Все меньше оставалось сидящих. Анна Ивановна продолжала спрашивать спокойным, размеренным, скучным, пожалуй, голосом. И с каждым следующим «нет» усиливалось у нее ощущение пустоты и безнадежности глупой этой затеи. Все происходящее было слишком значительно для нее самой и для ее горлопанов. Но спустя минуту-другую сказано будет последнее «нет»… И тогда рухнет ее вера в себя и их вера в нее; и останутся только тридцать шесть обиженных подозрением человек и беспомощная старая женщина, которая зачем-то сказала своему классу неправду.
Очередь приближалась к концу последней колонки. Там сидел Олег Кузнецов. И теперь все смотрели на него одного, потому что из всех оставшихся лишь он один мог сказать «да», если только кто-нибудь вообще мог так ответить.
Взгляд Анны Ивановны скользнул на очередного ученика. Он смотрел прямо на нее, и в выражении его лица Анну Ивановну поразило странное сочетание мольбы и ненависти.
Прежде чем Анна Ивановна успела спросить, он вскочил и крикнул с отчаянием:
— Это неправда! Там не было ничего исправлено! Не было?
Еще ничего не понимая, все повернулись в сторону, откуда раздался крик.
— Что ты говоришь, Игорь? — с изумлением спросила Анна Ивановна, все еще не веря, что это он, тот самый…
А Игорь, понимая, что все уже сказано, что ничего исправить уже невозможно, продолжал выкрикивать слова, не имевшие теперь никакого значения:
— Я ничего не говорю! Я просто так… Я ошибся!
— Но там действительно ничего не было исправлено! — сказала Анна Ивановна. — Я это выдумала.
— Это не я написал! Честное слово, не я!
— А надпись на будке — тоже не ты?
— Тоже не я! Почему вы мне не верите? Да самое же честное слово — не я! Честное пионерское! Честное какое хотите!
Игорь кричал с отчаянием. В отчаянии этом слышался страх и слышалась… искренность.
— Но кто же тогда? — растерянно спросила Анна Ивановна.
— Это мой друг, — торопливо заговорил Игорь. — Даже не друг, просто товарищ. В общем, знакомый. Он совсем из другой школы. У них машинка есть. Он один все напечатал. Я только придумал, что писать. И конверт он надписал… Я только письмо опустил. Я честно говорю! И красками он писал! И краску он достал! Я только банку держал, когда он писал… Это все он! Все! Честное слово!
Игорь выдохся и умолк. Молчали и остальные. Тишина была тягостной. Игорь не выдержал.
— Честное слово… — умоляюще сказал он.
Только сейчас класс понял все до конца.
Саня рванулся с места, сдвинув парту. Своими большими руками Саня выдернул Игоря из-за парты и пинком послал его вдоль стены.
Игорь проехал на ногах и остановился у двери.
Саня схватил портфель Игоря, тряхнул его так, что из него все посыпалось, и швырнул портфель в хозяина. Грохнувшись о дверь, портфель упал на пол. Игорь поднял его и прижал к груди, беспомощно глядя на Анну Ивановну.
У парты Игоря уже сгрудились все, кто только мог. Авторучка, тетради, дневник, учебники летели к хозяину, попадали в него, в дверь; Игорь молча наклонялся, поднимал вещи с пола и все так же смотрел на Анну Ивановну, не решаясь уйти, все еще на что-то надеясь.
— Довольно! Прекратите сию же минуту! Все — на места! — крикнула Анна Ивановна.
Никто ее не послушался. Все остались стоять, только перестали швырять.
Игорь все так же стоял у двери. И потому, что Анна Ивановна крикнула не на него, а на остальных, ему показалось, что еще можно как-то спастись.
— Я же не один виноват, Анна Ивановна… Весь класс смеялся… А я только знакомому помог. Хотите, я адрес скажу? Красная улица, дом девятнадцать, квартира…
Анна Ивановна не дала Игорю договорить.
— Уходи!
— Я же сказал адрес! Я же сказал… — заторопился Игорь.
— Уходи!
Игорь скрылся за дверью.
— Садитесь.
На этот раз все послушно сели. Анна Ивановна смотрела на своих возбужденных, взъерошенных, раскрасневшихся горлопанов и видела, как довольны они тем, что нашелся виновный. Сама же она чувствовала только боль и усталость.
— Ну вот мы с вами и нашли виновного, — сказала Анна Ивановна. — Теперь у нас совесть чиста?..
Олег Кузнецов, уже не бледный, а самый красный из всех, немедленно отозвался. В голосе его было неподдельное возмущение.
— Вот же гад! Верно, Анна Ивановна?
— А вы все были у него в помощниках, — сказала Анна Ивановна.
Но предводитель не хотел давать класс в обиду.
— Он специально, а мы — нет.
— Да, конечно, — согласилась Анна Ивановна. — Вы — лучше. Он — негодяй, а вы — просто веселые ребята.
— Анна Ивановна, — мрачно спросил Саня, — а вы расскажите про Володю. Он поправится?
— Не знаю.
— А мы к нему в больницу сходим. Верно, ребята? — сказала Вика.
Все одобрительно зашумели. Всем стало немного легче. Молодей, Вика! Конечно — в больницу. Навестить товарища. Ободрить. Поддержать. Все, как положено: апельсины-мандарины, шоколад-лимоны… Пускай скорей поправляется!
— Боюсь, что с вами не захотят разговаривать, — сказала Анна Ивановна.
