Неспешные шаги отлично ладились к дыханию. Порой близ дорожки шмыгал в бурьян какой-нибудь неразличимый грызун, раз или два на краю обзора перелетела птица (крупная; чего она тут делает-то?), и беззвучие сызнова повисало над кладбищем.
Предвещённых мертвецов Георгий в расчёт принимать отказывался. Возможно, бдения с Анастасием закалили, но, скорее всего, доверия к этой части рассказа не было. В крайнем случае, теням загодя даровалась свобода ступать, куда им там нужно, благо бесплотные фигуры меж крестами проход не заслоняли.
Впереди слева всё отчётливее стал рисоваться силуэт долговязой часовни, у которой и намечалось свернуть. Разглядеть её подробнее не выходило – немыслимо большая и белая луна висела прямо впереди, над самой аллеей, высвечивая обратный от Георгия фасад.
«Топ-топ», – стукали подошвы по серым плитам.
«Х-х-х…» – прокатывался ветер по траве и ветвям.
«Ш-ш-шу!» Что-то крупное внезапно пронеслось над левым плечом, едва не зацепив ходока крыльями. От неожиданности Георгий застыл на месте. Когда испуг немного отпустил, этнограф обнаружил прямо перед собой на дорожке переминающуюся на лапах здоровенную ворону. Птица расположилась по центру аллеи, сложив крылья и повернувшись клювом к пришедшему.
– К-шш! – неуверенно сказал Георгий; ворона не отреагировала. Попытки замахнуться или топнуть также не произвели впечатления. Бусины глаз глядели внимательно и бесстрастно, и от этой невозмутимости всё более и более становилось не по себе.
– Ну, чего расселась? – спросил Георгий, не узнавая собственного голоса: нечто пресное и едва слышное родилось из его гортани и мгновенно растворилось в плотном безмолвии могильных рядов. – Пшла!
В это мгновение справа долетел колёсный перестук; за дальними кронами и в прогалинах над крестами мелькнули огни поезда. Электричка! Но Гамадиев уверял, что следующая будет только в районе двенадцати. Что же получается?.. Полночь?!.
В эту секунду ворона раскинула крылья и каркнула; зычный и хриплый крик, казалось, отозвался в каждой плите и стеле, в каждом пруте оградки до самого леса. Георгий ясно ощутил, как дыбом поднялись волоски на шее, а ладони сделались ледяными и мокрыми. На тропинках справа что-то переменилось. С трудом отведя глаза, Георгий рассмотрел вдали редкие неясные тени. Куда они направляются и движутся ли вообще, сказать пока было нельзя. Зато впереди, из-за старого кряжистого ствола, высившегося в глубине, против часовни, выказалась вдруг вполне различимая в лунном свете фигура. Некто в длинном балахоне направлялся к центральной дорожке, перемещаясь плавно и бесшумно. Луна отливала на заметной проплешине, долгие седые волосы сходили сзади до плеч. Руки были опущены и несколько разведены. Точнее разглядеть не удавалось, но тут фигура забрала вбок, и луна просияла на накидке нетронутой белизной.
«Саван!» – с немым ужасом понял Георгий и только теперь заметил, что полночный гость не переступает, а невысоко плывёт над дорожками погоста. Новая ледяная волна окатила антиквара, и он кинулся прочь с аллеи, оказавшись в гуще заросших тропок и просевших могил левой части кладбища. Перед глазами замелькали треснувшие плиты и покосившиеся кресты, чуть не распороли голень ржавые зубья оградки. Близко глянули тёмные очертания часовни, и Георгий припустил по едва угадываемой стежке в глубь некрополя, огибая памятники и чуть не угодивши несколько раз в черные провалы. Могилы внезапно кончились, и прямо впереди обозначился ничем не перекрытый край леса. Света стало мало, но различить путь в чащобе всё-таки выходило. Вот что-то блеснуло, Георгий подался туда… И едва не полетел с откоса.
Ряды стволов неожиданно обрывались, и прямо впереди, под небольшим песчаным сходом лежало озеро. Не слишком крупное, без островков или широких пляжей, со всех сторон обрамлённое чёрной грядой ночных деревьев. И вдруг то, что переполняло душу ещё мгновение назад, что гнало и подстегивало, сдавливало сердце ужасом, будто по чьему-то приказу прекратило существовать.
Ни мыслей, ни стремлений, ни страхов не осталось: в нерушимой тишине, разлившейся в голове, безраздельно царствовало только оно – это озеро, заполненное до краёв непередаваемо ясным лунным свечением, словно бы в берегах плескалась не вода, а фосфорное молоко. Несмотря на ветер, поверхность озера оставалась идеально гладкой (а может быть, и ветер стих?), и казалось, что не луна отражается в заповедной лесной купели, а колдовской свет озера достигает до неба, отзываясь в переливчатом трепете звёздных огней и в мерном сиянии вознесённого диска.
