ожет встать и плюнуть прямо в эту наглую левантийскую физиономию. Терять Арманду было уже нечего.
– Товарищ Хаммер, – прервал, наконец, молчание Микоян, обращаясь к американцу так, как впервые адресовался к нему Ленин в 1921 году. – Советское правительство и международное рабочее движение признают ваши и вашей семьи большие заслуги.
Это было хорошее начало: значит, Микоян готов обсуждать не только неудачные концессии Джулиуса Хаммера и его сыновей, не только отобранный у них без всякой компенсации бизнес по импорту автомобилей и тракторов «Форд» в Советскую Россию, не только хаммеровскую карандашную фабрику, заработавшую миллионы рублей прибыли, но не сумевшую расплатиться с валютными долгами в Европе. Он, выходит, признает и заслуги Хаммеров перед международным рабочим движением – то есть осведомлен о «прачечной», построенной под чутким руководством ОГПУ для отмывания денег и организации платежей агентам Коминтерна по всему миру. Кстати, купленный для этой операции эстонский банк, капитал которого отец Арманда накачал советскими векселями, тоже принес семье немалые убытки, прежде чем обанкротиться. Делать бизнес с большевиками, убедился Арманд, – занятие непростое и бесприбыльное: эти люди, как никто иной, умеют садиться тебе на шею, не переставая разглагольствовать про идеалы и светлое будущее всего человечества.
Микоян продолжал:
– Мы готовы предложить вам полную компенсацию понесенных убытков. Правда, как вы знаете, экономическая ситуация сейчас непростая – не только у нас, но и в Европе, и в Соединенных Штатах Америки. Капитализм при последнем издыхании, едва ли он переживет этот кризис. Но мы будем пока исходить, так сказать, из текущего положения дел. Мы, как я уже говорил, выплатим вам полную сумму, указанную в вашем отчете, но с рассрочкой на два года. Как вам такое предложение?
Хаммер выдохнул. Он ожидал, что этот полугрузин, полуармянин попытается сбить цену: предприниматель десять лет прожил в России и знал, что люди с Кавказа любят и умеют торговаться.
– Я рад, что наши усилия по возвращению Советской России на мировой рынок оценены по достоинству, – сказал Арманд. – Но все зависит от конкретных условий рассрочки. Дело в том, что мы сделали серьезные долги в разных странах на закупку оборудования для карандашной фабрики. Например, в Германии из-за этих долгов моему отцу грозит тюремный срок. Очень важно, чтобы существенная часть средств была предоставлена сейчас.
– К сожалению, мы не сможем начать выплаты раньше, чем через полгода, – сказал Микоян. – Стране сейчас очень нужна валюта. Вы ведь знаете, какие задачи стоят перед нами в рамках пятилетнего плана. Мы начали строительство полутора тысяч крупных объектов, которые требуют колоссальных ресурсов. Создаем с нуля хозяйство, которое, возможно, скоро будет обеспечивать весь мир, а не только Россию.
– Я понимаю, товарищ народный комиссар, и мы готовы были внести свою лепту, но наши услуги оказались более не нужны. Большую часть наших долгов требуется погасить раньше, чем через шесть месяцев.
– Мы предоставим вам векселя на полную сумму сейчас же, – сказал Микоян. – Вы сможете получить под залог векселей кредит и расплатиться с долгами, если это необходимо.
Хаммер счел бы этот аргумент резонным, если бы европейские банки верили в платежеспособность большевиков. Но доверие даже к более законопослушным фирмам и правительствам было сейчас самой дефицитной из валют. В лучшем случае он сможет реализовать векселя за две трети номинальной стоимости… Но только в лучшем случае. Вот Микоян и поторговался, понял Хаммер, да как удачно – не скажешь же ему, что к его долговым бумагам нет доверия!
– Но есть одно небольшое условие, – снова заговорил нарком, как будто он уже достаточно облагодетельствовал американца, чтобы требовать чего-то взамен.
– Условие, товарищ народный комиссар? – переспросил Хаммер, чувствуя, как у него начинается изжога.
Микоян усмехнулся.
– Можем назвать его по-другому: скорее, это деловое предложение, которое позволит вам начать ваше следующее предприятие – уже не здесь, а на родине.
– Я вас слушаю.
– Я знаю, что вы и ваш брат Виктор – большие ценители искусства. Кажется, вы даже собрали неплохую коллекцию. Мне рассказывали друзья, которые бывали у вас в гостях.
– Мы просто обставили дом, – пожал плечами Хаммер. – Нам было предоставлено достаточно большое здание, за что мы, конечно, благодарны советскому правительству. Но мы отнюдь не эксперты.
Ему вспомнилась история с Рембрандтом. Лет пять назад они с братом купили через одного реставратора за 50 000 рублей утраченный шедевр великого голландца «Обрезание Христа». Арманд показал картину директору берлинского музея профессору Максу Фридлендеру, и тот был вне себя от радости, пока один из музейных экспертов не потер уголок картины смоченной скипидаром ваткой. Краска легко сошла. Оказалось, что автор картины – никакой не Рембрандт, а московский художник по фамилии Яковлев, в совершенстве умевший имитировать стиль не только великого ван Рейна, но и Рубенса, и Хальса. Его фальшивки, как выяснилось, украшают стены многих европейских музеев. Но получить с копииста деньги назад не удалось: он уже приобрел жене рояль, а почти всю остальную сумму прокутил.
– Что не эксперты – это не так уж важно, – сказал Микоян снисходительно. – Вы ведь уже пытались нам помочь продать «Мадонну Бенуа» Леонардо, верно? О цене не удалось договориться, но это не беда. В нашем распоряжении имеется множество предметов искусства… картин, скульптур, мебели, ювелирных украшений… конфискованных у приспешников старого режима. Государству рабочих и крестьян почти все это не нужно: мы создаем другое искусство, близкое и понятное массам. Но на Западе все это имеет вполне определенную ценность. Продажа этих предметов могла бы стать важным источником валютных средств для нашего молодого государства. Но существует ряд проблем. Когда мы пытаемся реализовать что-то из наших запасов за границей, последыши старого режима обращаются в суды с требованиями все арестовать и вернуть им. Утверждают, что их, видите ли, ограбили большевики. Хотя сами веками грабили народ, чтобы скопить эти богатства. Не то чтобы у этих сутяжников были какие-то шансы – очень непросто доказать, что вещи принадлежали им, – но процессы затягиваются и отпугивают покупателей. Нам нужны деньги, а не скандалы. А это значит, что нам нужен надежный посредник, который для всего мира выглядел бы собственником, купившим предметы искусства в законном, так сказать, порядке. Вы много лет провели в Москве, жили на широкую ногу, принимали гостей, в том числе с Запада…
– Это было в ваших же интересах, – запротестовал Хаммер. – Мы показывали известным на Западе людям, что жизнь в России нормализовалась и никакой разрухи нет!
– А я ничего не имею против, – улыбнулся Микоян. – Наоборот, я говорю, это прекрасно, что многие видели, как растет ваша коллекция. Если вы сейчас вернетесь домой, в Америку, и начнете ее распродавать, никто не сможет подать на вас в суд. И уж тем более доказать, что эти предметы не ваши. Комиссия, которую мы готовы выплачивать, – пять процентов.
Идея показалась Хаммеру перспективной: он уже попытался создать в Нью-Йорке галерею, в которой продавалось бы русское искусство, – им с Виктором и правда удалось собрать неплохую, хоть и не слишком большую коллекцию, разыскивая сокровища на московских рынках и скупая остатки былой роскоши у «бывших». Но их приятель, бродвейский антрепренер Моррис Гест, который стал их партнером в галерейном бизнесе, недавно разорился и остался должен Хаммерам шестьдесят тысяч долларов – еще один финансовый удар для семьи, и без того задавленной долгами. С помощью такого партнера, как Микоян, бизнес, пожалуй, удалось бы воскресить. Только пять процентов – какая-то уж слишком жалкая комиссия.
– Пожалуй, у нас уже есть все необходимое, чтобы быстро запустить такое предприятие, – сказал Арманд. – Но как мы будем переводить вам выручку? Ни один банк не примет такие необоснованные переводы в Россию, и власти нас прикроют, не успеем мы досчитать до пяти. Кстати, пять процентов, учитывая наши юридические риски, – это просто невозможно. Я бы скорее вел разговор о пятнадцати.
– С переводами проблем не возникнет. Мы будем что-нибудь поставлять вашей фирме. Какой-нибудь простой товар. Но по очень высокой цене. Например… ну, что бы такое…
Микоян встал, подошел к окну. Хаммер тоже поднялся и увидел, как двое грузчиков катят по Варварке огромную бочку.
– Например, мы будем поставлять бочарные клепки.
Хаммер уже хорошо понимал по-русски, но это выражение никогда не слышал. Микоян и сам, казалось, был удивлен, что оно вдруг выплыло у него из глубин памяти.
– Ну, такие дубовые дощечки. Для бочек, – объяснил нарком.
– Для бочек?
– Да, для пивных, например. Создадите бочарную компанию, будете делать бочки, заработаете еще денег. Вся прибыль ваша. Комиссия в пять процентов – это вполне разумно. Не забывайте, что мы можем найти другого исполнителя.
Слово «исполнитель» покоробило Хаммера: он предпочитал видеть себя партнером.
– Другого, кто прожил здесь десять лет и имеет известную коллекцию? – спросил он мягко, без нажима. – Вы ведь знаете, товарищ народный комиссар, что на нас можно всецело положиться.
Микоян отошел от окна, снова сел за стол.
– Хорошо, пусть будет не по-вашему и не по-моему. Десять процентов. По рукам?
И он действительно протянул Хаммеру твердую ладонь, которую с закрытыми глазами Арманд скорее приписал бы военному, чем торговцу.
– Мы можем приступить, как только вы будете готовы, – сказал Хаммер, пожимая Микояну руку. – Хотелось бы избежать проволочек.
– Мы тоже не заинтересованы затягивать это дело, – кивнул нарком. – С чего вы хотели бы начать?
– Если возможно, с осмотра того, что у вас подготовлено к продаже.
– В наркомате для этого существует особое учреждение – Главная контора по скупке и реализации антикварных вещей. Мы ее коротко называем «Антиквариат». Ее руководитель – товарищ Гинзбург. Хозяйство досталось ему в большом беспорядке, но, надо отдать ему должное, теперь разобрались. Товарищ Гинзбург сперва все жаловался – мол, не понимаю, кто захочет это покупать. Но мы ему помогли, подтянули экспертов, даже товарищ Луначарский своих прислал, хотя поначалу был против наших планов. Теперь-то все понимают, как это нужно для страны.