– Что не удивлены – ожидаемо. А вот к мудрёным словам Валерия Иннокентиевича зря привыкаете: путаник он великий. Впрочем, позже. Грудина цела?
– Надеюсь. Но болит катастрофически.
– Ну, это поправимо, вам ли объяснять. Калита, полагаю, больше не понадобится, так что можете вернуть.
Георгий недоумённо воззрился на говорящего, потом, догадавшись, полез за пазуху и извлёк из-под одежды холщовый кисет. Контуры охранной плашки не угадывались в нём совершенно: вместо керамической таблички мешок заполняла теперь сухая глиняная пыль.
– Время им подошло, – пояснял старик, принимая дерюгу, – роль отыграна.
– Роль?
– Разумеется. В конце концов, что есть всяческое движение жизни? А это, – он широко повел рукой, – считайте, подмостки.
– Ну да, дяденька Шекспир нечто подобное уже загибал, лет пятьсот тому. Между прочим, не расскажете, отчего этакая иллюминация? Новолуние ведь, или путаю?
– К вам вопрос, милейший, к вам, не ко мне. Кому новолуние, а вы, видать, предпочитаете?.. – И Анастасий кивнул вбок. Георгий обернулся и уставился на полный яркий диск над соседней крышей.
– Быть этого не может, – заключил он, разглядывая светящийся лунный круг. – Хотя о чём бы это я? Чёрного гостя больше нет?
– Для вас – нет. Вы же это имели в виду?
– А вообще?
– Не существует такой штуки, как вообще, Георгий Игоревич. Повторяю, для вас Чёрного гостя отныне нет.
– Значит, я, как там… стал собой?
– Никем пока вы не стали. Однако, может быть, побеседуем в более приятном месте, чем перед воротами ТЭЦ?
– Снова в стену зовёте?
– Как прикажете. Я думал, вам хотелось бы испробовать другой маршрут, – старик выразительно посмотрел в небо, а затем перевёл взгляд на Георгия.
– Да? А волшебные слова?
– Простите?
– Пустое. Вспомнил недавний театральный опыт. Там, чтобы летать, требовали какие-то нелепые присловия. Избушка, мышка-норушка… и на помеле езда… вот и сделалась…
– Звезда, – закончил Анастасий и с силой оттолкнулся от асфальта.
Он завис на высоте роста, переплетя скрещённые ноги, и неспешно водрузил ладони на бедра. Сидел старец на зависть прямо.
– Не присоединитесь? – поинтересовался он, слегка разворачиваясь к Георгию всей фигурой. – Просто толкайтесь хорошенько.
– Мне в этакий бант нипочем не втиснуться.
– И шут с ним. Толкайтесь, говорю!
Георгий что было мочи вымахнул с места вверх и, растопырившись, замер: обратно к земле не прижимало. Он висел чуть ниже своего величавого направителя, будто бы в плотном киселе, но движения оставались свободными.
– Подберитесь немного, – буднично советовал Анастасий. – И подайте грудью вперёд.
Георгий попробовал усесться по-турецки, и со второго раза кое-как вышло. Попытка же выставить вперёд ключицы чуть не перевернула в воздухе головою вниз.
– Осторожнее, осторожнее, – невозмутимо напутствовал старец, ловко перехватывая Георгия за локоть. – Не костями налегайте, в самом-то деле. Знаете, какую область называют в обиходе «душа»? Вот ею и оперируйте. Мысленно. То есть, друг мой, тянитесь душою. В буквальном смысле.
Скрюченный над мостовой антиквар как сумел распрямился и попробовал ощутить середину груди. Удивительно, но боль не беспокоила, а там, где совсем недавно висел кисет, царило непривычное тепло. Оно жило само по себе, не роднясь с телом, однако и сторонним ничуть не было. Георгий измыслил слегка толкнуть его вперёд, и в следующую секунду в лицо ударила стена ветра.
– Полегче, полегче, – Анастасий моментально нагнал, пристроившись сбоку и чуть спереди. – Привыкните сперва. Сейчас таким же манером, но наизволок, между вон тех крыш.
И два силуэта стремительно и бесшумно рванули меж беспроглядных островерхих махин, уносясь всё выше, в простор глубокой звездной ночи.
Лететь оказалось невероятно просто. Больше всего удивляло, что встречный ветер ничуть не мешает дыханию, а холод не чувствуется и на умопомрачительных высотах. Город выглядел отсюда уже иначе: вместо мёртвых чёрных окон и погасших ламп под ногами плескалось море разноцветных сполохов; одни из них двигались, другие мерцали, и казалось, что цельная эта громада дышит и вздрагивает. Анастасий указал рукой в сторону и помчался по безоблачной воздушной равнине, то воздымаясь, то опять скатываясь; Георгий послушно устремился следом.
Жульническая полная луна, реявшая в вышине с левого боку, вдруг поплыла назад, словно бы перекинулась обычным фонарём. От неожиданности Георгий зажмурился; когда через мгновение веки разжались, пакостное светило преспокойно висело на прежнем месте и не думало больше путешествовать.
Город тем временем кончился, и теперь во все стороны простирались леса, местами перерезанные реками и цепями озер, холмы и обширные поляны. То тут, то там у воды или у опушки мерещились фигуры; казалось, лунный свет отливает на серебрящейся чешуе или теряется в гуще меха, но кто скажет, было ли это вправду или только чудилось с высоты? Удивительно, но дорог и пашен не виднелось вовсе.
