Новоявленный князь демонов лишь усмехнулся и одним жестом развеял зачарованную плеть. Чтобы через мгновение вынуть из-за пояса уже настоящую с острыми стальными наконечниками.
«Проклятье».
Все, что советник мог сделать сейчас — тянуть время.
— Возможности? Сдается, вы пытаетесь продать скисшее вино под видом уксуса, — кривовато усмехнулся он. Неприятные тигриные глаза слегка сузились, но Сунди-ван сделал приглашающий жест, мол, продолжай. И Тан Лан даже смог перевести дух прежде, чем снова начать говорить: — Развлекаться можно сколь угодно, но власть над жизнью и смертью отныне не в ваших руках. Истязание слабых — лишь бледная тень той вседозволенности, к которой вы привыкли, так? — Он с трудом распрямил ушибленную спину и, чуть поморщившись, охватил ладонью рукоять ятагана: — Да и много ли радости от таких потех, если они становятся ежедневной обязанностью?
— Речи твои ладны да метки. Но не зря говорится: «Играя с огнем не обожгись сам», — хвосты плети с характерным стуком запрыгали по полу в нескольких шагах от северянина, оставляя за собой выщербленный камень. Гневный взгляд прежнего императора с радостью проделал бы то же самое со стоящим перед ним человеком. — Чтобы расправиться с тобой моей власти хватит.
От первого удара советнику удалось увернуться — железные наконечники просвистели совсем рядом, им достались лишь взметнувшиеся полы его одежды, превратившиеся после этой встречи в лохмотья.
Второй удар лишил его ятагана: Тан Лан попытался перерубить жгуты, чтобы отсечь опасные утяжелители. И это отчасти удалось, но оставшиеся хвосты обвились вокруг лезвия — и ятаган тут же выдернуло из рук.
— Думается, что ты исчерпал свой талант, — сочувственно произнес Жестокосердный, и северянин чуть не заскрипел зубами от злости, — да и, признаться, советник из тебя вышел препаршивый…
Удар, еще удар. Дразнящие, издевательские, заставляющие то прыгать, то приседать. Изматывающие все больше и больше. В очередной раз он споткнулся, едва устояв на ногах. И не сразу смог понять, что делать, когда Сунди-ван вдруг одним движением отделил жгуты от рукояти, бросил в него, закручивая в воздухе, и те в мгновение обвились вокруг северянина, словно клубок злющих черных змей, лишая возможности двигать руками. Наконечники едва не до кости прошили плечо. Боль была такой, что он чуть не стер зубы в крошку, но все же не закричал.
— Как, впрочем, и колдун.
Голос Сунди-вана прозвучал сзади, совсем рядом. От резкого удара под колени ноги подкосились, и все силы ушли на то, чтобы не распластаться перед старым извергом. Стоять! Хотя бы на коленях, но стоять…
— Сколько ярости… — кнутовище грубо ткнулось под подбородок. Когтистые руки резко потянули за него, заставляя запрокинуть голову так, что заломило шею. Рукоять кнута давила на горло и каждый вдох давался тяжело. Но хуже всего было сытое удовлетворение в жмурящихся оранжевых глазах. — Разве колдуну пристало иметь столько страстей? Разве самосовершенствование не предполагает отказ от них? Будь ты так хорош, как о тебе ходят слухи, ты вознесся бы на Небо после смерти. Но нет. Жадный Волк — лишь фокусник и обманщик, мы оба это знаем.
— Ещ скжи прдтль… — прохрипел через силу Тан Лан, надеясь, что вышло насмешливо, а не жалко.
— Само собой, — его почти ласково похлопали по щеке, а потом давление под подбородком внезапно исчезло, и он смог сделать почти нормальный вздох, едва не закашлявшись.
Удар между лопаток застал его врасплох, и он все-таки повалился вперед. Все, на что его хватило — перевернуться на спину, чтобы следить глазами за князем демонов.
Тот не спешил нападать.
— Не люблю возиться с девками, — сообщил он с добродушным ворчанием, будто поведал большой секрет. — Орут сразу, воют, рыдают… Редко встретишь по-настоящему выносливую. — Как наяву предстало перед взором белое круглое личико с острым подбородком, огромные черные глаза, смотрящие сосредоточенно и уперто из-под тонких насупленных бровей. Ин Юэ, Колючка… Он невольно порадовался, что она сейчас далеко от этого кошмара. — То ли дело такие вот упрямцы. Одно удовольствие ломать вас. Чем больше изначальной стойкости, тем приятнее. Нет большей радости чем видеть, как гаснет в человеке огонь безумной надежды, сменяясь животной покорностью. Как разгорается вновь — и снова гаснет, уже навсегда.
Взгляд истязателя затуманился, едва не мурлыкающая речь начала перемежаться омерзительными, почти любострастными причмокиваниями.
— Ты прав, Волк, все приедается. Так почему бы не разнообразить немного наши забавы? — Жестокосердный, будто раздумывая, поддел лежащего перед ним северянина носком сапога, а затем поставил тяжелую ногу ему на грудь и склонился, скалясь почти ласково. — Сопротивляйся, пес, мне это нравится. А чтобы поощрить тебя в этом, я готов дать тебе возможность одержать вверх — не слишком верную, но в твоем положении довольно и этого. Узнаешь?
И поднес к лицу пленника черный мешочек, сотканный из самой Тьмы. Тан Лан непроизвольно дернулся, позабыв о том, что руки его связаны. Нога Жестокосердного еще сильнее вдавила его в пол, переместившись почти к самому горлу.
