лосипедов свернуть налево, не попав в другой параллельный поток, ломящийся к северу. Аккуратно нужно, а то народ бывает разный, сомнёт заднее колесо и не заметит. Повернули. Теперь прямо и прямо, до Сичжимэньского вокзала, а там уже и попроще.
Что такое сладкое думалось-то недавно? Отель? Точно, будет свой отель. И начало, чтоб вы знали, заложено не когда-нибудь, а сегодня, в этот самый день; может быть, отмечать его теперь каждый год, а? Приедет этак Сяо-Чжан в свой отель на личном автомобиле, зайдёт: «Какой у нас нынче день? Ах, точно, мой праздник! Тогда подать сюда аж двух секретарш! И мяса вдвое больше!» Хе-хе, то-то!
Папаша-покойник отелей не нажил. Да и вообще ничего не нажил, книжки всё читал, древности лопатил. Вот в шестьдесят шестом ему «красные охранники» и объяснили, какие древности лопатить можно, а какие не след. Странно, что на перевоспитание не послали, но нутро подправили капитально, так до конца и не оклемался. Числился в конторе, писал объявления всякие – и протянул с грехом пополам. Но в себя не пришёл. А потом, когда уже реформы объявили, расхворался совсем, да в восемьдесят первом и помер. Хорошо, старшие братья помогали тогда, а то кто знает… Теперь вот и Сяо-Чжан подрос, даже школу среднюю кончил, как положено. Помыкался на всяких подай-принеси – тут родственник соседа, старик Цай, и позвал помощником в лавку.
Отец с детства тащил да показывал разные старинные штуки: монетки с дырками, бирки гадательные, амулеты, фигурки – рухлядь-то эту никто не отобрал, кому она даром нужна была? И маленький Чжан запоминал, сам с ними возился, тоже мечтал вырасти и стать, как отец: копаться в железках да черепках, читать книжки, которые старыми иероглифами, да ещё сверху вниз написаны. Думал учиться на историка… А потом посмотрел-посмотрел… Вон, хозяин Цай – ни черта про старину не знает, торгует фальшивками, зато и берёт недорого (ну, конечно, с кого как). А зажил-то, зажил за последние года три! Настоящие ценители в такие лавки ни ногой, они всё больше на Люличане[13] отовариваются, так там и цены не подступись! И зачем оно нужно?
Вот Чжан глядел-глядел, да и понял однажды, что мечты его дурацкие – детская блажь. И счастье ещё, что понял, а то пускал бы слюни вокруг валявшихся теперь без дела отцовских монеток да подставок, амулетов да фигурок. Есть их нельзя, и продать выгодно не выйдет – люличановские барыги заплатят копейки, а самому куда соваться? Тут Сяо-Чжан и догадался: а не притащить ли штуку-другую в заведение почтенного Цая?
Вот нынче с утра он загрузил карманы первым, что попалось, – старой маленькой курильницей да парочкой амулетов – и явился к открытию, как ни в чём не бывало, морда кирпичом. Вышел Цай проветриться, чайку похлебать за углом, а тут раз! – и два носатых. Посмотрели, покряхтели, а Чжан-то им – опа! Амулет!
Берите, говорит, недорого! Те крутили, вертели – сколько? Чжан помялся, да такую цену заломил, что самому дурно стало. А они ничего. Потоптались да купили! И амулеты, и курильницу. Не торговались даже. Пять долларов отдали! Пять! Доллары, понятно, брать нельзя, даже инвалютные юани нельзя, но ведь это носатые! Кому они накапают? Взял Чжан свой заработок, сунул в карман, а Цаю – ни слова, чтоб он сдох, скаред трухлявый! Вот так и положил сегодня будущий хозяин гостиницы начало собственному капиталу. Пять долларов! Это ж полмесяца вкалывать, а тут оп! – и вот они. А дома этой древней рухляди – пуды, за год не перетаскаешь.
Сичжимэньский вокзал проплыл справа, миновала и здоровенная барахолка напротив него, и впереди открылась широкая дорога с поворотом на север через пару километров. Ну, поехали потихоньку…
Вот он, вход в зоопарк, а впереди слева вздымается на фоне погасшего неба огромный белёсый силуэт с башенкой. Сиюань-гостиница. Новьё. Тоже дорого и носатых тьма. Ничего, насосёмся денег от отеля в центре – нужно будет приткнуться к чему-то похожему. Там, небось, шелупонь разная не работает, вроде старика Цая. Там каждый швейцар – министр!
Вот такое место как раз для Чжана. Лишь бы разгону хватило – домашних железок и туполобых туристов…
Вдруг что-то призывно блеснуло рядом с дорогой, чуть впереди. Чжан всмотрелся – пусто; померещилось. Нет, снова блеснуло. Вон ещё раз. И опять. Теперь ясно видно, что блестит через дорогу. Тут все направо поворачивают, а это мерцает в парке Фиолетового бамбука. Может, и верно праздник сегодня? А ну-ка…
Сяо-Чжан перекатил на другую сторону улицы, примкнул велосипед к ограде и зашагал по тёмным аллеям знаменитого парка. Удивительно, но в этот час, когда старики выбираются обычно посидеть, посудачить, поразмять кости на воздухе, аллея оказалась совершенно безлюдной. Она уводила всё дальше и дальше, но манящего свечения больше нигде не показывалось. Вдруг позади отчётливо шаркнуло. Сяо-Чжан обернулся… Последним, что он увидел, были два надвигающихся глаза, горящих пронзительным жёлтым огнем.
