Весь Париж вдруг заговорил о тиаре, за которую было заплачено так много и которая могла оказаться серьезной аферой. В Лувр полюбоваться на нее хлынули толпы посетителей. Одесская же диаспора Парижа обиделась. Как это? Что это за Родольф Элина? Не знаем такого! Все наши же знают, что это Рухомовский с Успенской улицы!
Так что парижский ювелир Лившиц, переехавший в этот прекрасный город из Одессы-мамы, сел и написал в ту же газету ответное письмо, где заявлял об авторстве своего друга Рухомовского. Сообщал он о том, что несколько раз видел у него в мастерской тиару своими глазами, что Рухомовский понятия не имел, что ваяет преступную копию, и получил за нее честный гонорар, не очень, кстати, и большой. Свидетельство Лившица подкрепила письмом в ту же газету парижанка мадам Малкина, также видавшая тиару в Одессе. Журналисты нашли обоих, побеседовали с ними и напечатали большой материал, который заставил руководство Лувра клоками рвать поседевшие волосы. Все газеты Парижа стали издеваться над учеными, поверившими одесситам. Власти огрызались, что ничего не доказано. Саломон Рейнах опять написал, что это, без сомнений, подлинник. А газетчики ему – ба! да ты же брат Жозефа Рейнаха! Того самого журналиста и депутата, который с Жоресом и Золя так впрягся за предателя-еврея Дрейфуса (который, между прочим, все еще сидит). Ведь вы же, Рейнахи, бесспорно, евреи! И, наверно, тоже одесситы!
Братья Рейнахи на последнее очень обиделись. А город у самого Черного моря, основанный парижанином дюком Ришелье, куда с каждым пароходом доставлялись все свежайшие французские газеты, с наслаждением следил за развитием этой истории.
Тем временем идиот Родольфо Элина опять выступил, на сей раз с заявлением: «Я пошутил!» Но он уже мало кого интересовал, внимание публики было приковано к скромному гению Рухомовскому. Журналисты всех одесских изданий уже по несколько раз сходили в его квартирку.
Наконец кто-то договорился с ювелиром и отстучал в «Le Figaro» телеграмму: «Рухомовский готов ехать в Париж, если на поездку ему будет выдано 1200 франков». Никаких Гохманов он, по собственным словам, не знал, заказчиком был случайный клиент из Керчи, который просто хотел подарить красивый сувенир одному знаменитому профессору археологии из Харькова.
Дирекция Лувра пока что убрала тиару из экспозиции. Публика была немного разочарована: теперь приходилось довольствоваться комическими куплетами в кабаре про тиару, открытками про тиару и непристойными карикатурами про нее же и музейщиков. Барнум захотел тиару в свое шоу.
Правительство создало комиссию по расследованию подлинности экспоната. Ее возглавил Шарль Клермон-Ганно, тот самый, который в 1883 году не дал Британскому музею купить за 1 млн фунтов поддельный свиток с «древнейшим списком Второзакония». Свиток тогда пытался продать подданный Пруссии, антиквар Моисей Шапира, уроженец Каменец-Подольска.
Да, это были безумные пара недель. Рухомовский тем временем сел на белый пароход и отплыл во Францию. Денег на это ему дало французское консульство в Одессе, где все тоже очень переживали за все происходящее и за Рухомовского. Французы так сильно всегда переживали за Одессу, что весьма скоро, в 1919 году, они ее захотят оккупировать. Как потом рассказывал молодому Паустовскому одесский репортер Торелли (настоящая фамилия Блюмкис), тогда интервенты разделили город на четыре зоны: французскую, греческую, петлюровскую и деникинскую. Зоны были отгорожены друг от друга рядами венских стульев – и однажды петлюровцы, заметив, что французский часовой отлучился по нужде, передвинули часть стульев, отхватив большой кусок чужой территории. Француз поднял тогда, по словам Торелли, «страшный шухер» и начал стрелять.
Пока же, в 1903 году, страшный шухер стоял в Лувре. 5 апреля Рухомовский предстал перед комиссией французских ученых, разложил на столе эскизы тиары, которые привез с собой, гипсовые модели рельефов, подробно описал все ее нюансы, даже состав сплава. Но не верили ему французы, не хотелось им верить в свое поражение. Наконец, он чуть ли не блоху подковал в их присутствии – с помощью ювелирных инструментов повторил один из рисунков.
Спустя два месяца власти официально признали, что таки да, это одесская подделка.
Тиару убрали из зала античного искусства. Кое-кто поплатился официальными должностями. И все.
Рухомовскому ничего не было – не он же ею торговал. Его даже наградили медалью парижского Салона декоративных искусств, с которой он и вернулся в Одессу.
И венским антикварам Фогелю и Шимановскому ничего не было.
Гохманам тоже ничего не было – ни Шепселю, ни брату его Лейбе.
Только античное золото стало трудно продавать после этого скандала, люди стали какими-то подозрительными.
Поэтому на антикварном рынке с той поры появилось очень много античного серебра. Почему-то серебро подозрений у ученых не вызывало.