Анастасий снизился и понёсся ближе к земле, почти над самыми вершинами вековых деревьев. Несколько раз он сворачивал, закладывая набок, затем замедлил ход и осторожно спланировал на широкое перелесье, в метре над поверхностью распутавшись и ловко придя на ноги.
– Ну что, притомились? – справился старец у насилу подоспевшего и едва не опрокинувшегося у земли Георгия.
– Нет-нет, чудесно, – невпопад ответил антиквар, с трудом привыкая вновь двигаться по твёрдой горизонтали и выгибая одеревеневшую спину. Несмотря на глубокую ночь, видно было великолепно, до самой дали. – Где это мы?
– В одном дивном месте, где легко беседовать и где вам ответят на вопросы, – старец повернулся и неспешно зашагал в сторону безлесного холма, перекрывавшего горизонт между краями просеки.
– А ваши… э-э… коллеги? – Георгий примостился с левого боку, загребая ботинками по росистой траве. – Они к нам присоединятся?
– Не вижу нужды, – старец пристал, взглянул спрашивающему в глаза и возобновил своё шествование. – Насколько могу судить, ни врач, ни путевод не потребны. Синяки не в счёт, а на верную стезю вы и так пытаетесь выгрести. К чему ж тут Ферапонт с Серапионом?
– Так ведь Устроители умов!
– Просил же, Георгий Игоревич, не вцепляйтесь вы в козловские афоризмы. Менс-эдитор, коли пришла такая пьянка, – это не про нас. Молод был Валерий Иннокентиевич, неразборчив, да и валил всё в кучу, и своё, и стороннее. К нам больше иные прозвища липнут.
– Вешники? Кстати, а почему?
– Потому что вершники. Таково старинное величание волхвов, но и здесь путаница, ибо не от них, а от нас идёт имя. Впрочем, тонкости как-нибудь в другой раз. А устроителем ума уместнее бы назвать самого Козлова.
– Вправду?
– Разумеется. И Козлова, и ученика его Константина Карсавина. Да-да, не удивляйтесь. Они были не просто знакомы, Константин Платонович совершенно переменился под влиянием козловских идей. Как преобразился потом и желторотый студент Карсавина – Фёдор Пирогов…
– Фёдор Иосафович?
– Видите как? А сколько было и других, менее говорящих вам имен, чьи хозяева выкорчевались из безысходной топи вослед зажжённому ими огоньку, и скольких потом вывели сами. Как метко вы называли подобное: «прикрывать рукой фитиль»?
– Но почему же тогда ничего не осталось-то, почему памятников нет, рукописи пропали, следов отыскать невозможно? По крупицам ведь и то не собрать.
– А почему спасший вас не единожды защитник рассыпался в пыль, и, между прочим, тоже не собрать, хоть тресни? Нужна ли глиняная плакетка, когда её роль исполнена и запечатлена в вечности?
– Но они-то не плакетка! Дочь Карсавина полжизни надрывается, чтобы отыскать и сберечь память о папе, а находит только эту вот пыль – ни собрать, ни склеить: ушёл человек, и даже могилы не осталось. А Пирогов? Он-то куда девался? Был он вообще? Ведь уверяют, что и не существовало такого, а значит, и умереть он не может!
– Так это святая правда – не может. Ни он, ни другие. Кабы знали, что по привычке называют смертью, человечество хохотало бы до слёз, но не об этом сейчас речь. Те, кто настоящие, истые – не уходят. Становятся сильнее, мудрее, но не уходят, лишь спускаются с подмостков. Смерть – для мертвых, что себя ещё заживо погребли; Василий Сергеевич потешно их этак зовёт, кажется, местечковые? Перестаньте гоняться за тенью, Георгий Игоревич, у вас предостаточно действительных забот, и их нельзя передоверить. Прикрывайте огонек, что тлеет за грудиной, или, как сказал бы мой дивный соратник, – в середухе. Есть надежда не опоздать.
– Куда?
– К самому себе. Вы уже на пороге, остался лишь шаг. Потом будет иначе, и старания потребуются другие. А сейчас – шаг. Важный, сложный; не ошибитесь, переступая. Потому что к этому превращению вы и шли, именно о нём пытались сказать ваши любезные козловы, пироговы и тьма других. Не менс-эдиторов, тьфу бы на слово паршивое. Предтечи превращений, властители чудес, ворожители судеб. Ведь не заумь и не шарлатанская волшба – но их и только их чудеса подлинные. И ваши, если не обманетесь, шагнув. Смотрите!
Георгий повернулся к поросшему травой холму, куда направлялся во время беседы, и обнаружил, что тот не стал ни на пядь ближе. Странной конфигурации возвышенность вздымалась впереди, прочерчивая на фоне ночного неба ровную горизонталь, словно бы край земли загибался здесь кверху; бока взгорья скрывались за подступающей с обеих сторон стеной леса, и оставалось лишь гадать, опускаются ли склоны позади зарослей или подъятая равнина так и тянется надолбом в бесконечность.
Изрядно промокший антиквар намерился было спросить, что именно предлагал разглядеть его небывалый вожатый, как вдруг над верхом холма светлой нитью занялась и стала стремительно шириться, переливаясь и набирая силу, горящая золотисто-багряная полоса.
Золотисто-багряная полоса залегла между веками, заполняя голову неожиданной лёгкостью и светом. Георгий вздрогнул и открыл глаза. Похоже, он ненароком провалился в липкую предвечернюю дрёму и теперь совершенно не представлял, сколько проспал здесь, на клеёнчатой госпитальной кушетке.