали, но почему-то лишь усугубляли. С годами острота ушла, но вечера Георгий так и не полюбил, стараясь всеми силами наполнить их чем угодно, лишь бы не сидением дома, один на один с воспоминаниями. Когда альтернативы не было, на выручку приходил особый свежий чай на травах, рюмка-другая хорошего бальзаму, что-нибудь сладкое – и быстро под одеяло, пока отвар и спирт не прекратили своего действия.
Так мыслилось и на этот раз. Жёлтые окна мерно горели в черноте дворового провала, лиловая полоса прочерчивала край низкого неба, а пламя свечи на столе непрестанно билось и извивалось, хотя сквозняка не было. Бальзам заскользил по пищеводу, распространяя вокруг вожделенное тепло. Мягко ударило в висках, мысли на секунду замерли где-то на полпути, и вместе с тем неожиданно, словно бы на краю слышимого, возник неясный, едва определимый звон. Это был не колокольчик и не стаканное дребезжание; звон казался ритмичным, будто бы наигрывал мелодию, отдававшуюся до самого низа живота и жившую одновременно и в крови, и во всей вселенной. Звук шёл сам из себя, заполняя каждый промежуток между атомами, вращая электроны вокруг ядра и галактики вокруг центра. Звон нарастал, мелодия охватывала уже всё пространство, время принялось сворачиваться, повинуясь её движению, как вдруг судорога прошла по низу спины, отдалась в левой ноге, и…