– Вы, виноват, ищете кого? – спросил вдруг за спиной надтреснутый голос.
Георгий обернулся и уставился ещё невидящими глазами на говорившего. Потрясение понемногу отпускало, и перед Георгием мало-помалу проступал из загустевающих сумерек весьма перспективный субъект.
Субъект был ни высок, ни низок; возрастом, кажется, помладше Георгия, хотя наверняка не скажешь. Щуплую фигуру охватывала какая-то неказистая, но, видать, тёплая помесь шинели и фуфайки. Ниже деликатно выглядывали кирзовые сапоги. Длинные немытые волосы сосульками свисали на шею. Лоб же обручала то ли вышитая, то ли тканая лента, засаленная до предельного безобразия. Мутные глазки узко сидели по бокам острого носа уточкой. Путной бороды не вышло, и кусты жидкой небритости тут и там пробивались на костлявом лице, но особого внимания не привлекали ввиду своего пепельного окраса. Руки субъект держал в карманах.
– Вы… э-э… Арсений? – положился на удачу Георгий и угадал.
– Да? – преобразился замызганный обитатель одинокой халупы, делая шаг вперёд и ещё внимательнее всматриваясь в негаданного визитёра.
– А Степан тоже дома? – продолжил развивать успех фольклорствующий антиквар, приятно улыбаясь хозяину и нащупывая в бездонном кармане ватника вторую запасённую бутыль.
– Дома? – с той же вопросительной интонацией отозвался абориген, буравя глазами пришедшего.
– Тогда – это вам! – извлечённый полуштоф блеснул палевым отсветом и оказался в протянутых к Арсению руках. – Совет нужен.
Арсений выпростал, наконец, руки из карманов, длинными пальцами с нечистыми ногтями бережно принял и повертел подарок, а затем утвердительно кивнул.
– Годится, – заключил он. – То есть милости просим!
Затем повернулся, жестом приглашая за собой, и направился, но почему-то не в саму халабуду, а за неё, к неприметному сарайчику, или чёрт разберёт, как может называться этот крохотный закуток, жмущийся к задней стене дома. Проходя мимо двери, Арсений по-особенному, с двойным щелчком стукнул в неё и неспешно продолжил путь к серой дощатой двери пристройки. Позади скрипнули петли, и, когда вход в сарайчик отверзся, Георгий обнаружил в компании сопящего за спиной третьего участника. Степан – а кому ещё тут оставалось быть – обликом неуловимо напоминал товарища, хотя стать имел совершенно иную: гляделся плотнее и старше и весь порос сивым волосом небывалой кудрявости.
Внутри сарайчик был совершенно пуст, если не считать нескольких невысоких чурбачков, на которые и уселись. Свет дала запалённая лучина – ни свечей, ни фонаря у хозяев не водилось.
Неровный огонь бросал по стенам беспокойные блики, выдирая из темноты редкие несвязные детали: пустые заржавевшие гвозди, вколоченные тут и там, следы гнилых опилок на полу – видать, здесь когда-то хранили дрова. Почему сейчас так не поступают, спросить охоты не было. Тишину нарушил Арсений.
– Коли за советом пришли, так говорите. В доме не всякое произносить можно, а мы дела вашего не знаем. Только покороче, а то примёрзнем, – с этими словами, отвинтив крышку, он приложился прямо к горлышку, сделал пару глотков и, не поморщившись, протянул бутылку Степану. Тот в точности повторил совершённое товарищем и молча передал водку Георгию.
– Благодарю, мне нельзя сегодня, – начал было брезгливый этнограф, но, внимательно поглядев на собеседников, глотнул через силу из обслюнявленного горлышка, закашлялся и отдал почти ополовиненную уже ёмкость обратно Арсению. По животу поползло в руки долгожданное тепло.
– Так, – изрёк Георгий, незаметно нажимая в кармане кнопку диктофона. – Сегодня какое у нас число-то, господа?
– Полнолуние, – флегматично заметил Степан. Говорил он зычно и хрипло.
– Да? Но это, в принципе, и не важно. А прежде, чем беседовать, могу я узнать, как вас полностью зовут? А то неудобно просто по именам…
– А что, по фамилиям лучше? – невозмутимо заметил Арсений. – Вы давайте про дело, – зябко.
– И давно вы здесь обитаете?
– Да какая разница, – снова отозвался Степан. – Спрашивай, мил человек, чего хотел. Нам о пустом болтать часу нет.
– Ну разумеется. Я… – и тут Георгий отчего-то смешался. Заготовленные загодя вопросы показались в этой промозглой конуре никчёмными, если не сказать постыдными. И, к собственному удивлению, глядя на чумазых своих собеседников, дипломированный этнограф вдруг проговорил:
– Я вот что. Хочу найти Анастасия, Ферапонта и Серапиона. Может, слыхали?
– Все хотят, – без тени удивления заметил Арсений. – Да мало кто находит.
– А у меня вот раз вышло.
В полутёмном закуте повисла пауза.
– Правда, – Георгий спокойно поглядел в глаза сперва одному, потом второму собутыльнику. Тусклый огонёк лучины дрожал, и лица, казалось, изгибаются и прыгают. – Спросить кое-чего у них не успел. Думал, Геннадий ваш поможет, но с ним, видно, по-человечески не поговоришь. Только на вас и надежда.
– Чему ж помогать, когда вы с Вешниками сходились? – Арсений плотнее запахнул ворот и упёрся локтями в колени. – А хотелось бы знать, с которым?
– Со всеми тремя.