— Вижу, что узнаешь. Так вот — сможешь высвободиться и забрать — даже препятствовать не стану — когтистая лапа разжалась, и сгусток Тьмы, хранящий в себе заветные таблички, повис в воздухе на расстоянии нескольких чи от пола — так близко, но пока недостижимо. Северянин так и впился в него взглядом. Сунди-ван тем временем вынул из ножен свой меч. На красных губах бродила предвушающая улыбка. — Ммм… Готов продолжить? Тогда сделаем вот как…
Лезвие скользнуло по крепко стягивающим тело жгутам, перерубая их. Но не успел советник даже вдохнуть полной грудью, как острый меч вошел в его тело, чуть ниже грудины, пронзив насквозь и пришпилив к полу, словно булавка один кусок ткани к другому. Боль не просто оглушила, она взорвалась внутри горшком с зажигательной смесью, заволокла красной пеленой глаза, поглотила разум, заставила нелепо дергаться и захлебываться собственным криком.
— Вот так, да… — зрачки в пламенеющих глазах расширились от возбуждения. — Цель так близко, но не думаю, что у тебя что-то выйдет. — Черный коготь взрезал плотный шелк одежд и постучал по клейму на обнаженной груди, дернув свежую рану и вызвав этим новую, сводящую с ума, вспышку боли. — О, я так и думал… Даже после смерти ты продолжаешь носить это украшение. Оно въелось в твой разум. Потому что рабство и есть твоя суть. Ты мнишь себя советником и стратегом. Ты вложил в голову Ян Байлуна мысль заполучить клинок Владыки Ада, ты поддерживал его стремления и внушал ложные надежды, из-за тебя он лишился всего, даже собственной жизни… Вот куда ты привел своего господина, Волк. Славное достижение.
Боль затмевала сознание, каждый вдох сопровождался такими мучениями, что хотелось не дышать вовсе. И этот довольный, источающий отраву, голос впивался в уши, нашептывал те самые слова, которыми он сам втайне изводил себя. Ярость придала на миг сил — он судорожно вцепился пальцами в рукоять меча, и через боль, выплескивая злость просипел: «Мра-зь-сш».
Хлесткий удар по губам рассек кожу и размазал по лицу кровавую пену. Из глаз словно искры посыпались. Послышалось отчетливое утробное мурлыкание.
— Ты радуешь меня. Сколько злобы. В прошлый раз она тебе не сильно помогла, правда? И что бы ты посоветовал себе сейчас, советник? — князь демонов издал почти ласковый смешок.
Посоветовал… Между волнами еле выносимой боли, когда разум обретал способность мыслить, Тан Лан понимал одно: «Если и пытаться что-то сделать, то сейчас. Дальше будет только хуже». Это он знал на собственном опыте'. Попробовать выдернуть меч и добраться до табличек?.. Но как, если сил хватает только на то, чтобы не заорать и не обрадовать тем самым еще больше старую скотину? Если бы он мог отрешиться от боли, заставить себя ничего не чувствовать… У него никогда не получалось подобное. А вот учитель умел.
«Ты слишком неистов, А-Лан, слишком жаден, — говорил он, качая седой головой. И голос его слышался как наяву. — Расправиться с врагом, значит, прежде всего, простить его в своем сердце. Только тогда у него не будет власти ни над твоим разумом, ни над твоей душой. Месть и расправа — лишь один из путей к достижению этой цели. Легкий, но губительный для души, опустошающий…»
Расправиться… Да, ему сейчас и нужно расправиться… ни больше ни меньше. Но простить… этого?
«Ярость утихнет, разум прояснится, течение ци будет тебе подвластно, и решение найдется», — вспомнилось ему.
Должно быть, дело в усталости, или потому, что он уже убедился — злость, действительно, не поможет а быть может, потому, что время пришло, но он решает попробовать: идет за этим голосом внутрь себя, туда, где бушует дикое, неукротимое пламя бессильной ненависти, жгущее, черное, поглощающее любой свет, и вспоминает, ради чего он здесь.
Учитель и знания, которые его лучший… его худший ученик впитывал с жадностью песка, поглощающего воду, какие-то тут же применял, какие-то отбрасывал, как ненужный сор. Может быть зря? Раз… Долг перед господином и повелителем. Тан Лан так свыкся с ним, что не замечал уже его тяжести, но продолжал нести везде и всегда, как отшельники в тех краях, где он родился, носят тяжелые цепи, желая усмирить свою плоть. Два… А еще… Еще горячая вера в глазах зареванной девчонки. 'Мастер, вы будете гордиться своей ученицей!'Будет… он-то будет, а вот она им, когда подучится немного и поймет, как ей не повезло с наставником? Хотелось бы, чтобы да. Глупое желание, но искреннее… Три.
Вот и все его опоры, чтобы оттолкнуться от них и попробовать подняться над собственной закоренелой злобой. Получится ли?
Среди мечущихся темных волн и клубов проступает проклятый лик, узнаваемый… Вправду ли все это происходит или является лишь плодом его помутившегося рассудка, сейчас не важно. Важно изгнать Цзя Циньху и унять бурю. Как это сделать, он понимает сразу — стоит лишь подумать о том, в руках появляются заготовка для талисмана и кисть. А вот заклинания на сей раз он не знает. Понимает только, что оно должно отражать самую суть и идти от сердца. «Я прощаю тебя»? От лжи сводит зубы… Нет, даже он сам в это не верит. Тогда как?