– А сама рукопись доступна? – Георгий, ухватив массивный подстаканник в обе ладони, отогревал пальцы об обжигающее стекло. – Или это из московских архивов?
– Нет, наш был экземпляр, БАНовский. Пропал во время пожара в восемьдесят восьмом. Помните? Ну вот, тогда и сгинул: сгорел или водой залили, понимаете… А может, упёр кто втихую… да… Страшное бедствие было, уникальных вещей лишились. А Козлов ваш… В общем, нет нужды и вспоминать.
– Неужто? А Три Старца, про которых Завадский вещал?
– Вот я же и говорю, голубчик, пшик! Что старцы? Чего огород городить? Типичные стражи того света, понимаете… Стражи, они же учителя. Наставляют, наказывают, судят, рядят… Тут уместно бы сравнить с классическими сюжетами, проследить генезис… Там, Несс, Хирон и Фол. Бриарей, Эфиальт и Антей, понимаете… И всё. Я вот, например, уверен, что это не более чем перепев истории с загробными прокурорами Миносом, Эаком и Радамантом. Они же судьи, они же стражи и прочее, понимаете…
– Неужто, Валентин Антонович? Эти же, из Козловских записей, насколько я помню, не судят и не охраняют?
– Судят – не судят, учат – не учат… Они стерегут вход в некий другой мир… А что такое другой мир? Мир теней, царство мёртвых, вот и всё, понимаете… И тогда следует сравнить с аналогичными функциональными категориями, прекрасно проработанными и прочее. И получится, что три старца – вообще ничего оригинального, а исковерканная классика, понимаете…
Разговор нужно было заканчивать и поскорее сматываться. Время к вечеру, пора бы дела закруглять, и на отдых, и баиньки.
– А про мальчишку такого… кладбищенского… ничего в рукописи не было?
– Мальчишку? Кажется, нет.
– Жалко! – Георгий допил из своего стакана и аккуратно опустил его рядом с чайником. – Жалко. Ещё и музыка, говорят, какая-то имелась… в записях…
– Ну, этого не скажу, не в нашей папке… А про саму работу не думайте, Георгий Игоревич, честное слово. Бросьте её к богу в рай, понимаете… И всё! Бросить и забыть!
С этим напутствием Георгий и покинул кабинет старика Антоныча. Сейчас домой, но сперва половчее бы проскочить коридор, чтобы только не Аниханова – её, сволочь, хлебом ведь не корми, дай зависнуть на посту. Как мёдом намазано, право слово! Хоть бы полы помыла, что ли…
Итак, одна из папок исчезла бесследно (впрочем, похоже, это можно сказать ещё о двадцати), особой памяти по себе не оставила, а прожжённого начётчика Стожарского даже и отвратила. Мало научного в ней…
Рассуждения деда Антоныча звучали и убедительно, и остроумно. Лет двадцать назад Георгий поверил бы им всецело. Да что двадцать лет, пару месяцев назад тоже бы поверил, может быть, без восторга, но поверил бы. Минос, Эак, Радамант… Складно. Солидно. Если бы только этот Радамант (впрочем, может, и Эак) не собрал бы Георгию заново руку из осколков, а другой умудрённый хмырь не заставил бы ходить сквозь стены и зеркала… Охо-хо…
Телефон настырно заколыхался в кармане.
– Егорка? – спросил Гамадиев, словно полагал застать у трубки ещё кого-нибудь. – Егорка? Ну как, оклемался? Пыхтишь? Или рухлядью промышляешь?
– Зарыпыч! – не было нынче настроения. Никакого. И чего бы Марата вдруг прорвало? – Зарыпыч! Ты ведь, чай, не о моральном моём статусе печёшься. И не о здоровье. Заскучал, сердечный? Или всё-таки нужда?
– Нужда, конечно, – легко согласился Гамадиев. – Причем негаданная! Крестовский меня тут ловил, твой номер выспрашивал…
– Крестовский? Мой номер? Вот это да! Сногсшибательно, Зарыпыч! Он его днями чуть не наизусть шпарил.
– Говорит, посеял. Да мне пофиг, разбирайтесь сами. Главное – давать ему телефон или нет?
– Ещё бы не давать, душа моя татарская! Вдруг совесть у Васильевича проснулась, вдруг о долге вспомнил?
– Ну и чудно. Собственно, я так и думал, потому уже и это… В общем, скоро позвонит. Как квартальный отчёт?
– Терпимо. А собрат мой Геннадий боле не объявлялся?
– Исчез Геннадий куда-то, дом запер… Вернётся. Кислов ещё чего-то передать просил, да из головы вылетело, – в другой раз, вестимо…
– Ну звони, как вспомнишь…
Трубка булькнула и замолчала.
Странно, совсем странно. Снова Крестовский. Да ещё через Марата. Они и пересекались-то едва. Экая космическая хрень!
– Григорий Григорьевич, доброго вечера! – приветливо произнёс за спиной знакомый голос. Не Аниханова, но тут уж лучше бы даже и она.
– И вам всяческих благ, Кир Иванович! Что ж так припозднились?
Взлохмаченный старик благостно взирал с высоты своего немалого роста, прижимая к груди несколько алых томов. Целую сетку таких же он держал в другой руке.
– Размышлял. В библиотеке много нового обнаружил. Колоссальный прорыв. Я дарил вам свою последнюю книгу?
– Несомненно. Обладаю двумя: коллегам брал из… э-э… Вот!
– О парадигме экологического штурма?
– О ней! Смело мыслите!
– Благодарю, Григорий Григорьевич! Я тут, знаете, после конференции обдумывал… И понял, что следовало бы больше писать в контексте этой парадигмы…
– Полностью разделяю, Кир Иванович, но мне…
– …о музыке! – закончил старец. Повисла пауза.