Снова повисла тишина.
– Дела-а, – проговорил Степан, покачиваясь на своём чурбачке вперёд-назад. – Нет, Геннадий тут не в помощь – он их сам так и не выискал. Дела-а.
– А что, пробовал?
– А как же? – Арсений убрал пясти в рукава и нахохлился. – Оттого и здесь. Мы ведь о Вешниках от него впервые и услыхали. Наставник Геннадия – тот с Ферапонтом встречался. Но, кажется, случайно. Между прочим, случайно – оно чаще всего.
– А что за словом вы их тут величаете? – поинтересовался Георгий. – На грибы похоже.
– Вешники? Слово секретное…
– С чего же?.. Встречал я такое слово… В книжке. Значило то ли дыру в плотине, то ли наподобие.
И в деревнях слыхал – так звали объездные дороги в половодье. И ещё – ветер.
Арсений пожал плечами.
– Плотина, дорога… Важно, что загадали, кто имя дал. Вот и секрет… Может, намёк, что они весть несут. Может – что вехи указывают. Может – что живут от века. А может, и с весной как-то вяжется, кто ж объяснит?
Арсений снова выволок полуштоф и ухватился за винтовую пробку.
– Да, – Степан закончил, наконец, раскачиваться и, отхлебнув из предложенной бутылки, сцепил у живота толстые пальцы. – По-настоящему никто не знает. Геннадий уж чего ни переделал. Сюда через это и пришёл. Говорят, жизнь повернуть проще, где смерть да вода. Но не вместе. Чтобы «смерть суха, а вода чиста». А тут самое сухое кладбище, какое вообще есть, – один песок рыхлый. И озеро рядом – чистоты нетронутой, да ещё до войны финскими колдунами обсиженное. Ну и поселился у погоста, озеро чуть не носом перерыл – ништо…
– Жизнь повернуть, говоришь?.. Где вода чиста… И как туда пройти?
– Пройти нехитро – через кладбище. Только нельзя, – Степан поднял глаза.
– Отчего бы?
– Нельзя, – Арсений снова протянул Георгию уже порядком опустошённую бутыль; тот лишь мотнул головой, и на сей раз отказ приняли без слов. – Нельзя туда. После Покрова до Радоницы на кладбище вообще нельзя. А тут ещё и шалят.
– В смысле?
Арсений зачем-то придвинулся почти вплотную и доверительно понизил голос.
– Мёртвые ходят, – сообщил он ласково. – Ночами. С полгода уже.
Похолодало ещё сильнее. Заморозки не пали, но пробирало порядком, особенно на ночном ветру. Георгий стоял у проржавелой калитки, затворённой на одну хлипкую проволоку, кольцом сцеплявшую створку со штырём ограды. Метрах в тридцати за спиной сквозь неплотную поросль проглядывал бок геннадиевой резиденции. Оттуда к калитке бежала тропка, переходившая на кладбище в чистую и вполне ухоженную дорожку. Как объяснили Степан с Арсением, дорожка эта служила центральной аллеей погоста, выводя к главному входу у железнодорожного переезда. Там, на другом конце могильных рядов, за новым забором имелась и площадка для машин. Левый поворот от переезда кончался как раз ею, а правый шёл вдоль путей, а затем, километров через пять-шесть, забирал в сторону какой-то местной трассы.
Две части, на которые аллея делила некрополь, разнились не только топографически. Та, что лежала сейчас по правую руку, была новее, и именно здесь давали теперь участки. Год назад устроили и приборку, обновив проходы от серединного тракта и заменив ограду на куске, что тянулся бок о бок с рельсовой насыпью. Левая, старая половина осталась нетронутой. Боковые тропки заросли бурьяном настолько, что порой вообще уже не существовали. Тем не менее именно к ним и стремился Георгий, потому что, свернув у часовни по еле видной дорожке, можно было пробраться к бреши в изгороди и шагов через тридцать-сорок выйти к озеру. Со всех прочих подступов путь туда преграждал лес, на диво густой и неухоженный, часто заваленный буреломом, а ночью и просто опасный.
Калитка пронзительно заскрипела, но поддалась легко. Георгий прикрыл створку и, водрузив на место проволочный хомут, направился дальше по ровной ленте главной аллеи.
Кроны, заслонявшие небо у входа, поредели и отступили окончательно. Деревья теперь в основном попадались слева, но нечасто, беспорядочно возвышаясь среди надгробий, – знать, и впрямь на этом пятачке сухость царила отчаянная. Справа лесные островки виднелись совсем вдалеке, высвобождая обзор для моря крестов, стел и обелисков.
Полная луна заливала аллею так ярко, что оставалось лишь изумляться, куда подевались тучи, нависавшие ещё пару часов назад. Ковёр из листьев и иголок уступил место бетону, шаги по которому отдавались слышнее и короче. Ветер то и дело всколыхивал пожухшую траву и гнал по земле разный шелестящий сор. Времени, вероятно, было к десяти.
«Вероятно» – оттого что точнее определить не выходило: дорогие безотказные часы, не боявшиеся ни воды, ни ударов, по необъяснимой причине показывали шесть вечера, мобильник – два ночи. Первое исключалось, потому как в шесть – начале седьмого Георгий только пожаловал к Геннадию. За полночь же перевалить не могло: разговоры, прогулки, новые разговоры и прочее больше трёх часов бы нипочём не заняли. Вот и выходит девять с копейками, да и то по самой щедрой мерке. Однако темень пала крепко, и если бы не луна, пробраться к погосту ни черта бы не вышло.