– Шарлотта, кажется, я влюблен, – сказал он со слезами, бегущими по лицу, и его тело сотрясалось и хрипело в испуганных объятьях. Так они и оставались, пока Француз не уснул в слезах. Шарлотта уложила его в постель и опустила шторы перед поздним косым солнцем. Она на цыпочках обходила комнату, собирая вещи по чемоданам и стараясь не думать о том, что он сейчас сказал. Его ритмичное дыхание приглушало и отмеряло теплую тусклую тишину.
Три дня спустя Француз стоял в вестибюле отеля, одетый в один из своих безукоризненных белых костюмов. Шарлотта купила билеты на корабль до Европы. Чудовищный черный дом на колесах пыхтел в ожидании снаружи, забитый их скарбом. Француз мешкал, цепляясь за ее руку, выглядывая в слепящий свет улицы. Его костяные эскимосские очки сменились на более крупные и современные, громоздкие на заостренном личике, придававшие ему внешность насекомого.
– Отправляемся? – спросила она, ласково сжимая ему руку.
Он сглотнул и кивнул, и она проводила его через теплые стеклянные двери и по кривящимся ступенькам. Перед тем как взойти в массивный транспорт, он поднял взгляд на кипящую толпу, на островок деревьев через дорогу. Он безнадежно искал кого-то, кого не знал, кого-то, кто мог бы знать его; последний шанс залатать рвущуюся рану, пожирающую заживо. Он высматривал узнавание во взмахе руки, или прикосновении, или улыбке. Никто не выделялся из толпы. Никто не видел его в солнечном блеске и завивающейся пыли. Он сел в автомобиль, и тот выбрался из города, через засушливый пейзаж, к побережью. В зеркале заднего вида с пассажирской стороны, подправленном для его пользования, удалялась темная линия Ворра, пока не стерлась дымкой, пылью и вибрацией. Его глаза не отрывались от отражения, пока машина не добралась до моря.
Хоффман шел через город. Его требовали в дом Августа Дарена, одного из богатейших эссенвальдских предпринимателей, желавшего присутствия доктора сию же минуту. На супругу Дарена напала банда хулиганов, которые вытащили ее из экипажа. Август пребывал в ярости, требуя обрушить на голову преступников суровое, мгновенное и мучительное правосудие. Он так бушевал из-за злоумышленников, что забыл упомянуть травмы жены, и Хоффман не представлял, какие инструменты или лекарства понадобятся. Впопыхах сгреб в самый прочный саквояж пригоршню того и пригоршню сего. Негоже впасть в нерасположение Августа Дарена – особенно сейчас, когда жизнь внезапно изменилась к процветанию.
Хоффман становился экспертом по случаям и возможному лечению того, что в простонародье стало известно как Фанг-дик-кранк. Он говорил пациентам, Гильдии лесопромышленников и городским властям, что ведет в частной лаборатории всеохватное исследование и уверенно приближается к панацее от ужасной заразы: по правде же он провел парочку неудачных аутопсий, лечил страждущих выдающимися дозами барбитуратов и допрашивал скованных заключенных, приведенных полицией, – с которой он теперь тесно сотрудничал. Главным его открытием стало то, что феномен на спаде. Этого он не говорил никому, но удвоил свои всеохватные усилия по поиску панацеи. Даже вводил отдельным «переносчикам» сыворотку собственного изобретения и выпускал их в свет, чтобы обмелить течение зловредного расстройства. Благодаря врожденной смекалке Хоффман доведет свою неожиданную темную лошадку до славной победы науки над злом. Ему всегда везло с пришельцами, а этот был на вес золота.
Его статус в обществе неуклонно рос, и доктору уже не требовалось понемногу практиковать в области неортодоксального, чтобы поправить свои дела. Более того, чем меньше об этом будет сказано, тем лучше. Его глодало прошлое и делишки с Маклишем. Подобные занятия стали зияющими медвежьими ямами на успешном пути к вершине, и он мечтал о том, чтобы они исчезли либо забились каким-нибудь амнезийным щебнем. Доктора потрясло знание девчонки Тульпов об Орме; еще шаг – и падение. Последующее фиаско с мерзким созданием, которое они по ошибке вытащили из Ворра, только ухудшило ситуацию. У этой Лор были очень хорошие связи: одно слово в нужном месте низвергнет все его достижения. Он знал, что только безвестность их одноглазого дружка не дает этим словам испортить воздух. Его защищало знание о существовании циклопа.
Сотрудничество с Маклишем стало обременительным, и это коробило уверенность Хоффмана; теперь запальчивый шотландец стал куда ниже его и непредсказуем в своих перепадах настроения. Вдобавок этот хам вечно пенял на него, если что-то шло не так. А «не так» сейчас было преуменьшением: они использовали Орма девять раз, из них два потерпели серьезный крах. Он все еще верил, что надругательство над каргой Клаузен было первой вылазкой Орма, а это приводило полицию прямиком на его порог. Все эти злосчастья угнетали Хоффмана, пока он целеустремленно шагал к пациентке с неизвестным диагнозом. Следовало пересмотреть приоритеты, и он дал себе слово избавиться от этого ярма страхов, как только представится возможность. Ему хватит сообразительности заставить женщин замолчать при помощи лжи и угрозы, но надсмотрщик – дело другое. С ним придется управиться не мытьем, так катаньем.