Георгий сделал несколько шагов вниз по откосу и остановился у кромки воды. Звуков не было, вернее, они так и оставались где-то там, за пределами слуха, и не могли помешать. Эта часть берега была совершенно чистой, напрочь лишённой какой-либо травы или наносов, и слепящая лунная жижа всколыхивалась у самых ног, осторожно наползая на песчаный край. Георгий присел, зачерпнул из озера и медленно поднялся, держа перед собой полную пригоршню лучистого мерцания. Поражало и восхищало то, что сверкал не только плоский верх добытой влаги, но и каждая её капля, стекавшая вязко и неспешно, точно медовая. Георгий вгляделся в эти лениво ползущие по рукам потёки и тотчас ощутил странное беспокойство, словно рядом, сразу за спиной, замерло нечто тёмное и чужое. Повинуясь порыву, он едва не обернулся, но тут перед глазами всплыло лицо Арсения в бликах от лучины, и начатое уже движение пришлось втягивать назад в занывшие жилы: оглядываться нельзя. Ещё одна капля липко устремилась долу, и перед глазами со всей явностью встал свесившийся с ложки ком вишнёвого сиропа. Вот он набряк на бортике, вот густым наплывом заскользил наружу… И слова, странные, бессмысленные слова в правом нижнем углу картины… Они вновь зазвучали громко и настойчиво, отдаваясь где-то в груди.
Наклонившись над самыми ладонями, Георгий прошептал воде те три странных слова, что явились ниоткуда, а может, и правда виделись, но позабылись до самого отъезда из дому, и почувствовал, как сказанное наполняет свечение в горстях. И тогда он отпустил его, швырнув за спину, расплескав луну мельчайшими сполохами, растаявшими в глубине ночи…
Он был один на этом песчаном берегу. Теперь он точно это знал: ничего не караулило за плечами, не пряталось в тени стволов. Но внезапно преобразилось и само озеро: источавшая сияние гладь стала вдруг прозрачной, и показались мельчайшие камушки и травинки на дне, застывшие рыбы, какие-то подводные ходы и дальние пещеры. Всё будто бы обратилось в гигантский кусок чистейшего льда, переставшего отражать внешнее. Исчезли лунные огни с поверхности, исчез и силуэт самого Георгия. Если бы кто-то обронил на глубине крошечное колечко, оно было бы прекрасно видно сейчас даже от края лесной стены.
Что-то блеснуло, прокатилось, затем ещё, потом чуть поодаль, и дно стало переливаться и играть отсветами, словно россыпь гранёных камней. Блики уходили вбок, вдоль берега. Георгий последовал за ними взглядом, и…
…Мальчик стоял на самом краю воды, но значительно дальше, там, где берег заворачивал у кладбища и, описав дугу, вёл прочь от шоссе и поездов, постепенно беря вверх. Маленький и хрупкий, с длинными руками. Воротник куртки поднят, пуговицы поблёскивают в луне. Ещё даже не подросток, может быть, лет семи-восьми. Что он делает тут посреди ночи, в лесу возле погоста?
Лица за далью было нельзя разобрать, но и в возрасте, и в прочих деталях Георгий сомнений не имел. Неведомо как, но понимание возникло чуть ли не раньше, чем озадаченный антиквар вообще сумел разглядеть тёмную фигуру на дальнем конце берега.
Георгий застыл, уставившись на мальчика; мальчик, совершенно очевидно, рассматривал его, затем повернулся и неторопливо зашагал к лесной перемычке у кладбища. Шёл он мерно, по-детски неловко загребая ботинками песок. И тут точно бы что-то толкнуло Георгия в спину, будто невидимая струна потянула за собой, и степенный этнограф сперва лениво, но всё убыстряясь, двинулся следом.
Тонкая фигурка едва виднелась уже между стволов перелеска – полуночный гость держал путь прямиком к неспокойному погосту, но это обстоятельство сейчас ничуть не тревожило. Вот остались позади переплетённые сучья и темень зарослей, вот снова обозначились затейливые линии часовни. Но серые дорожки были пустынны, ничто не напоминало об увиденном здесь, никто не тревожил беззвучие. Малолетний странник словно в воду канул, а вместе с ним исчезли и былые могильные мороки. Георгий двинулся к средней аллее, постоянно озираясь. Листья шаркали под ногой, поскрипывала жухлая трава. Ветер не просто стих, – не слышалось и шевеления, как в жестяной банке. Наконец часовня осталась позади, Георгий развернулся в сторону задней калитки кладбища, и лунный свет ударил в спину.
Что-то невнятно различимое темнело в конце аллеи, там, откуда недавно вышагивал сам незадачливый этнограф. Внезапно темень колыхнулась, затем снова, и колыхания эти обрели неспешный, но устойчивый ритм. Георгий подался вперёд, изо всех сил натуживая зрение. Вот вдали будто видны очертания какой-то фигуры. Ещё мгновение – и фигура стала разборчивее, но знакомого в ней явно не угадывалось.
Полночный ходок шествовал вразвалку, причём кренился набок столь основательно, словно бы хромал на обе ноги сразу. Кряжистое тулово накатывалось бесшумно, будто вывернутый из земли корень несло навстречу медленным, но необоримым течением; руки угловато выникали по бокам ниспадавшей черноты. Лицо разглядеть не выходило, но одна деталь читалась ясно: два охристых уголька, не мигая тлевших исподлобья.
Георгий непроизвольно отступил, затем ещё. Бежать и прятаться не грозило за бесполезностью: привыкший к дивану антиквар каждой жилкой ощутил, что вихлять между могилами на сей раз не выгорит, и пробовать нечего. Ужас стал заполнять тело, от рук и ног сочась всё глубже и выше; дышать сделалось тяжело. Вдруг справа, на фоне выбеленной луною стены часовни, мелькнул знакомый узкоплечий контур. Георгий, не помня себя, рванулся туда, успел разглядеть край куртки, пропавший за боковым выступом, повернул следом и очутился у арочного свода. Вход в арку зиял беспроглядной чернотой без намёка на подробности. Выбирать не приходилось, и Георгий шагнул вперёд.