…Блики на латунных подвесках с иероглифами колебались и вздрагивали при каждом движении на полке. Хозяин лавки, старик Цай, рассовывал по ящикам оставшийся товар и гремел ключами, запирая замки.
– Ну вот, Сяо-Чжан. Всё! Завтра в восемь, как обычно, даже лучше без пятнадцати: тебе же по дороге ещё к Чэню за новыми цацками; к восьми как раз и разложим…
– Понял, Цай-лаобань. Я поехал…
– Двигай помаленьку…
Цай-лаобань, то есть «хозяин Цай», снова углубился в коробки и ящики, а названный Сяо-Чжаном паренёк вышагнул на пыльную духоту улицы, до дрожи потянулся и стал неспешно отмыкать цепочку, продетую через прут ограды и колесо обшарпанного велосипеда. В принципе, можно было, наверное, и не приковывать; старик Цай так и сказал в первый день: «Кто осмелится стащить твой велик у меня на глазах?» Но уж тут как повезёт: днём понабьётся народу, зависнешь над мелочью на веки вечные… А коли носатые – тогда просто застрелись: человеческого языка они не понимают, мычат дурь какую-то; зато при деньгах и тупые. А там – хвать! – и поминай как звали велик-то. А без велика жить тоскливо, хреново жить без велика…
Чжан защёлкнул цепочку под сидением, продев её предварительно в дырку багажника, и неспешно тронулся по тёмной дороге, озарённой только слеповатыми фонарями да окнами домов. «Вечёрка, вечёрка, Пекинская вечёрка!» – надрывался газетчик на углу, раскорячившись на жёстком стуле рядом с ларьком и выставив вперёд ноги в закатанных брюках. На развале у него, понятно, не только вечёрка, там, почитай, все сегодняшние газеты, да ещё календари, открытки, журнальчики… Карты наверняка туристические: место-то бойкое, самый центр, носатых пруд пруди. Вообще, рассказали бы раньше – не поверил: ещё лет пять назад иностранцев только на картинках и видали, да изредка рядом с воротами Запретного города. Может, они и в других местах показывались, но Сяо-Чжан там не шибко бывал; вон на углу Ванфуцзина[6] – гостиница «Пекин»; само собой, там носатых – что мух на свалке, и раньше, и теперь. Да в магазине «Дружба», который на востоке от кольца… Есть «Дружба» на Чжунгуаньцуне[7], но только это целый отель… И всё. А теперь? Вот свернуть сейчас за кольцо – будет Саньлитунь, улица такая, да и район вокруг – посольства, а в забегаловках, на развалах, где хочешь – одни носатые. И к Цаю в лавку что ни день – прутся; попадаются ребятки – в цирке не найдёшь. Несколько было с красными волосами! С красными! И не только на башке: брови красные, руки красным обросли. И ноги. Мохнатые! А откуда, известно, – пожаловали они средь бела дня в трусах! Пришли, пялятся, а глаза – синие! Как у чертей! Ну вот чего с такими делать прикажете? Хотя это ещё что! Пару раз заходили чернющие, – чисто велосипедная смазка! Здоровенные, и глаза – по блюдцу. Сначала, конечно, оробел с ними находиться, а потом освоился. Пасты им крашеной продал под бирюзу. Одного даже потереть получилось: нет, не пачкается.
Чжан тем временем свернул с дороги в узкие проулки – хутуны – и двигался теперь вдоль глухих стен, часто с украшенными входами и резными каменными кругами у дверей. Район тут богатый; на Хайдяне[8], где родился и вырос Сяо-Чжан, таких узорных балок, фигурной черепицы – не густо, а здесь осталось. Даже парные львы попадаются у ворот, а уж эти круглые каменюки (мэньдур называется) – так через дом. И специальная площадочка устроена, вроде здоровенного кирпича, но каменного – «помост, чтобы залезать на лошадь»! Над головой узлы электрических проводов, бегущих в сторону к столбам. Столбы – вещь полезная: на них фонари висят, так что видно, куда рулишь. Да светло от забегаловок: маленькие, чумазые, жмутся к бокам узкого проезда.
Хутун этот культурный. Туалеты понатыканы часто, и не просто так, а с кранами-раковинами: по утрам и вечерам народ моется-чистится. А ещё есть маленький рынок, парикмахерские, велосипеды чинят, а главное – в каждом квартале три-четыре портняжных лавки – подшить там чего, залатать, перелицевать. Сейчас время позднее, местные, понятно, на дорогу высыпали: в этакую жару чего ж дома преть? Харчевни забиты. Компании сидят. Пара закусок, пампушки, а в самом центре – горячие блюда: овощи, а то и мясо. Ароматы такие, что слюной бы не изойти: с утра ведь не жравши. Братья и мама уже, верно, поели. Может, осталось чего, но лучше по дороге подстраховаться. Вот когда-нибудь заработает он столько, что каждый день сможет пировать, вроде тех, расфуфыренных. Галдят, пивом ужираются, в пальцы играют. А на столе мясо – аж три вида! И овощи, и соевый творог… Вот так! И не похоже, чтобы праздник. На праздники и Сяо-Чжан с родными выбирается, бывает, в ресторанчик на углу; как там «пекинский котёл» делают, скажу я вам!.. Особенная такая посудина, в середине труба с горящими углями, в мелком ободке бульон кипит, и в этом бульоне варишь тончайшие ломти баранины, а потом макаешь в соус из кунжутной пасты, цветков порея и красного доуфу…
Не, больше о таком не думать, а то и правда захлебнуться недолго. Сейчас сообразим чего-нибудь. Два мао[9] пять фэней[10] – можно тут на углу отовариться замечательной штукой: блин прямо при тебе жарят, рубленым луком сыплют, ещё и яйцо туда вобьют, соевой пастой с перцем намажут, а внутрь завернут жаренную на масле длинную пышку. Во! Называется «цзяньбингоцзы». Не пекинская закуска, тяньцзиньская, но не один ли чёрт? Хотя два с половиной стоит и мороженое на палочке – сладкое, в шоколаде… Нет, не сегодня – без обеда колом распялит.