– Вас, простите, что к этой идее привело? – проговорил Георгий.
– Мы же вместе слушали… москвича… о ритме сознания …
– Завадского?
– Так точно, его. Я потом поделюсь с вами кое-какими суждениями, очень любопытно! – И, рассеянно кивнув, старик Лаптев проследовал по коридору дальше, в сторону сектора текстологии.
– Абиссус абиссум инвокат, – сообщил Георгий сам себе и устремился к выходу.
Но достигнуть до двери не успел: телефон снова затрепыхался в куртке, на сей раз высвечивая номер Крестовского.
– Игоревич? – спросил Крестовский в трубке. – Доброго тебе всего разного! Я тут номера твоего доискаться не мог, еле через этого узнал, как его…
– Проехали, Васильевич, не важно. Чем могу, сердечный ты мой?
– Да, собственно, вот: один мой старый знакомый печник…
– ???
– Ну, не совсем такой печник, который Ленина облаял, – реставратор, художник, камины чинит, рисует…
– А-а…
– Вот. Короче говоря, позвали его смотреть одну занятную печку. Там ремонт, хозяева что ни день новые, кончится ли эта бодяга, вообще непонятно… Печка. Хорошая, старая, изразцовая, всё как доктор прописал. А вокруг гора хлама: чего угодно, от монет царских до едва не портянок – из-за обшивки повыгребли, за плинтуса закатилось, из подсобок принесли… Собираются эту кучу на хрен выбросить прямо завтра.
– Ну и чудно, Васильевич. А я при чём?
– Да ни при чём, конечно, но этот приятель мой говорит, там, среди разного барахла, можно накопать дельного, если знающим образом. Ему в глаза кинулось кое-чего по мелочам, но он другой епархии, тут бы специалиста… Там и фарфор, и пластика латунная… А я в Новгороде, буду только послезавтра. Савельев в Москве, да и не хотелось бы… Терлицкий трубку не берёт; если возьмёт, после него ловить один хрен, как после Мамая. Может, глянешь, а?
– Чего ж хозяева сами до комиссионки не дойдут?
– Говорю же: до лампочки. Хотя завтра, может, проспятся и дойдут, а радости? Ну, Игоревич? Как? Тебе и карты в руки, сливки снимешь…
– А коли всё хапну? – Брось, ты же не Терлицкий. Ну?
– Чёрт с тобой, Васильевич. Давай метнусь.
– Вот и мерси тебе от людей доброй воли. Значит, спросишь Андрея, он там за охранника, скажешь, звонил Скворцов. Вход со двора, по винтовой лестнице…
– Это прекрасно, Крестовский: лестница, двор… Адрес-то какой-нибудь у печки имеется?
– Адрес? Я не сказал? Прости, дорогой, возрастное… Адрес обыкновенный: Фонарные бани.
– Фонарные бани, они же Воронинские! – трубил высокий пузатый детина с бритой до блеска лысиной. – Уникальное заведение было до исторического материализма! Лучшее! Собственная скважина! Люксы по четыре рубля!
Для чего эти сведения лично Георгию, никто не знал, но, очевидно, полагалось. В нагромождении строительного мусора целить путь к обещанным раритетам приходилось с усилием.
– А в советское время кто только тут ни бывал, кто ни парился! Уникальные люди парились! И артисты, и футболисты, рок всякие там эти… Подлинный культурный цент… Твою мать, балка сраная! Центр культурный подлинный! Ещё Распутин, говорят, сюда хаживал!
– В советское время?
– Что? – не понял детина.
– Проехали. Где предметы, говорю, на показ?
Громогласный гид был чем-то вроде прораба, решившего втихаря от заказчика сделать на трофеях небольшой гешефт. Георгия ему с рук на руки передал посулённый Крестовским охранник Андрей, и дальше прораб не замолкал. Звали прораба Борисом.
– Предметы? – переспросил Борис, словно бы сам вопрос ставил его в затруднение. – Так вот же они! Уникальные предметы! Вот и посуда, и скульптура! Ручки, корючки… Пожалуйста!
В просторном аппендиксе влево от прохода помещались кучи какого-то несуразного хлама, частично разобранного и выложенного рядами. Крестовский не обманул: тут воистину было эльдорадо городской помойки в самом девственном своём облике. Треснутые тарелки и позеленевшие утюги мешались с рваными респираторами, тряпками и расколотыми фонарями. Сверху раритеты покрывала белёсая мучнистая пыль.
– Загляденье! – изрёк Георгий с искренней гадливостью. – Вы позволите, коллега, я осмотрюсь.
Осматриваться, впрочем, особой нужды не возникло. Всё и так читалось с предельной ясностью. Приволочённая посуда процентов на девяносто была ширпотребом самого последнего разбора, фигурные ручки и каминные статуэтки – бросовым кичем столетней давности. Нашлось, конечно, два-три пристойных варианта, но и то рядовых.
– Любезный! – оборотился Георгий к своему иерихонскому вожатому. – Э-э… Борис! Значит, вот как: интересных вещей тут мало, а дорогих и вовсе нет. Впрочем, не печальтесь, раз уж пришёл – помогу. Значит, эта вазочка, потом канделябр, две ручки – та и вон другая за ней – они ещё куда ни шло. Фигурки, тарелки, чайники пристроить будет трудно, а скорее всего – невозможно. Хотя дураков сейчас полно, может, и позарятся, но я бы не надеялся. Вот в том конце, начиная с ёршиков и прочего, – говно полное, можете прямо сейчас смело нести в пухто. Или куда вы тут дрянь выбрасываете? Вопросы есть?