Маклиша ждали почести. Гильдия пригласила его с супругой на особый ужин, чтобы отметить рост продуктивности компании; величайшей лептой в успехе стала его рабочая сила, и дешевле было именно воздать почести, чем дать прибавку к жалованью.
Миссис Маклиш уже давно не бывала на формальных приемах и держалась настороже. Выпуклость новой жизни в животе только-только начала показываться, и ее слегка беспокоило, что она покажется пухлой, а не беременной. Они одевались в спальне: он возился и ругался на запонку для воротника; она вертелась и смотрелась в ростовое зеркало на гардеробе.
– Уильям, как думаешь: синее или зеленое?
– Я только что купил тебе синее, вот и носи.
– Да, но какое лучше подойдет для этого вечера? Все-таки больше мне идет зеленый.
– Тогда на что мы купили тебе синее? – спросил он брюзгливо, когда запонка выпрыгнула из пальцев и исчезла под кроватью. Он чертыхнулся и заполз за ней, пока блестящие парадные брюки сбивали ковер. Она пропустила реплику мимо ушей.
– Но выбор только между ними, у меня всего два платья.
– И слава богу, а то бы мы проторчали дома всю ночь! – ответил он из-под кровати, и его голос странно загудел в резонансе фарфорового ночного горшка. Маклиш нашел запонку и выполз, чтобы опять затеребить воротник.
Обычно Мэри Маклиш была не из женщин, впадавших в подобную кокетливую неуверенность; ее аскетичная жизнь основывалась на простых фактах и базовых удобствах, но теперь она получала удовольствие. Маленький фарс выбора вернул ее на высокогорье, в бабушкин дом, к детским играм во взрослую примерку.
Маклиш расправился с воротником, но скособоченный галстук висел с вялым и извиняющимся видом. Он любовался им, пока она не рассмеялась.
– Что? – резко спросил он.
– Что? О, Уильям, сам взгляни, в каком он состоянии!
– В каком?
Она отложила платья и с игривой улыбкой подошла поправить галстук. Он ощетинился при ее прикосновении. Чем больше она тянула, тем больше он цепенел. Когда ее улыбка потухла, его тепло уже ушло целиком.
– Все было замечательно, женщина, а теперь какой-то бардак, – сказал он, отталкивая ее пальцы. – У нас нет на это времени, нам нельзя опаздывать.
Она ничего не ответила и вернулась к платьям; теперь они казались сморщенными и равнодушными. Он бросил взгляд через плечо.
– Где синее? – спросил он в наполнявшем комнату брожении разочарования. – Не знаю, что за сыр-бор, смотреть сегодня все равно будут не на тебя, – заключил он, хватая пальто и распахивая дверь.
Она смотрела, как он исчезает из комнаты. После нескольких секунд в полной неподвижности оделась и спустилась ждать подле него прибытия автомобиля, который отвезет их на торжество. Стоя перед домом, она выглядела грациозной и тихой, и зеленое платье подчеркивало ее волосы и глаза, но муж был слишком занят своими мыслями и сердит, чтобы обратить внимание.
Доктор прождал долгих десять минут, прежде чем фары машины исчезли с дороги. Затем направился к укрепленной двери рабского барака, войдя с помощью собственного набора ключей, о котором никто не знал. Там он поставил сумку на центральный стол и вынул сверток. Хоффман уже собирался ударить в гонг, когда услышал на металлической лестнице шаги. Обернулся и увидел, как с отсутствующей улыбкой на лице медленно спускается вестник лимбоя.
– Орму? – спросил тот плоским мертвым тоном.
– Да, – сказал доктор нервно. Он никогда не бывал здесь без Маклиша, и его пугали и это место, и населявшие его существа. Мурашки ползли по коже всякий раз, как он приближался к вестнику.
– Что сделать? – спросил тот.
Доктор объяснил специфику задачи и как ее необходимо осуществить.
– В этот раз вам не понадобится запах или след, – настаивал он, и вестник вроде бы согласился.
– В этот раз видящий останется, останется до потом.
Доктор на миг задумался, кивнул, забрал сумку и ушел. Вестник нежно поднял сверток и прижал к груди.
Вот и все. Теперь он поговорит с этой нахальной Тульп и укоротит ее непокорность; она буквально не в том положении, чтобы спорить. Он назначил официальный визит и удивился при виде адреса. Он никогда не был в доме номер четыре по Кюлер-Бруннен, но знал его; занимался одним делом в связи и в близости с ним. Почему она там живет? Не могла же эта собственность принадлежать ее отцу или другому члену ее влиятельной семьи?
Он упоминал Тульпов – и, разумеется, семейство Лоров, – когда осматривал жену Августа Дарена, которая, как оказалось, стала жертвой Касания: правую сторону ее тела слегка парализовало, словно электрическим током. Тогда-то ему и пришла в голову мысль лечить пораженных болезнью разрядами гальванической энергии. У Месмера получалось, почему не получится у него? Стоит людям заслышать о комбинации шоковой терапии и барбитуратов, как бумажники захлопают, как дрессированные птички; сколько чудесного оборудования он сможет накупить для усовершенствования экспериментов: генераторы Ван дер Граафа; крутящиеся колеса; искры и запах озона; медные провода, стеклянные провода; фарфоровые резисторы – эти гигантские блестящие жемчужины. Лаборатория преобразится. Как только он расправится со всеми неугодными затруднениями, можно приступать.