– Какого хрена вы тут ошиваетесь? ВЕРНУТЬСЯ В ПОЕЗД! – проревел он.
Смешок оборвался, и они закрыли глаза в одном медленном одновременном движении. Затем началось дыхание – то самое единое дыхание, какое они с Хоффманом услышали в ту первую ночь.
– Прекратить! Прекратить СЕЙЧАС ЖЕ! – заорал он.
Дыхание удвоилось в силе. Вдруг он растерялся перед их числом. Лимбоя оставались неподвижными, только их груди ходили в унисон. Единственное движение было в середине шеренги. Там стоял вестник, что-то прижимая к груди и медленно, напряженно поглаживая. Маклиш направился к нему, наступал, поднимая пистолет к его лицу.
– Вели им вернуться в поезд, – потребовал он, увидев способ перехватить власть над ситуацией.
Тут он понял, что у вестника в руках. Обвисшие полоски ткани разошлись – там покачивалось почти голое существо, чьи безжизненные конечности болтались вместе с движением. Маклишу хотелось спустить курок и покончить с этим, но он знал, что все и так уже кончено.
Глаза мертвого абортированного ребенка открылись и уставились в его. Дыхание прекратилось, и промеж лимбоя зашелестело что-то еще. Что-то змеилось в их рядах, потрясая их место на земле не скоростью, а огромной энергией. Маклиша толкнуло, словно поездом, и он лишился чувств; в секунду каждый орган в теле встал, как будто никогда не двигался. Все клетки уступили перед Ормом. Только бешеные глаза сверкали на мертвом лице, когда тело повалилось на землю.
Лимбоя показали на свои сердца и рассеялись в чаще леса со своим трофеем. Час спустя локомотив испустил дух, а его топка прогорела до холодного пепла.
Отчаянные подвижные глаза того, что было Маклишем, уставились на Любовничка, который все это время стоял за лимбоя и терпеливо выжидал. Даже в ослабевшем состоянии Любовничек сохранил достаточно воли, сил и навыков, чтобы собрать ветки и лозы и сладить примитивную волокушу. Он подтащил свое творение к трупу: он заберет Рыжий Мех домой, к своему народу, один из его желудков уже урчал.
Измаил прибыл к месту, где пал могучий дуб, и теперь его распластанный ствол выписывал горизонт миром вертикалей. Должно быть, дуб был солидного возраста; Измаил легко мог спрятаться в его ширине. Дышалось чудесным ароматом лиственного перегноя и смолы – запахом сырости, сплетенным с возрастом. Измаил прошел по узкой тропинке под мостом, образованным дубом, там остановился и снова взглянул на упавшее дерево, затмевавшее пестрый свет. Из старого мертвого тела росли новые побеги, а на коре все еще процветало кружево лоз.
Измаил наслаждался глубиной леса, чувствовал себя на своем месте в таинственной чаще. Возможно, отсюда он родом; возможно, здесь обитал его вид, в покое великих деревьев. Он представил себе примитивную жизнь в простых хижинах с доброй и древней расой, успешно скрывавшейся веками от варварского человечества.
Родичи показывали ему картинки и модели таких мест, он вспоминал истории о них. На свитках в учебных ящиках был рисунок дома Адама в раю, а также образы странных человекоподобных существ, живущих в гармонии со львами и другой дикой живностью. Вместе с Сетом он сооружал миниатюрное жилье из грязи, палок и камней. Тогда он гордился им и долго разглядывал его грубый интерьер, представляя, что значила бы жизнь в нем; видел перед мысленным взором очаг, ручеек дыма от крыши, поднимающийся в неподвижный воздух.
Измаил снова вернулся к себе, ожидая найти за углом эту уникальную деревню. Он так потерялся в фантазиях о лесе, что не сразу заметил, что уже не один. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что кто-то идет сбоку, на самой периферии зрения. Он развернулся навстречу с сердцем в пятках. Тот другой остановился и пригнулся, но теперь Измаил знал наверняка, что за ним наблюдают. Спросил себя, не те ли это, кто дал ему еду и воду. Крикнул туда, где исчезла фигура, ожидая в этот раз ответа. Его не пришло. Тут звук раздался позади; сбоку; изобилие звуков со всех направлений. Существа поднимались, и он в ужасе озирался среди них, смотрел на их лица, растущие из груди.
Он подавил страх и отвращение, которые нахлынули на него от тесной и неизвестной близости с чем-то настолько непохожим. Их коренастые квадратные тела были бледно-желтого цвета, пегие от розоватых пятен; головы как таковой у них не было. Рот, челюсти, нос и уши росли из грудной клетки, единственный глаз таращился из плоской груди, и в нем мигал разум домашнего скота. Бледные ресницы, оттеняющие одномерные мысли, отсутствующе выбирали между нападением или побегом.
Тут Измаил увидел прищур хитрости и понял, что это его конец. Вот каких существ он видел на картинке: ужасных циклопов, не имевших к нему никакого отношения. Это подвид, а не родственная раса. Они помогали ему с едой и направлением не из желания удружить или из симпатии, а чтобы завести к себе домой. Откармливали и заманивали его, а он добровольно шел по следу из пищи прямиком в западню, в самое сердце страны антропофагов.
