Согласно уголовному делу, в 2004 году Татьяна Преображенская на одном из антикварных салонов, проходивших в ЦДХ, познакомилась с состоятельным бизнесменом Валерием Узжиным, занимавшимся продажей автомобилей. Узжин, который немного собирал антиквариат, быстро подружился с Татьяной и ее мужем и попросил их помочь собрать коллекцию русской живописи. Коллекционер предпочитал реалистический пейзаж 2-й половины XIX века. Преображенской удалось установить тесные дружеские отношения с клиентом и максимально изолировать его от контактов с другими арт-дилерами. На суде ее конкуренты, занимающиеся продажей произведений искусства этого же периода, дали показания о том, что Преображенские угрожали им физической расправой, если они попытаются продать что-нибудь Узжину без ведома Татьяны. Женщина, представлявшаяся кандидатом искусствоведения, в супружеском тандеме являлась главной движущей силой, ее муж Игорь играл подчиненную роль, выполнял функции водителя и перевозчика картин и всегда ходил с пистолетом.
За год Узжин купил у Преображенских 34 произведения искусства, потратив на это около 8 млн долларов. Картины имели экспертные заключения о подлинности, подписанные одним и тем же специалистом ВХНРЦ им. И. Э. Грабаря. Позже эксперты пришли к выводу, что в этих работах был применен новый и ранее неизвестный на русском рынке способ подделки, который получит прозвище «перелицовка». Таким способом из недорогих картин западных художников делались произведения лучших пейзажистов конца XIX века.
В 2005 году, как рассказывает Узжин, у него в гостях были искусствоведы из Третьяковской галереи. Глядя на картины в его собрании, подписанные фамилией известного русского пейзажиста Александра Киселева, они сказали: «У тебя здесь девять штук Киселева, тогда как в Третьяковке всего семь. Так не бывает». Друг Узжина принес ему каталог датского аукциона Brunn Raasmussen, где в числе проданных лотов коллекционер нашел собственные картины, только за авторством датских художников. Не в силах поверить собственным глазам, коллекционер даже пересчитывал с помощью лупы количество листьев на деревьях, изображенных на репродукциях, – сходство было очевидно.
Узжин потребовал от Преображенских разъяснения ситуации и захотел возвращения потраченных денег. Однако Татьяна перестала подходить к телефону. Кроме того, она отправилась в багетную мастерскую, куда Узжин недавно сдал обрамить приобретенный им на крупном зарубежном аукционе набросок Константина Маковского. Преображенская незаконно забрала этот рисунок и позже попыталась продать его знакомому за 30 тыс. долларов.
Тем временем Узжин по собственным каналам вышел на арт-дилера Дмитрия Кутейникова, известного в профессиональной среде как «Дима Бык». Тот подтвердил ему, что привозил иностранные картины с датских аукционов, покупая их там по 5–6 тыс. долларов, а затем уже измененные полотна перепродавал Преображенским по 30–40 тыс. долларов. Преображенские же, в свою очередь, брали со своего клиента в среднем около 150 тысяч за картину. Одновременно с этим между фигурантами дела разворачивался конфликт по поводу недвижимости в центре Москвы – Татьяна обвиняла Узжина и его друзей в обмане насчет покупки помещения под ее галерею и написала на него заявление в милицию.
По утверждению издания «Совершенно секретно», Узжин и признанные потерпевшими по тому же делу его друзья Виктор Кан и Александр Ястребов – все ранее судимые. Они являлись членами красноярской ОПГ, а на покупку картин шли средства из «общака».
Узжин, в свою очередь, тоже написал заявление в милицию на Преображенских, было возбуждено уголовное дело. Несколько месяцев супругов прослушивали, в результате чего было решено арестовать их, а также их частого собеседника Дмитрия Кутейникова. В день, назначенный для произведения ареста, Кутейников уже оказался за границей и был объявлен в розыск. Преображенские были арестованы 16 октября 2005 года в своей квартире на Плющихе с помощью сил спецназа, причем женщина намеревалась отстреливаться из травматического пистолета.
Следствие длилось два года, и работники органов убедились, что в России действует активная криминальная сеть по созданию и продаже «перелицованных» подделок. За время расследования информация об этом новом способе подделок стала известна широкой публике и фактически обрушила антикварный рынок. Все стали опасаться покупать ранее неизвестные картины, а также принялись проверять свои ранние приобретения. Оказалось, что многие эксперты ошибались в своих заключениях, поскольку не имели представления о методе перелицовки. Большое количество картин в частных коллекциях оказалось поддельными. Министерство культуры в итоге запретило государственным музеям выдавать экспертные заключения.
Спустя два года после ареста, в ноябре 2007 года, началось судебное рассмотрение дела Преображенских. Следствие и эксперты смогли довести до суда доказательства поддельности только пяти картин (кисти А. Киселева и В. Орловского), хотя изначально речь шла о 15 работах из коллекции Узжина. В августе 2008 года Преображенские были признаны виновными. Во-первых, их осудили за мошенничество – продажу подделок на сумму более 700 тыс. долларов, во-вторых, за кражу того самого наброска Константина Маковского, который исчез навсегда. В-третьих, за уклонение от уплаты налогов в размере 4,68 млн рублей при продаже подлинников Шишкина и Айвазовского.
