Она тяжело опустилась рядом с Машей, протянула руки к камину.
– Отправь его самого в сад, – вырвалось у Маши против ее воли. Но она тут же взяла себя в руки и извинилась.
Но Нюта нисколько не обиделась. Она даже тихонько хихикнула.
– У Кеши иногда бывают дурацкие идеи, – призналась Нюта с обезоруживающей простотой. – Но он ведь хочет мне добра. Ты даже не представляешь, до чего он добрый человек!
Этого Маша уже не могла вынести.
– Раз он такой добрый, пускай сам едет в глухомань и там рожает, – брякнула она, уже не заботясь о соблюдении приличий. – Без врачей, без медсестер, без горячей воды и лекарств! Я понимаю, что это не мое дело, но, Нюта, прошу тебя – не уезжай ты в эту деревню, которую нашел Иннокентий. Это действительно опасно и для тебя, и для ребенка!
Голубые глаза Нюты удивленно расширились.
«Ох, я все-таки ее оскорбила, – ужаснулась Маша. – Покусилась на святое – на авторитет супруга».
– Ну что ты! – воскликнула Нюта и засмеялась – весело, от души. – Я вовсе не собираюсь рожать нашего ребенка бог знает где! У меня уже есть договор с роддомом, который недалеко от нашего дома. Там отличные врачи, а в каждой палате есть телевизор. Так что скучно нам там не будет!
Она погладила себя по животу.
Маша несколько раз открыла и закрыла рот, словно вытащенная из воды рыба.
– Подожди… А как же Иннокентий?! Ты ведь во всем соглашалась с ним! Единение с природой, и все в этом духе…
Нюта мило улыбнулась.
– Кеша бывает такой смешной, – доверительно сказала она. – Я никогда не спорю с ним, особенно при других людях. Просто потом делаю все по-своему, а ему говорю, что иначе ничего бы не получилось. И, знаешь, иногда мне кажется, что он бывает мне за это благодарен. Ну, за то, что я не слушаюсь его, хотя делаю вид, что слушаюсь.
– Но зачем? К чему тебе эти игры?
Нюта поднялась и посмотрела на Машу сверху вниз, как на ребенка.
– Но ведь мне это ничего не стоит, – объяснила она. – А Кеше приятно. Так что – почему бы и нет?
– Почему бы и нет… – повторила Маша. – Нюта, твоему мужу с тобой очень повезло.
– Наоборот! – с горячей убежденностью возразила девушка. – Это мне с ним повезло! Я каждый день смотрю на него и думаю: господи, какая я счастливая!
Из глубины дома раздался голос Иннокентия, разыскивавшего жену.
– Ой, Кеша!
Нюта наклонилась к Маше и шепнула:
– Если он будет спрашивать, скажи, пожалуйста, что я гуляла в саду. Скажешь?
Маша кивнула.
Нюта просияла, пискнула «спасибо!» и убежала к встревоженному супругу.
«Что ж, – подытожила Маша, – хотя бы за нее можно не беспокоиться. И это замечательно!»
Разговор с Нютой привел ее в хорошее расположение духа. Маша погладила Тявку и отправилась спать, не думая больше ни о Марке, ни о его убийце.
Ее разбудило чье-то легкое прикосновение. Сон мигом исчез. Маша подскочила в кровати, готовая увидеть кого угодно, но комната была пуста.
«Приснилось…»
Но что приснилось, никак не вспоминалось. И был ли кто-то в этом сне, кто нежно прикоснулся к ее плечу и шепнул на ухо: «Вставай! Уже пора»?
Маша сунула ноги в тапочки и сладко потянулась. Еще нет и пяти утра! Но сон исчез, как исчезает туман под лучами солнца.
Может быть, потому, что солнце как раз и освещало комнату. Оно лежало прямо на макушках деревьев, как будто и не собиралось подниматься выше. И небо, не выжженное им, еще было синее-синее, яркое, как в ясный зимний день.
«Холодно, – поняла Маша. – Марфа вчера была права, и коты тоже».
Она все-таки распахнула окно. Острый, как нож, воздух ворвался в щель, полоснул по щеке.
– Ух!
Маша решительно захлопнула створку. И это называется июнь! Градуса три, а то и меньше.
Она привычно расчесала волосы, уложила их высоким венком вокруг головы и посмотрела на себя в зеркало. Пожалуй, эти дни на свежем воздухе пошли ей на пользу. Лицо немного осунулось, но глаза горят, а на щеках румянец. Даже веснушки, обычно досаждавшие только в августе, высыпали на носу.
Чем бы заняться… И тут Маша вспомнила про козу. Вчера лил дождь, и Олейникова оставила Джольку в загоне, но сегодня можно отвести ее на выпас.
Она быстро собралась, бесшумно сбежала вниз по лестнице и с радостью убедилась, что все еще спят. В гостиной сверкали окна, солнечные полосы лежали на дубовом полу, и было так светло и радостно, как бывает только летним или весенним утром.
Маша не удержалась – вскинула руки вверх и закружилась по комнате в танце. Сколько простора, сколько света и воздуха! Пылинки танцевали и кружились вместе с ней.
Где-то рядом скрипнула дверь. Маша замерла, прислушиваясь. Неужели кто-то тоже проснулся? Но скрип не повторился. Значит, послышалось…
В коридоре Успенская осмотрела череду курток и дождевиков, которые Марфа предложила гостям. Все слишком тонкие, неподходящие для такой погоды… И тут в углу увидела длинную серую доху с капюшоном. Накануне вечером Олейникова выходила в этой дохе во двор, да так и не убрала.