– Дайте один, – Сяо-Чжан притормозил у лоточника и протянул ему зажатые в кулаке деньги. Лоточник взял замызганные бумажки, тщательно их расправил, присовокупил к толстой пачке из нагрудного кармана и ухватил половник. Тесто с шипением потекло на разогретый железный лист, лежащий поверх старой бочки с распалённым внутри жаром. Особой палкой вылитую жижу в круг раскатали, подождали, острой лопаткой отскребли, перевернули блин и начали бодягу с посыпанием, намазыванием и заворачиванием.
Удался ужин, правда удался! Вот и не заметил, почитай, как без остатка смолотил. Теперь до дому додержимся. А это, между прочим, ещё час!
Можно было бы и на метро, но толку-то? Довезут до Сичжимэня[11], а там всё, пожалуйте вылезать. И прись дальше либо на велике, коли рядом с метро оставил, либо на автобусе с пересадкой-другой. Метро, стоянка, автобус – тоже не даром. Ну, стоянка – чёрт с ней, пристегнулся где-нибудь, велосипед-то старый, средь бела дня замок пилить не решатся… А коли решатся? Что тогда? В метро и автобус задаром точно не пустят. Вот так каждый день – и столько наездишь, что и думать неохота. На официальной службе получил бы льготный проездной, но у Цая лавка своя, кооперативная. Да в метро этом ещё и все кишки выдавят: станций мало – кольцо да хвостик к нему, а ехать вон сколько охотников…
Сяо-Чжан невесело вздохнул, высунулся на большую дорогу рядом с Колокольной башней и сразу свернул с неё в арку справа, проехал кривеньким переулком между старыми, почерневшими от времени теремами и вырулил к мостику через пруд Хоухай. Вот так вдоль пруда и поедем, а там снова в хутуны…
Нет, будут у него и деньги, и связи, и женщина хорошая. Много женщин! Уважать станут, звать почтительно, полным именем, а лучше – «хозяином», а как же? СяоЧжан, то есть Чжан-малыш, Чжанчик – это для близких. Друзей у Чжана что-то не густо, были да сплыли. Так что никакой не «малыш», а «хозяин» или «директор», и будет это лет через пятнадцать… Нет, двадцать. Хотя двадцать – это через край, он старый уже станет, как гриб, сороковник почти стукнет. Десять в самый раз. Нынче у нас восемьдесят восьмой, а будет, значит, девяносто восьмой… Двухтысячный! Вот в двухтысячном «хозяин Чжан» как войдёт в собственную лавку… Да тьфу – лавку! – в свой отель на Ванфуцзине, как скажет: «А кто у нас тут новенькая самая красивая секретарша? А подать её в мой кабинет! И чтобы мяса сейчас же принесли в чесноке и имбирном соусе! И пирожное!» Вот это жизнь, вот так и будет! Он-то теперь это точно знает, безусловно.
Смешно сказать, чем раньше голова забита была…
Тут Сяо-Чжану пришлось отвлечься от мечтаний: хутуны стали оживлённее перед выездом на Синьцзекоу[12], по бокам запестрели бесконечные шалманы и овощные развалы, попадался и брат фальшивый антиквар, но куда пожиже, чем в восточной части – с заведением старины Цая здесь соперничать никто не мог. Велосипедов тоже сделалось больше, и они сновали между степенными пешеходами, разносчиками, приказчиками, грузчиками и даже клиентами уличных едален, уписывавшими лапшу из глубоких мисок.
Синьцзекоу был, как всегда, запружен людьми: море велосипедистов в каждую сторону, трёхколёсные грузовые агрегаты на педальной тяге – саньлуры, автобусы, телеги, повозки ассенизаторов с бочками и толстыми гофрированными шлангами. Мулы или ослики уныло эти повозки тянули, а рядом сигналили, теснились, обгоняли грузовики, такси, даже частные машины – везёт же кому-то! Запах раскалённых соусов на чесноке и сое, уксуса, перца, навоза, бензина, угольная взвесь от круглых дырчатых брикетов, пыль из-под колёс – всё мешалось в знойном вечернем воздухе, звеневшем от гудков, звонков, криков… «Вечёрка, вечёрка, Пекинская вечёрка», – опять газетный зазывала, только тут это дородная баба в шлёпанцах. «Билеты, билеты, кто без билета – покупайте билет!» – несется ей в тон из раскрытых автобусных окон. «Суп на требухе! Старый пекинский, с пылу с жару!» «Вода со льда, холодная вода!» В музыкальных ларьках дребезжат магнитофоны, в огромных магазинных витринах переливаются огни.
Нужно исхитриться и вместе с целой рекой ве