— Да и пускай не разговаривают! — не растерялся Олег, — Мы все равно к нему проберемся. Можем в окно, а можем и еще куда-нибудь.
— Я говорю о Володе, — сказала Анна Ивановна. — Если он захочет с вами разговаривать…
Олег зашептался с соседями.
— Собрание! — закричали все, кто сидел вблизи Олега. — Давайте сегодня собрание.
— Зачем?
— А мы обсудим… — ответил за всех Олег. — Мы обсудим нашу вину.
— Нога у Володи от этого не срастется, — сказала Анна Ивановна.
— А мы попросим, чтобы Владимирцева исключили!
— И от этого она не срастется.
— Тогда пускай нас всех исключат!
— Даже от этого она не срастется.
— Что же, нас наказать нельзя? — спросил Олег.
— Выходит — нет. Никаких писем вы не писали, никого под машину не заталкивали. Вы только смеялись…
— Анна Ивановна, — сказал Олег, — но вы же можете придумать, чтобы нас… чтобы… мы… В общем, чтобы нам за это попало.
— Не могу. Да и никто, наверное, не может. Не придумали еще наказаний за шутки.
— А пускай нас в поход не посылают, — настаивал Олег.
— Что это вам вдруг так пострадать захотелось?
— Вы сами знаете, — буркнул Олег.
— Догадываюсь Что же, собирайте собрание, если хотите. Только без меня. Ничего нового я вам сказать не могу. А сейчас давайте учиться. Кто пойдет к доске?
По тону Анны Ивановны шестой «в» понял, что на сегодня все разговоры окончены. Возле парты Кукина Сани возник легкий шумок, послышался яростный шепот. Получив несколько толчков в спину, Саня дернулся раз, другой и нерешительно поднял руку.
— Ну что ж, Кукин, иди.
Саня заковылял к доске. Но не успел он взяться за мел, как дверь класса приотворилась и в щель просунулась голова неизвестной ребятам женщины.
— Анна Ивановна, на минуточку вас…
Анна Ивановна поднялась и поспешно, словно боясь, что женщина будет говорить дальше, вышла из класса.
Анна Ивановна прикрыла за собой дверь и услышала сразу возникший за ее спиной гул в классе, который хоть и не знал, но сразу догадался, что пришла мать Игоря.
Так оно и было. Перед Анной Ивановной стояла запыхавшаяся, растерянная, насмерть перепуганная мать.
— Здравствуйте, Анна Ивановна, — сказала она и заплакала.
Внезапно Анна Ивановна ощутила знакомую боль в левом боку и прислонилась спиной к двери. С этого мгновения сознание ее как бы раздвоилось: она слушала мать Игоря, старалась понять ее слова, хотя смысл этих слов был известен заранее, и боролась с нарастающей болью, вслушивалась в нее, задерживала дыхание, потому что при вдохе боль становилась особенно сильной.
А женщина плакала и говорила сквозь слезы. Она согласна была на все: на унижение, на ложь, на подвиг; она давала бессмысленные клятвы и обещания. Анне Ивановне было мучительно все это слышать, потому что она ничем не могла помочь ни сейчас, ни позже.
— Ксения Михайловна, не надо… — сказала, наконец, Анна Ивановна, — У нас урок… Я вас прошу — зайдите, пожалуйста, в перемену.
— Не могу я в перемену… — всхлипнула Ксения Михайловна. — Только на час с работы отпросилась. Он, как пришел домой, позвонил… Я уж наврала начальству невесть что. Побегу, думаю, пока еще не решили. Простите его, Анна Ивановна! Простите моего негодяя! А уж я с ним расправлюсь…
— Нельзя этого прощать, — тихо сказала Анна Ивановна.
Ксения Михайловна с готовностью закивала головой.
— Да я понимаю… Я и сама не прощу! Но мне-то как быть? Куда я с ним теперь? Вы уж простите, вы добрая, я знаю…
Анна Ивановна качнула головой в сторону двери.
— А они что подумают?
— Так ведь ребятишки же… Они быстро забудут.
— Нельзя, чтобы забыли.
— Да я понимаю… нельзя… А вы простите, они вам поверят.
— Не могу, Ксения Михайловна. Извините, пожалуйста… Я одна ничего теперь не могу. Будет педсовет…
— Выгонят подлеца?
— В этой школе ему оставаться нельзя, — сказала Анна Ивановна.
— Да это же я, одна я виновата, — простонала Ксения Михайловна. — Какой-то поход у вас собирался… А я ему запретила… Думала — поедем вместе в деревню. Там у меня родня… яблоки… смородина… Думала — вместе будем. А он настойчивый… Говорит: «Не пустишь — хуже будет». Я говорю: «Как это — хуже?» А он говорит: «Тогда никто не поедет!» А мне это ни к чему, кто там поедет — не поедет… Они еще всё с Костиком шушукались. У них же всегда секреты. Он еще у меня спрашивал, чем краску разбавляют… Так я сама разбавителя принесла. Ведь я одна только и виновата!
«Костик — это тот, с Красной улицы… — подумала Анна Ивановна. — Никто не поедет… Вот, значит, в чем дело!»
Анна Ивановна переступила с ноги на ногу: боль уже заполнила всю левую половину тела.
— Давайте обождем… — сказала Анна Ивановна, думая о том, что главное сейчас — уйти в класс и сесть. — Сейчас ничего не решить. Обождем до завтра… до вечера… Не в тюрьму же его сажают. Перейдет в другую школу. Там его возьмут… под особое наблюдение…