Приговор Татьяне оказался более мягким (9 лет колонии общего режима), ее муж получил восемь с половиной лет колонии строгого режима. На следующий год Татьяна Преображенская вышла по УДО.
VI. Как это делалось в Париже
Вот вам хорошенькая история, которая в 1903 году основательно перетряхнула музей Лувр, принесла много работы парижским газетчикам и весьма доставила развлечений одесской публике.
Весь этот фортель придумали Шепсель Гохман и брат его Лейба. В Одессе они сперва держали лавку на Херсонской улице – и не подумайте о ней плохо, то была приличная улица, с театром и больницей, до которой не долетало запахов кухонь Молдаванки и ее клезмерской музыки.
Купцы какой-то там гильдии братья Гохманы торговали тогда колониальными товарами – кофеем в зернах, марсельским маслом, кайенским перцем, маслинами, пришедшими из Греции. Но торговля эта не приносила им того удовольствия, которого требовали их предприимчивые души и горячее стремление делать деньги. В 1891 году Шепсель и Лейба прикрыли свою контору, но отправились они недалеко – в соседний Очаков. Что это за гешефты, спросите вы, которые можно делать в Очакове, но нельзя делать в Одессе? Это были такие гешефты, которые придумали братья Гохманы, что прогремели они от Санкт-Петербурга до Парижа!
Ведь Очаков стоит там, где расстилается выжженное солнцем черноморское побережье. Где сухая трава и горячая сыпучая земля, как отступающие волны морские, недавно начали отдавать свои сокровища – античные города и могилы. Потому что рядом, верстах в тридцати, была найдена Ольвия – древнегреческая колония, которую основали ионийцы из города Милета, того самого, откуда были Фалес, Анаксимандр и сама Аспазия. Только воткни лопату тут в землю, говорили местные крестьяне, и сразу находишь старинные черепки и осколки.
Это были 1890-е годы. Музеи всех стран мира пламенно охотились за сокровищами древних цивилизаций. Тогда не знали еще, что описание того, где был найден артефакт и что лежало рядом, – не менее важно, чем сама старинная вещь. Настоящая археология была тогда совсем молодой наукой, а археологи того времени были больше любителями и расхитителями гробниц, чем учеными.
А братья Шепсель и Лейба хорошо думали об том, как получить с этого свой интерес. Покойная их мамаша была культурная женщина, и она приучила сыновей читать умные книги. И, читая эти книги и газеты, они придумали, чем будет хорошо торговать в лавке в Очакове, городе, куда приезжали и куда телеграфировали агенты многих русских и прочих музеев. Амфоры, мраморные плиты с надписями, почерневшие в земле украшения – такой товар расходился хорошо у тех, кто хотел пополнять свои античные и скифские коллекции. А на складе Гохманов выкопанный товар иногда кончался – и что тогда делать бедным братьям, когда все так хочут их товару? Они устроили в своих задних комнатах цех, где артель умелых мастеровых лепила им товар на любой вкус – кому ионический, кому скифо-сарматский.
Главное дело, когда берешь мраморную плиту и высекаешь на ней древнюю надпись, то соблюдай законы эпиграфики (науки о надписях).
Раз законы Российской империи не для тебя писаны, то хотя бы эти блюди.
Гохманы работали аккуратно – почти безошибочно подражали шрифтам и начертаниям букв на подлинных находках, читали научные статьи, подгадывали под известные уже события из истории древней Ольвии, кусками копировали древнегреческие фразы из привозных книг. А после к какому-нибудь коллекционеру, скажем, из Николаева или Киева, приходила простая крестьянка Анюта. «Мужик мой копал колодец, – говорила она, – и вдруг, смотрите, какой там кинжал старинный нашелся и вот даже золотая коруна». Местные музеи такая зараза тоже не обошла. Когда в 1896 году скучный и скрупулезный лифляндец Эрнст Романович фон Штерн стал директором Одесского музея и стал разбираться, что там имеется, то за голову только и схватился, столько подделок в его новом хозяйстве успело завестись на полках. Тут и посуда глиняная с чернофигурными росписями, и статуэтки терракотовые, нарочно разбитые, а потом склеенные – для придания им древнего вида. И состаренные плиты мраморные с надписями. И, конечно, золотые украшения, с узорами и надписями. Директор фон Штерн даже завел для всех этих сомнительных вещей отдельный шкап, который все наполнялся и наполнялся по мере изучения фондов.
Но что вы нам морочите голову за Очаков и Одессу, когда в меню было написано «Париж», скажете мне вы – и я соглашусь с вами. Потому что как бы ни была прекрасна Одесса, где пряный аромат акаций и неотразимого света луна над темным морем, но Париж – это таки Париж!