Георгий порывисто вдохнул и чуть не скатился со своего брезентового насеста. Голова плыла, и уже привычно саднило в груди от вдавившегося защитного овала. Опять. Двадцать пять. Хотя бы не так сильно в этот раз, а то былой синяк ещё не отошёл.
Что же это сейчас показывали? То есть какое «сейчас» – минут девяносто, похоже, он тут восседает с рогатиной в обнимку.
Георгий посмотрел на хронометр – стрелки замерли на половине второго и не собирались шевелиться. Да и хрен с ним.
Итак, вывод: Чёрный гость – он и в Китае чёрный. Вон он вам, пожалуйте. «Чтобы видеть». Любуйтесь. Ну? Собственно, если грипп, корь или дизентерия бывают где угодно, отчего бы и всякой огнезоркой хромоногой гадости не попасться хоть в Китае, хоть на Мадагаскаре? И прежде, и теперь?
Или не так всё просто? Мерзотный юноша – ну так это тоже штука международная: море их разливанное, как недавно уверял Рольгейзер. Выходит, показали Китай, потому что бляшка оттуда и с юношей означенным пересекалась. А была бы из Камеруна? Кстати, чего там ещё болтается по карманам?
На брезент посыпались мелкие монетки, смятые визитки, пачка засохшей до бетонной крепости жвачки… Значок со статуей белградского Победника! Вот тебе и раз, это сколько же он тут провалялся? Уже забыл, когда и ездил… Ну что ж…
Резонатор прильнул на сей раз к сербскому значку, и снова мягко зазвенела под колотушкой железная выдвижная полоса. Тара-там-там там-татам…
Очертания крепости Калемегдан то прорезались в лучах подсветки, то тонули в ночном тумане, всё гуще забиравшем дорогу. Собственно, вглядываться как раз было не нужно, Ратко с лёгкостью достиг бы до любого уголка фортеции и с закрытыми глазами: шутка ли, столько лет отдать этому каменному городищу, безвылазно копаясь в стуженых ямах, обдирая кожу об углы кладки и сметая кисточками пыль со ржавых железяк? Теперь докопался и досметался. К чёртовой матери ваши куртины, пора и честь знать.
Шаги вытопывали по ступенькам вверх на холм, к дорожке, идущей параллельно реке Саве. Впереди, у самого её слияния с Дунаем, располагалось излюбленное когда-то Раткино место, где так славно было постоять в одиночестве, особенно ночью, когда нет толп туристов, шума и толкотни. Постоять, помечтать, поразмышлять о собственном пути, лёгшем меж этих древних стен, о том, что каждый день раскопок больше и больше стирает и без того зыбкую для Ратки грань времён, и что можно вот так, наяву, запросто ахнуть в непостижимую стремнину ушедшего, коснуться её, чуть что не лизнуть, переместившись за мгновение на века…
По правую руку на самой вершине столба виднелся Победник. Электрические лучи белым пятном вырывали из мрака растекающуюся в блике ленту меча. Вот свернуть сейчас мимо него да и двинуться через римские эти руины к центру крепости. Прогуляться последний раз. Когда ещё судьба сюда притащит?
Теперь финита, теперь, граждане, всё. Расчёт уже получен, а с завтрашнего дня добро пожаловать на новую службу, в уютный цыганский ресторанчик в Скадарлии[14]. Рядышком, между прочим, было бы о чём говорить. Вот сейчас пройти насквозь ворота в двух внешних стенах, парк – и прямёхонько по улице Князя Михаила до площади, а там на другую сторону, свернул – и готово. Хозяин понимающий попался, давай, говорит, пока не поздно будем из тебя человека делать. Ты парень грамотный, с образованием, языки знаешь – пристроим заказы разные принимать, меню обсуждать, то-сё, глядь – и до метрдотеля дорастёшь. И на жратву тратиться не нужно: сотрудникам питание бесплатное. И форма…
Сегодня один вечер отработал: вместо примерзших пальцев и завывания ветра – уют, тепло, отличный ужин и музыканты с тамбурами[15] поют про Старый Фиакр. Как заново родился. А денег поднакопится – и валить отсюда; Европа большая, место сыщем. Пусть на Победника сербы пялятся.
Дорожку всё больше затягивало туманом. Чуть поодаль обзор начинался только выше груди. Так, глядишь, и совсем заволочёт.
Ворота в стене прямо по курсу виднелись уже близко, осталось пересечь площадь. Вдруг из-под ног кто-то кинулся в сторону. Тьфу на тебя, кошка! Чёрная? Не разобрать ни шиша… Да и фиг с ней, какая разница? К деньгам! Лишь бы не споткнуться о такую и не грохнуться на булыжники… А это что там такое, на другом конце, у самых ворот? Будто два жёлтых фонаря кто держит у висков и вразвалочку шагает навстречу. Пойдём, глянем…
Потом истории начали меняться с калейдоскопным мельканием. Георгий только успевал прийти в себя и выбрать новую опору для резонатора. Девушка, вышагнувшая из здания Софийского Союза журналистов в нагретый липовый сироп июньского вечера и сгинувшая прямо тут же, на площади Гарибальди; горящие глаза явились чуть не с самых трамвайных путей бокового проулка, в который превращается здесь проспект Графа Игнатьева… Чёрная фигура на курорте в южной Турции… Пропавший студент в испанской Таррагоне… Красноярск… Калининград… Франкфурт (этот-то откуда, ведь не бывал ни разу… Но вот он, магнитик из сумки, как раз с видом центральной площади) …