«Надеюсь, Марфа не рассердится на меня», – подумала Маша, кутаясь в лохматый мех, торчащий клочьями. Капюшон на голову – и она готова к подвигам.
Джолька в загончике неторопливо жевала клок сена. Бородка у нее торчала вбок, глаза были мечтательно полузакрыты. В эту минуту она так поразительно походила на Иннокентия Анциферова, что Маша расхохоталась.
Коза уставилась на нее с недоумением.
– Пойдемте, сударыня, в лесочек, – церемонно пригласила ее Успенская.
Она накинула на шею козе шлейку. Погладила Джольку по жесткому затылку, почесала у основания серых рогов. Коза переступила копытами и подставила макушку.
– У меня была коза, непослушная была! – тихонько пропела Маша. – Ай-люли, ай-люли, непослушная была!
Ею овладело смешливое и дурашливое настроение. Как же здорово встать рано-рано утром, пока все еще спят! Как здорово гладить козу по жесткой макушке, предвкушая прогулку по лесу! Маша пришла в какое-то детское упоение при мысли, что сейчас они с козой пойдут по тропинке, и пар станет вырываться изо рта, а вокруг будут стоять неподвижные ели.
Она низко надвинула капюшон дохи, запахнулась поплотнее и вывела козу из загона.
Лес встретил их безмолвием. Ни пения птиц, ни шелеста ветвей… Джолька бежала по тропинке, точно собака, ведущая хозяина привычным маршрутом. Слышно было только шуршание травы под ее копытами и под Машиными сапогами.
Сапоги оказались тяжеленными, к тому же были велики на размер. Чтобы они не свалились, приходилось волочить ноги.
Ели выстроились вдоль тропы и осторожно гладили Машу широкими лапами. Похоже, она ушла уже далеко от дома, и скоро начнется лиственный лес. Вон и колышки впереди, обвязанные красными тряпочками – огораживают яму, о которой предупреждала Марфа.
Маша прибавила шаг, сложила губы трубочкой, собираясь посвистеть. Этому лесу определенно не хватало свиста!
И в этот момент ее ударили.
Это был даже не удар, а сильный толчок слева. От неожиданности Маша выпустила шлейку и упала. Но там, где ее должна была принять трава, вдруг разверзлась зияющая пасть, и Успенская провалилась в нее.
Долю секунды ей казалось, что все это – иллюзия, остатки сна, размазанного по реальности. Конечно же, она падает с кровати и сейчас очнется на полу с синяком на бедре. По лицу мазнуло чем-то колючим, и, широко открыв глаза от боли, Маша зафиксировала поразительную картину: пасть оскалилась на нее десятком остро заточенных древесных зубов. «Сожрет!» – мелькнуло в голове у Маши. А в следующий миг она провалилась между ними и рухнула на землю.
От удара Маша потеряла сознание. Чернота плотно обхватила ее и утянула на дно колодца, в холод и мрак.
Когда Успенская пришла в себя, первое, что она увидела, открыв глаза, была земля с поседевшими от заморозков травинками. Бок, на котором она лежала, оледенел. Но когда Маша попыталась пошевелиться, ее тело не пожелало повиноваться.
«Господи, что происходит?!»
Маша пыталась застонать, но с губ сорвалось лишь невнятное сипение. Кажется, она что-то сломала… руку или ногу… Или позвоночник…
Чернота отступила окончательно, и в лесной тишине Успенская услышала наверху, прямо над собой, страшный звук. Он испугал ее больше, чем оскалившаяся навстречу пасть, чем боль в боку, чем пятна перед глазами.
Это были шаги. Где-то над ней ходил человек. Молча. И смотрел сверху вниз на Машу, лежащую…
Лежащую где?! Куда она попала?!
Лицо Маши закрывал капюшон дохи, чудом не свалившийся при падении. Капюшон помешал ей заметить нападавшего, но сейчас помогал, скрывая от взглядов того, кто ходил сверху.
Чей-то почти неслышный голос прошептал в голове: «Не шевелись». Выполнить совет было легко, и Маша замерла, всем телом ощущая сочащийся из земли сырой холод.
Сознание быстро возвращалось. Не поднимая головы, Маша обвела глазами доступный ей угол ямы. Высокие отвесные стенки, а рядом из земли торчат колья… Вот что она приняла за древесные зубы!
Теперь ей стало понятно, куда она провалилась. Это та самая яма, о которой предупреждала Марфа. Кто-то заранее переставил колышки с красными лоскутами вперед, чтобы обмануть человека, идущего по тропинке. А сам подстерег его и столкнул вниз.
То есть ее.
Машу запоздало настигло острое, пронизывающее чувство смертельной опасности. Тот, наверху, продолжал ходить по краю ямы, точно охотник, обдумывающий, как ловчее достать кролика из капкана.
Кролик – это она. А капкан – яма.
Но кто охотник?
Маша чуть шевельнула головой, пытаясь сбросить край капюшона. Но тотчас отозвался внутренний голос. «Не шевелись! – тревожно шепнул он. – Не двигайся! Пускай он уйдет…»
Сверху по плечу Машу что-то ударило и отскочило. То ли ветка, то ли шишка… Зачем?
И вдруг Машу осенило. «Он проверяет, жива ли я!»
А следом за пониманием пришел простой, но очень неприятный вопрос. От него Машу пробрала дрожь.
«Что он будет делать, если решит, что жива?»