– Не привиделось, – заверил Геннадий, осторожно отхлёбывая из стакана. – Мне через забор тоже, бывает, показывают. Тут ночами беда. Пропадают повально, коли сунуться решат. Людей, правда, не густо, этим и живём. Так что подлинно всё. И саван.
– Да саван-то шитый откуда, ещё на новом кладбище?
– А тут, милачок, могилы разные. В новой части и столетние бывают, и поболе. Вот так. Словом, к озеру в полнолунье хода нет. Хоть плюй да съезжай.
– Не съезжай, – успокоил Георгий, сызнова принимаясь за свой отвар. – Полгода, говоришь? И ограду снесли? А до того ничего похожего не вылезало?
Геннадий отрицательно помотал головой.
– Ограда железная?
– Деревянная была, как у перелеска.
– Тогда вот что, почтенный. Найди мне колышки. Маленькие. Много.
Геннадий вопросительно уставился на гостя.
– Где ж я тебе найду? Разве что самому настругать.
– Не досуг, не парься. Веточки какие-нибудь гладкие, палочки… Найдётся такое в хозяйстве?
Такое в хозяйстве нашлось. Минут через десять перед Георгием громоздилась целая кипа разномастных хворостин, вполне пригодных для задуманного. Антиквар встал на колени, наклонился над самыми ветками и едва слышно произнёс три заповедных слова из давешнего сна. И снова, как тогда у озера, он не увидел, но, скорее, почувствовал, что звуки вбираются в оберег, и вместе с ними преображается, тяжелеет иссохшее дерево.
– Ну вот, любезный мой Геннадий! А теперь – на погост!
Принесённые ветки Георгий наломал кусками длиной с карандаш и вместе с чародейным хозяином вколотил в землю вдоль бетонной ограды, а затем и в прогалине у леса. Вбивал целиком, загоняя в грунт так, чтобы не оставалось и следа. Потом ещё раз над вколоченным повторил заклятие и потребовал новую кружку чаги.
– Ты это погоди, – отсоветовал Геннадий, – с этой штукой аккуратно нужно, а то низом снесёт. Давай-ка я тебе другую одну травку предъявлю!
Новый отвар оказался и того ядренее. От него не бросало в пот, но сердце стучало громче.
– Корешок тутошний. Вроде медвежьего. Я отсыплю, – пообещал Геннадий. – А с кладбищем теперь как? Думаешь, стихнет?
– Должно. Вот ты мне завтра и расскажешь. Уже – увы – не полнолуние, но для почина сойдёт! – Неплохо бы. У татарина будешь?
– Вестимо, коли не погонит. Ты говорил, народ косило крепко?
– Напрочь. После полуночи не вернёшься. А что?
– Да видал вчера мальчонку. В самый замес. Резвый такой, между крестами бегал. И живёхоньким ушел.
– Ушёл? – Геннадий поставил кружку. – Взял и ушёл? После двенадцати в полнолуние?
– Ушёл. И я за ним.
– Значит, не мальчонка и был.
– А кто же? – теперь очередь удивляться пришла Георгию.
– У тебя спрашивать надо. Он на могилах показался?
– Нет, сперва у озера.
– Тогда понятно, – Геннадий опять взялся за настой. – Не человек это был, милачок. Ты, видно, набольшим крепко запал. То один тебе тайны говорит, то другой от смерти уводит.
– Почему от смерти?
– Очень знающий старик мне о похожем как-то рассказывал. Кто этот пацан, вообще неизвестно, но его можно встретить. Он или от смерти уведёт, или тайну скажет. Старик говорил, являться может у воды. Лучше в бурю. Но два раза в одном и том же месте не показывается.
– А вода, подозреваю, должна быть чиста?
– Вот про это не скажу – я не встречал никогда. Такое подманивать надо там, где живёшь, где дом, – он силу даст. Как чертей раньше вабили: на росстани, чтобы недалеко, и чтобы одна дорога вела к церкви, другая – к большаку, третья – всё равно, а четвёртая – никуда. Пропадала чтоб. Обрывалась, или уж не знаю. И чтобы рядом первейшее кружало. И кладбище. В полночь. Может, и тут похожее: чтобы у дома, да у воды, да в бурю… Хотя, бури вчера не было. Да и живёшь ты… В общем, хрен разберёт. Но здесь искать – пустое.
– Ладно, уговорил. Ты завтра про ночное уж доложись, не забудь!
Капли частой дробью стучали в ветровое стекло.
Дворники тёрли наплывавшую муть в огненных отсветах, и она тотчас принималась копиться снова, размывая контуры. Дорога впереди блестела от фар.
Геннадий явился к полудню. Как и ждали, ночь впервые за полгода прошла покойно, и сотрясания проезжих поездов нимало не возбудили могильных жителей. Арсений со Степаном так и не возникли, но это уже значения не имело. Дел у Георгия тут больше не было, и после обеда пришло решение отчаливать.
Улов, что греха таить, выдался неброский. Кроме обретённой рогатины, нескольких связок грибов да сушёного корешка от Геннадия ничего материального в добычу не попало. Запись на диктофоне непостижимо сгинула. Анихановой предъявить оставалось круглый шиш, но по неясной причине внимания эта мысль не заслужила. Мальчонка у погоста – вот что без остатка занимало сейчас угрюмого этнографа. Вместе с троицей Вешников, рогатиной из сна и заклятием старика Пирогова этот полуночный пионер разворачивал все ожидания и уверенности к чёртовой матери в кювет. Логика творившегося вокруг не поддавалась никакому исчислению, и вместе события вязаться не думали.
