– Прошу, упакуйте это как можно более аккуратнее.
– Да, конечно, сэр. Но сэр Уильям сказал, что комнаты остаются за вами до следующего визита.
Он сошел с ума? Галл всерьез воображал, что Мейбридж примет очередное его чудовище? Ноги́ его больше не будет в этих комнатах обмана и боли. Фотограф собрал остатки своего имущества и сунул с ними дневник в сундук, который унесли мужчины. Долгое заморское странствие вдруг показалось благословением. В процессе он мог отдохнуть и восстановиться, избавиться от мерзких и кошмарных воспоминаний о последних сутках. Мейбридж запер за собой комнату. Ключи оставил себе. На пути к ожидающему экипажу тянули и звенели швы на ягодицах и спине. Его изобретение работало; теперь необходимо найти функцию для гения этого аппарата.
Гертруда все реже и реже бывала в доме номер четыре по Кюлер-Бруннен. Без Измаила тот казался одиноким и безынтересным. Она бросила ждать обещанного письма от невидимого хозяина. Сказано было, что с ней свяжутся вновь через год, но прошло почти два, а никакой коммуникации не произошло. Она не знала, игнорировали ее или наказывали; так или иначе, она чувствовала себя бессильной. И посему удалилась в старые комнаты своего семейного дома; родители не обращали никакого внимания на ее похождения, слишком занятые делами города, и она все больше чувствовала себя невидимкой. Даже Муттер большую часть времени смотрел сквозь нее; только Сирена вроде бы получала удовольствие от ее общества и интеллекта.
Впрочем, сегодня она вернулась в этот старый дом, слепо слонялась по нему в дождливое утро, ожидая подругу. Пришло сообщение: циклопа разыскали и доставили в старый рабский барак.
– Какое ужасное место для бедняги, – сказала Сирена Гертруде, когда заехала за ней на автомобиле. Ворота раскрыл Муттер, демонстрируя манеры еще хуже, чем в прошлый раз, и проводил Сирену в приемную со скрипом и кряхтеньем.
– Зачем ты держишь этого мужлана? – спросила она, когда он убрел.
– Он по-своему полезен, – сказала Гертруда, отвлеченная и сосредоточенная на чем-то постороннем. – Это он рассказал мне об Орме, – добавила она рассеянно.
– Откуда ему об этом знать? – спросила ошеломленная Сирена.
– Люди в низах ближе к земле, они обмениваются о нем байками. Они только и говорят о примитивном или призрачном без задней мысли. В их мире нет места философии. Они действуют в тесных стенках факта. Так важность обретают случайные пустяки и истории, как у нас – идеи. Образованные классы отроду не рассказывают истории, не разносят легенды и не изобретают мифологии.
– Вот как? – сказала Сирена, удивляясь и не вполне понимая, почему девушке это интересно или известно. – А как же греки? – спросила она, притянув на помощь притворному интересу осколок забытого образования.
– В точности то же самое. Титаны начинались не более чем с племен туземцев, обмазанных белой грязью, которые скакали у хижин и выкрикивали сказки под шум трещоток, чтобы женщины и дети не выходили.
– М-м, – протянула Сирена.
– Я скажу еще одно: Муттер не доверяет доктору Хоффману еще больше моего – кажется, от чего-то в связи с его сыном.
Сирена совершенно потеряла внимание и порывалась уходить. Момент настал: она наконец могла поблагодарить Измаила и начать их дружбу. У ворот Сирена снова взглянула на Муттера; тот смотрел на мурчащий автомобиль и игнорировал ее интерес. Гертруда повернулась к нему перед уходом с дружеским выражением на лице.
– Сегодня мы вернем домой Измаила, – сказала она доверительно.
Она повернулась к машине, упустив его выражение, которое вдруг перекосилось. Сирена поняла, что ее подруга жестоко ошибается, хоть сколько-нибудь доверяя этому презренному олуху, и решила блюсти его будущее участие внимательнее.
В машине Сирена нашла отстраненность Гертруды раздражающей. Ее пригласили разделить момент, а не игнорировать его.
– Как думаешь, он здоров? Затронута ли его память? – спросила Сирена. – Он провел там долгое время. Возможно, даже не вспомнит меня. Как я ему все расскажу, все объясню?
Гертруда искренне привязалась к новой подруге и черпала немалое удовольствие из ее кипучей энергии, но сейчас та больше напоминала писклявую девицу, фантазирующую о том, с кем никогда не встречалась. Гертруда пыталась смолчать, но упрямство – своевольный советник.
– Знаешь ли, с ним бывает очень трудно; он не такой, как мы, отнюдь.
Сирена замолчала, ожидая дальнейшего, но подруга больше ничего не прибавила, и казалось это предупреждением. Последние мили до рабского барака они проехали в молчании.
– Его было чертовски трудно вернуть. Уверены, что знаете это чудо? – шарм Маклиша уже давным-давно остался позади, вместе с пустыми бутылками, и женщины поморщились от его резких и грубых манер. Вмешался доктор – буквально вступив между ними, улыбаясь и пряча дерзость партнера.
– Уильям имел в виду, что ваш друг не хотел покидать Ворр. Он сопротивлялся, и нам пришлось применить силу, чтобы доставить его сюда.
– Он цел? – вскинулась Сирена.