В следующие годы по Российской империи прокатилось несколько волн погромов. Так, в погроме 1905 года в Одессе было убито более 400 евреев. В 1909 году тихий и наивный Рухомовский тихо и спокойно увез семью в Париж. Там он и скончался в 1937 году в возрасте 76 лет, успев поработать на барона Ротшильда и напечатать книгу воспоминаний на идиш.
Лейба Гохман после установления в Одессе советской власти эмигрировал.
Уже после Второй мировой войны, около 1962 года, Лувр за неоглашенную сумму приобрел «произведение античной торевтики первостепенного значения» – серебряный позолоченный ритон в форме кабаньей головы с рельефными фигурами скифов. В московском Историческом музее в запасниках ненужного валяется один в один такой же – у Лейбы Гохмана купили еще в 1908 году.
Байки № 5
от одной дамы с перстнями, почтенного эксперта по многим давно покойным и нескольким пока еще живым живописцам, рассказанные мне в цокольном этаже Дома на Набережной, в Спецбуфете № 7, украшенном коммунистической символикой, под ледяную водку и раскаленный жульен, а также буженину с хреном, сервированную на агитационном фарфоре
Много ли подделок? Много. Правдивы ли все циркулирующие истории про поддельные картины? Я так скажу: зайди, например, в Суриковку или в любое художественное училище. Там ты обязательно наткнешься на какого-нибудь немолодого, седого, длинноволосого художника, явно без денег. Продемонстрируй свое стремление его почтительно выслушать. (Еще желательно быть при этом барышней лет до 40 хотя бы и с декольте, тогда его речь вообще польется ручьем.) И он начнет такое рассказывать! Такое страшное, впечатляющее! Как 10 лет назад, или 15, он написал картину. Чисто на спор, скажем, под Серова или Ларионова – не отличишь! Нет, это была не подделка – он просто хотел продемонстрировать свое виртуозное мастерство живописца, что может не хуже, что может «абсолютно не отличишь». Написал шедевр и забыл.
А потом, спустя много лет, – добавит этот не очень гигиеничный длинноволосый «маэстро» (обязательно добавит, особенно если ему проставиться) – он оказался в государственном музее. Нет, даже в частной галерее одного олигарха, очень известного человека, такого человека, что его фамилию называть страшно! И вдруг он увидел на стене свой собственный забытый «шедевр», ту самую вариацию, по дурости сделанную на спор. Но только теперь там подпись начертана внизу – Серов или Ларионов. И хозяин такой гордый ходил, всем рассказывал, что он за эту картину миллион отдал.
И художник встал напротив своей работы. Простоял долго. Никому ничего не сказал. Допил даровое шампанское. С достоинством. И задумчиво потом отправился домой. Никому не известный гений. Виртуоз.
Зайдите в любое художественное училище или вуз, и любой пьющий немолодой мастер вам ровно такую же историю из своей трудовой биографии поведает, как под копирку. Городские легенды – вещь однообразная.
Действительно в 1990-е и следующее десятилетие эксперты выдали очень много заключений о подлинности картин, в реальности – подделок.
Это, увы, факт. Причин этому много.
Одна из них – самообман. Отношение к профессии эксперта было другое, от него ждали почти магических навыков, ценился знаточеский «глаз», которому очень доверяли. Химические анализы, макросъемка, просвечивание – это считалось излишней тратой времени и денег. «Настоящий эксперт» должен был взглянуть на картину и сразу все понять – по стилю, по манере. Эти люди считали, что экспертиза и знаточество – это одно и то же. Болезнь, которую на Западе еще после Второй мировой войны, с разоблачением Хана ван Меегерена, как-то сумели перебороть.
И еще была одна беда – гордыня. Эти люди, эти эксперты, считали себя Легендами. Легендами искусствоведения. Они являлись делать экспертизы – как артисты на сцену. Это была игра одного актера, который величественно выходит в зал, а зрители – люди намного более богатые, завороженно смотрят ему в рот и ловят каждое слово.
Сегодня те эксперты, которые сохранили свою репутацию, а также молодое поколение по-другому работают. Легендами себя не считают.
Это хорошо, крепким профессионалом-технарем быть лучше.
Экспертиза была бизнесом. Опасным бизнесом. Криминальным.
Эксперты по-разному к этому относились. Некоторым было очень страшно. Одна моя знакомая пряталась в женском туалете. Ей привезли на экспертизу картину, которую собирались продавать. Картина вроде даже была подлинная. Бумага от другого, второго нашего экспертного учреждения, по крайней мере, на эту картину уже имелась. Покупатель требовал, чтобы бумаг с подписями было две. Знакомая пряталась в туалете, отказывалась выходить, делать экспертизу и что-либо подписывать.
Хорошо было без сотовых телефонов тогда, вот что скажу.
Была одна такая женщина, антиквар. Работала в Москве, а родом была из Хабаровска. Ее потом посадили на девять лет за поддельных Киселева и Орловского. Она всем говорила, что она – кандидат искусствоведения. А потом оказалось, что на самом деле она – кандидат в мастера спорта по пулевой стрельбе.