Нет, всё-таки дороги у нас полное дерьмо! Опять что-то громыхнуло под правым колесом – видать, очередная яма посреди только что уложенного полотна. И не видно же ни хрена, да ещё этот клятый дождь! Безусловно, с грунтовкой у гамадиевского стойбища не сравнится ничто, но и здесь расслабить поясницу не выходило: подвеску чего-нибудь непременно ладилось снести к зелёной бабушке целиком, и оставалось лишь всматриваться в густеющую за окном темень и пытаться предугадать. Вот в той же Турции, да и на Кипре, не говоря уже про порядочные места, ночью на шоссе проще, чем днём: разметка светится, знаки понятные и висят удобно. А уж про асфальт и говорить нечего – велюр бархатный. Здесь же узенькая щербатая лента петляла, будто целью строителей чаялась проверка руля, и каждый поворот грозил сшибить лбами со встречным горемыкой. Дальний свет, соответственно, не зажигали, а фонарей не водилось вовсе. Впрочем, вот тут должен быть съезд на параллельную трассу – та хоть новее, прямее, да и полос по две штуки с каждого боку.
Итак, что же пацан? Откуда он выскочил, коли никто его не звал и не подозревал? Или такие хлопцы изначально где-то рядом и настороже? И давно ли?.. А вот, вроде, никто впереди не маячит, стоило бы включить дальний и газануть…
Деревья за окнами слились в одну сплошную чернильную массу, секции бордюра перестали различаться. Скоро можно свернуть на кольцевую, а там опробовать и только что открытый кусок Западного диаметра: говорят, удобная штука, до Приморского мухой долетаешь…
Занятный он, этот кладбищенский шпингалет. И что-то в нём такое… Не определить. Знакомое, что ли? Пёс знает. Но эта курточка с блестящими пуговицами, разношенные круглоносые ботинки… Ничего не понять. Из глубины души вздымалось неопределимое, но пронзительное чувство, будто бы сейчас, прямо в эту секунду можно вспомнить, проговорить про себя нечто важное, весомое, ценнее чего на свете вообще не бывает, но попытки дознаться, что же оно на самом деле, лишь отдаляли прозрение, отчего сильнее и нестерпимее ныло под ложечкой…
Вот уже и кольцевая. Так, что там впереди? Какая-то хитромазая развязка с указателями. Что у нас сюда? Шоссе «Скандинавия» и этот самый диаметр. Свернём. Поехали. И что теперь?
А теперь выходило ничего. Вероятно, та часть скоростной дороги, на которую вырулил Георгий, и была куском Западного диаметра, только вела она не в город, а, наоборот, к финской трассе. Вот мать же их через колено! А написать понятнее было нельзя? А стрелочку поставить? Ладно, доедем до какого-нибудь съезда, развернёмся.
Ближайший разворот, однако же, выглянул только за Сестрорецком. Выбор оставался невелик: назад или, раз уж так срослось, – куда глаза глядят, в сторону Репина? Георгий с полсекунды поколебался и выбрал второе.
Курточка, курточка… Подобную курточку таскал когда-то и сам Георгий, да и кто же из детишек семидесятых мог похвалиться другими? В такой вот фуфайке бегали по подвалам, лазали по крышам, забирались в пустые дома, шастали заброшенными тоннелями под площадями. А когда съехали в новостройки – была в биографии антиквара и такая страница, – сооружали из бесхозных досок плоты и путешествовали на них по вечным исполинским лужам среди кранов и труб. Или прыгали с сарая в стекловату. Или прятались под вонючими бетонными лестницами и жевали гудрон… Куда же девалась та курточка? И где он, кто с радостью её носил?
Дождь за стеклом тем временем перестал. В прояснившемся окне сделалось заметно, как раскачиваются на проводах светильники и знаки, – ветер вырос; на поворотах ощутимо вело. Под шквальными порывами мотались могучие кроны за обочиной, грозили выгнуться жестяные щиты, дрожали хлипкие будочки на остановках. Близился шторм, и правильным было бы сейчас укрыться где-то от греха подальше.
Укрываться тем не менее не тянуло. Выбор шёл между плутанием по боковым аллеям в поисках верхнего шоссе и разворотом через разделительную в сторону Питера. Первое мнилось долгим, второе – запоздалым. Впрочем, вот на этом участке перед пляжем есть заметный карман, а разметка куда-то смылась вся. До залива ни деревьев, ни скверно приколоченных загородок. Можно бы и переждать.
Георгий сбавил ход и до упора выкрутил руль. Панорама перед капотом плавно мазнула по горизонтали, и, описав полукруг, машина точно причалила к бетонному краю кармана. Ветер бушевал ещё крепче. Белые буруны на всколыхнутой Маркизовой луже виднелись даже отсюда. За автомобильной оградой шёл тротуар, по другую сторону которого лежала широкая песчаная полоса. Людей вокруг не было вовсе.
Георгий заглушил мотор и шагнул на влажный ещё асфальт. Зачем – оставалось загадкой. Решительно ничего путного здесь, ночью и в шторм, ждать не могло. Но беспокойный антиквар хлопнул дверью, деловито чирикнул брелоком охраны и засеменил в сторону чёрных дыбящихся волн.
Ветер бил плотным фронтом, оглушая и запирая вдох. Маленькие пыльные вихри вздымались над пляжем, грозя впиться в открытую кожу и засыпать глаза. Небывалые для здешнего мелководья валы набегали на отлогую кромку. Казалось, весь мир гудит и завывает до самых звёзд.