Они надвинулись на него, чтобы приглядеться, и переговаривались высоким рваным блеяньем, как будто звуки с великой натугой прореза́лись из маленьких зубастых ртов. Эти уста – не для красноречивых дебатов; эти дыры и их содержимое задумывались исключительно ради того, чтобы откусывать, обсасывать, обгладывать и причмокивать.
Все были голыми, и Измаил, всегда отличавшийся острым интересом к гениталиям, в изумлении рассматривал представшее ему разнообразие и пропорции. В отличие от всех существ, что он изучал, здесь не находилось двух схожих органов: одни – сморщенные и перевернутые, тогда как другие болтались или выворачивались из тел с расточительной беспечностью. Вспомнился «Урок 93: Беспозвоночные океанов (некоторые мягкотелые морские гады)», и Измаил спросил себя, что, если их половые органы – отдельные существа, находящиеся в симбиотических отношениях с хозяином. То, как они пользовались ими для спаривания, находилось за пределами даже догадок.
Эти оторванные от ситуации размышления не давали побежать или упасть в обморок от страха, что было бы, как он знал, мгновенным сигналом к его гибели. Они приближались, и он застыл. Они трогали его, хватали за ноги и заглядывали в глаз, а их близость выдавала зверский смрад в ритм с речевыми паттернами. Внезапно и без предупреждения Измаил вскрикнул от обжигающей боли. В ахиллово сухожилие правой ноги всадили тонкий деревянный клинок; они позаботились о том, чтобы он не сбежал. Боль свалила с ног, и остальные прижали его к земле, втыкая вторую треногу. Он кричал и бился, но антропофагов было слишком много. Их сила, запах, руки, ноги и гениталии трепыхались и сдерживали, пока остальные обнажали новые заостренные палки.
Вдруг раздался могучий взрыв, и существо, державшее его за ногу, развалилось – две половины торса разлетелись в противоположных направлениях, после чего пошатывающиеся ноги простояли еще одну-две комичных секунды. Руки оканчивались грубыми кусками сырого мяса и брызгали кровью цвета грязи, пытаясь схватиться за землю или уползти. Второму существу удар угодил в спину, и грохот выломил грудную клетку через его удивленную морду; оно не успело даже дернуться.
Создания бросили свою засаду, исчезнув в подлеске с матерой скоростью и гибкостью. Измаил в мучениях катался по земле, силясь разглядеть, кому или чему принадлежало оружие – лучше его спаситель или хуже, чем ужасы, от которых он только что спасся?
– Что ты такое? – гаркнул голос вне поля зрения. – Не оглядывайся; лежи смирно или истечешь кровью до смерти. Теперь отвечай на вопрос, не то я уничтожу тебя так же, как уничтожил твоих братцев.
– Они мне не братья, – процедил Измаил сквозь зубы.
– Тогда что ты есть? – спросил грохочущий голос из-за старого дуба с нацеленным в хребет Измаила «Марсом Фэрфакса».
– Я человек с одним глазом.
Это сошло за разумный ответ: именно им и казалось корчащееся создание.
– Я могу тебе помочь, если буду доверять, – произнес голос. – Не двигайся и положи руки перед лицом, чтобы я мог их видеть.
– А что есть ты? – скривился Измаил.
– Я Уильямс, – ответил наконец голос, – и я человек с четырьмя глазами.
Цунгали пил из глиняной миски, когда услышал выстрелы. Он думал, что только он сам смеет стрелять в лесу из оружия. Возможно, к погоне присоединились другие охотники? Звук был инородным – не похож на оружие, что Цунгали слышал раньше, – но дал четкое направление, и его преследование приобрело более определенную цель.
Вонючая бурая кровь все еще запекалась на руке, куда при смерти истекло существо, когда крис вошел ему под лопатку и нашел сердце – или мозг, или что движет этими желтыми демонами. Демон выслеживал его целыми днями; Цунгали позволял себе пить воду и выбрасывал еду, предпочитая собственные засушенные припасы. Затем обошел демона и убил со спины. Тот оказался из племени, о котором рассказывал дед, – из демонов, охотящихся на человеческое мясо. Любые сомнения быстро развеялись, когда он увидел, что существо носило на своем распухшем члене с яйцами: самодельную чашку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась человеческим черепом, со все еще цепляющимися кожей и ярко-рыжими волосами.
Цунгали собрал лозы и перехватил ими большие сужающиеся ноги погибшего демона, вздернув на деревья, чтобы показать невидимой своре, что в их жизнь пришел страх. При этом он заметил под мышкой существа мелкое движение. Остановил качание тела и пригляделся. Под каждой подмышкой пряталась деликатно сплетенная в шарик травинка. Она держалась на коже загнутыми шипами. В каждой травинке лежал человеческий глаз. Цунгали срезал маленькие клетки из их укрытия и изучил, по одной в руке. Тут он увидел – и выронил от шока: он повидал много дивных и ужасных зрелищ и его нелегко было удивить противоестественными явлениями, но это место порождало вещи пострашнее дьяволов прямиком из кошмаров.
Он нагнулся и пошарил в низком кустарнике, куда выпали сферы, нашел и оглядел вновь. Да, вот оно: в одном сильнее, но заметное в обоих. Зрачки двигались, расширялись и сужались, приглядываясь: глаза были живы. Эта магия находилась вне понимания Цунгали.