– Да, госпожа, сколько я понимаю, цел и здоров, – сказал Хоффман.
Сирена не поняла, что он имеет в виду, но успокоилась.
– Он напугал моих людей, – влез Маклиш. – Вы говорили, что он уродец, но к такому не был готов никто! – Он постучал по металлической двери камеры. Изнутри донеслось шуршание. – Мы надеемся, ваше присутствие его утихомирит. Уверен, как он вас завидит и заслышит, враз присмиреет.
Сирена уже отиралась у двери в ожидании; Гертруда неуверенно подалась назад.
– Там темно, – пророкотал Маклиш.
– Да, ему так нравится, – сказал доктор, следя за глазами Гертруды.
Маклиш снял ключи с ремня, вставил один из них в замок и повернул. В другой руке он держал кнут. Дверь скрипнула под своим весом, и под соломой и лохмотьями в дальнем темном углу заволновалось движение. Все вошли и встали плечом к плечу. Сирена колебалась, затем выступила вперед.
– Измаил? – сказала она тихо, и в углу почувствовалось внимание к ее словам. – Измаил, мы пришли забрать тебя домой. Со мной здесь Гертруда.
Под соломой отчетливо зашевелились, и все напрягли зрение, чтобы разобрать фигуру на четвереньках. Маклиш переложил кнут из руки в руку.
– Измаил, мы скучали по тебе, дома ты будешь в безопасности, – сказала Гертруда – механизмы ее голоса смазала его близость.
– Да, теперь мы можем уйти – пожалуйста, идем с нами, – сказала Сирена. – Ты признал меня? Я Сова. Я та, с кем ты провел ночь во время карнавала.
Маклиш поджал губу, и они с доктором обменялись пораженными взглядами. Фигура вышла из тени им навстречу.
– Да, вот так, иди к нам, – сказала Сирена и повернулась к Гертруде, сияя и дрожа. – Он узнал меня!
Улыбаясь со слезами в глазах, она обернулась назад, когда пленник выступил на луч света, падавший через зарешеченное окно и разделявший камеру. Он посмотрел на них, и обе женщины закричали.
Цунгали споткнулся о горшок. Он не разглядел его прямо посреди тропы. Как это возможно: он – опытный охотник, который обычно ничего не упускает. Потом Цунгали осознал, что все его внимание сосредоточено на движениях и звуках вокруг, блуждает у деревьев, чтобы опознать, кто или что за ним следит. До сих пор он делал это подсознательно; теперь заметил.
Он взвел курок «Энфилда» и встал как истукан. Под башмаками хрустели осколки хлипкого горшка. С ним рядом кто-то есть, иначе быть не может. Цунгали прочитал заговор и плюнул в подлесок. Каких только существ там нет – это знают все. Он ненавидел это место и никогда даже не мечтал преследовать здесь свою добычу. Обстоятельства изменились, духи обернулись против него; о том неустанно напоминали подергивающиеся раны. Он должен бы уже убить белого, помешать ему проникнуть в это проклятое царство. Но то был не заурядный белый. Цунгали даже думал, что гонится за призраком – или существом, что похищает и носит тела мертвых или забирает их лица. Он узнал Уильямса с первого взгляда, но не мог поверить, что это возможно. Тот должен был сдохнуть со всем своим отрядом лживых захватчиков в первые же дни Имущественных войн. Пусть и живой, он должен быть старше, а не ровно того же возраста, что и в день, когда вернулся с пляжа. Цунгали на миг опустил взгляд на свои заскорузлые мосластые руки. Почувствовал, как в суставах ноют годы.
Может, он сейчас чувствовал на себе взгляд Лучника? Может, тот оставил это блюдо на тропе, чтобы напугать его? Цунгали произнес еще один заговор, свистнул и сплюнул. Здесь есть вещи похуже англичанина, даже если тот призрак.
Он продолжал медленно пробираться вперед и через несколько часов наткнулся на очередной горшок. Он был полон дымящейся ароматной пищи. Варварским пинком Цунгали послал его прочь с тропинки и продолжил путь. Он разорвет глотку врагу, который играет в игры с его голодом и страхом. В мысли вошли Былые и демоны, но он знал, что они не готовят еду – даже ради злой шутки, чтобы посмеяться над ним. Нет, это что-то другое, что-то с человеческими наклонностями – а значит, все равно ужасное, только на свой лад. Нервы Цунгали все больше и больше расшатывались, когда он неожиданно услышал в небе тихий свист. Он уже слышал его раньше, и теперь в жилах остыла кровь. Затем оно прошило сверху листву и ветви; Цунгали выронил Укулипсу и сжал руки над головой, не смея взглянуть. Стрела взвизгнула и задрожала, пронзив тропу в двух метрах перед ним.
Гертруда обнимала Сирену, одной рукой охватив ее сотрясающиеся плечи. Она обжигала глазами Хоффмана и сдерживала собственные слезы, которые медленно дистиллировались из шока в ярость. Маклиш выволок их из камеры в маленький кабинет, где они теперь и сидели.
– Да что с вами? – бушевал он. – Получили своего циклопа, а теперь орете?!
– Эта тварь – не Измаил, – сказала Гертруда, скрипя зубами и отодвигаясь от горестной подруги, чтобы дать отпор агрессии Маклиша.
Доктор придвинулся к ней и озадаченным голосом переспросил: