Все, и дошли мы до этой мечети. Как раз танчик подтянулся, и вот там все началось. Нас там много, и в округе, и в мечети. Распределились, заняли круговую оборону, и все. И тут команда поступает: есть вода, мойтесь. Ну, воды же нету, тяжело. Честно говоря, мы же мылись вообще физраствором. Что в больнице находили, тем и обливались. Мылись таким способом.
— И я как раз был в той мечети, когда ударило. Как раз командир взвода, опять же, на новой ЗУшке, которую они опять собрали. Он только подъехал, из-за машины вышел, и к нему навстречу побежал коллега. И там ситуация: ударил дрон. Хлопок был очень сильный, и этот огонь получился от входной двери и до… Вот как в фильмах с дьяволом показывают такой огонь, и из этого огня выходит человек — мой коллега по работе. Весь в крови, такой горящий, и единственное, что он говорит: «Все, меня убили», и падает, короче.
Мы его оттащили. Мечеть загорелась. Там не то чтобы паника была. Нас еще 120-ка начала накрывать, и «саушка», и где-то они очень близко были, потому что приход — 3–4 секунды. Там много кто это… И командир взвода контуженный… и очень много было. И раненых, и… Один пацаненок просто как факел вспыхнул, а подойти не могли. Вот эти машины еще горели, БК рвалось, сильный огонь был. И он, в принципе, не кричал… По-моему, сутки не могли понять, откуда он. То ли ливиец, то ли нет. Он полностью сгорел, одни зубы остались. Только, получается, «трехсотых» увезли, и все рассосались дальше. Мы остались прикрывать дорогу… Там вот этот перекресток, и с правой стороны — дорога… Там, возможно, колонна с духами должна пойти.
Потушили мы эту мечеть, как смогли. Все, что там осталось из БК, мы загрузили. Нам говорят: мол, идите правее, метров 300 пройдете, там наши стоят, там духи подъезжают, надо работать. И пошли мы вот эти 300 метров. На самом деле оказалось не 300, там метров 800. Там дом, вода есть, генератор есть, еда есть… Я так понял, только-только духи ушли, потому что везде эти лежанки были. Вот эти, духовские. Плюс отверстия для снайперов.
И вот мы в этом доме. Вся фишка была в том, что это был угловой дом перед перекрестком, и этот перекресток был в яме. Получается, духи подъезжали на ЗУшках и оттуда по нам работали.
Подъехало три машины, мы их отработали сразу. Сожгли. Потом еще две подъехали. Поступил приказ: машине не жгите. Потому что машины нужны были. Две машины остались, долго мы к ним не подходили. Там раненых было много. Они под машинами, везде ползали. Мы не добивали. То есть такого как бы это… ожесточения по отношению к врагу не было. Лежит и лежит. Мы не добивали специально.
— После этого приняли решение, что нужно идти и забирать машины. Только мы вышли, по ним ударил их же дрон. Чтобы нам не досталось. А после, значит, этого перекрестка пустыня два километра была. И оазис где-то посередине. И они начали с той стороны подъезжать к этому оазису, а там плотные такие деревья были, и оттуда начали работать. Мы тоже начали по ним работать.
Вот к чему это рассказываю. Чувствовал. Значит, нас было… не знаю, сколько, но много человек. Плюс ливийцев было человек 20. В итоге где-то ближе к вечеру начали все рассасываться в ближайшие дома на ночевку. Мы остались. Осталось нас, не знаю, может, человек 10. И остался с нами один ливиец, арабчонок. Он нам помогал (как раз у них там дом, а подъезд — как на улице, получается, как коробка) подниматься. Можно было или с крыши работать, или долбить отверстие в стене. На крыше — не вариант, потому что крыша плоская была, и нас сразу же простреливали. Ну и чтобы нас сверху не видно было.
Мы начали делать отверстия, этот арабчонок нам помогал, и тут началось… что я чувствовал. А чувство это началось, наверное, может быть, за час, за два. И все стали говорить: «Надо из этого дома уходить». Ну все уже, засветились, потому что машины подъезжают, заезжают, народ бегает. Плюс кто-то курицу готовит, что-то еще делает. Своя жизнь.
Надо уходить, и все. Сейчас дождемся темноты. А почему не уходили? Это было стратегически высокое здание. Там уже и наши подтянулись, и резерв вокруг стоял перед этой двухкилометровой пустыней — открытым участком. И вот чувство тревоги…
Забегу вперед. Нас было 6 человек, а остался я один после взрыва. Еще второй номер, Домовенок, живой был неделю. И вот все… Вот за эти полтора-два часа до этого момента — взрыва — все начали нервничать. Домовенок бегал из угла в угол. Я говорю: «Да сядь ты, посиди». А он: «Не могу, что-то нервничаю, мне там…». Его жена к какой-то гадалке водила. В общем, это все наложилось.
Значит, там были Банан, Дикий, Кизайн и я… Ну и, соответственно, Домовой. Вот. Банан, он такой парень был, очень физически крепкий. Мы помылись, покушали. Он позанимался спортом — нашел какие-то гантели. Он себя хорошо чувствовал. Кизайн… Мы все раздетые были. В доме уже находились, поэтому броники, все остальное поснимали, так, налегке. А он был весь в броне. Все это, плечи, пах, то есть полностью, в каске с пулеметом. Мы еще такие говорим ему: «Ты раздевайся», а он: «Да не, сижу и сижу». И еще Дикий. А Дикий, он молодой пацан, сколько лет, не знаю. Точнее не могу сказать. Ну, пускай 30 лет. И он такой весь на позитиве: «Ах, как мы хорошо тут поработали, нормально». Отработали духов. И он встал на «глаза» — начал смотреть за дорогой. И, значит, тут поступает приказ… Пошли машины, доехали до оазиса. И поступил приказ всем выходить на крышу и работать.
В этот момент, когда мы начали выходить на крышу, уже почти вышли… Двое — Банан, Кизайн — уже несколько шагов сделали, потом шел Дикий, я сразу за Диким с Утесом, и со мной Домовой нес, арабчонок сзади помогал. Тут произошел хлопок…
Через какое-то время я очнулся, ничего не пойму. Там, где были стены, ничего нету. Все в пыли. Ищу автомат, ничего найти не могу. Я был в одежде, то есть на мне были боевые штаны и боевая рубаха, а когда очнулся, был голый. У меня остались один кроссовок, один наколенник и половина трусов. Остальное все сорвало.
Когда очнулся… Первым делом посмотрел, кто рядом со мной лежит. Это был Дикий. Мы с ним прямо лицом к лицу, и… друг за друга мы держались. Я посмотрел, а он уже все. Глаза уже пыльные были. Потрогал — уже умер он.
А я встать не могу, лежу на лестнице. Думал, что горю, ожоги были. Позвал на помощь, но никого нет. Тишина. Потом начался бой… Или контратака началась после этого. Ко мне долго никто не подходил, боялись, что второй раз ударят. Рацию я где-то слышал. Там передавали, что все «двести». Вот. Я, насколько мог, повернулся, увидел, что арабчонок «двести», Домовой… Сначала показалось, что «двести», но я его не мог рассмотреть… только ноги трогал, он ногами ко мне лежал. Он не отзывался.
Через какое-то время услышал это… Кричат там:
— Ты живой?
— Да, живой.
— Встать можешь?
— Нет, не могу.
И они меня начали по лестнице стаскивать. А Домовенка уже стащили. И вот когда стаскивали, увидел, что арабчонка напополам разорвало. Стащили на этаж ниже и начали перебинтовывать. Первого бинтовали Домового. У него ранения были тяжелейшие: полшеи не было, и грудная клетка у него открыта была сбоку. Но он в сознании находился. Не говорил. И самое удивительное, у нас не было крови. У всех. Короче, потом понял: все запеклось. То есть рваная шея, а крови нет.
Начали бинтовать. Его двое бинтуют, а бой идет. Я еще руками помогал, держал бинт. И ему говорю: «Как ты, как ты?» И мне вроде так показалось, что он глазами так: «Нормально». Ребята спрашивают: «Как ты?» Я, видимо, от взрыва дышать не мог — грудная клетка отбита вся была. Я говорю: «Ну, как бы нормально». То есть они посмотрели меня, что бинтовать нечего. Говорят, что все разорвано. Вся спина, все остальное. Еще ничего не слышу. Ну, мне показалось, что я лучше себя чувствовал, чем Домовой.
Стали ждать машину. И тут, не знаю, почему так получилось, забирают сперва только Домового. Его увезли, потом я слышу, спрашивают, почему не забрали меня… Короче, непонятно, почему. Приходит еще одна машина. А тут как раз дрон начал работать.
Что произошло?.. По нам отработали, и ребята видели луч. Повезло, что, наверное, он ударил кумулятивом, потому что если бы термобаром, то все. Потому что у меня все ранения осколочные, больше двухсот осколков, плюс вторичка. Ну, бетон. Но мне повезло. Весь взрыв я принял в спину… Вот так (показывает)… Если бы вот так, то… Меня просто вынесло, короче. Голова, спина, ноги, жопа, все как обычно. Все по нормальному, по-взрослому. И звеню я, особенно в Шереметьево, в Москве. Ну и вот так показываешь — претензий нет.
И дождались мы машины, говорят, что надо ребят забрать. Мы же не оставляем. Вот реально не оставляем. Если есть, скажем так, хотя бы 50 процентов, что можно забрать, мы забираем всегда. В моей практике — всегда. Всегда возвращались, и даже из-за того, что возвращались, из-за этого получались новые «двухсотые», но тем не менее.
Искали долго, потому что раскидало всех. Все загрузили, что там осталось. В машину меня посадили на заднее сиденье. А у меня уже все. Сначала боли не было, а потом боль такая, что уже невозможно терпеть. Тут я понимаю, что меня никто не уколол. «Тебя кололи?» — «Да вроде нет». Ну и меня тут же обкололи, мне так хорошо стало. Еще одного парня завели, у него осколочное было. И все, мы поехали на «Пилюлю». Ну и дальше началось лечение. Дальше — Россия. Короче, на этом моя поездочка закончилась.
— Меня привезли на «Пилюлю». У меня ранение вот здесь, получается, нога и ближе к достоинству, а я посмотреть не могу, у меня же кровь льет. Когда везли, растрясли, кровь пошла…
У нас там была такая тетя Тамара. Я спрашиваю:
— У меня живое там все?
А она:
— Так, так, все у тебя там нормально.
Ну, слава богу. Тут на доктора переключился. Меня там долго крутили, вертели, фотографировали осколки, решали, что вытаскивать, что не вытаскивать. Повытаскивали много, но я даже не знал, что все осколки они не вытаскивают. Осколки и сейчас некоторые выходят, что-то тревожит, что-то прижилось.