Потом я уже стал командиром отделения. Пыжик уехал раненым, меня поставили «комодом». Дальше просто управлял своим отделением: проломы — бытовуха, проломы — бытовуха, и так каждый штурм.
Каждый штурм страшен. Застройка вообще очень плохая, очень некомфортная. Потому что миллион окон, миллион дверей, нет как у нас в России — коридор, и от этого коридора влево, вправо двери. Нет. Тут все на углах, все другое. Я говорю, что я не работал, грубо говоря, в городе, у меня не было вообще понимания. Вернее как… Понимание было, но как это работает, я вообще ни сном ни духом.
Респондент 10 «Смертные так не могут»
— Вообще было желание, было стремление к этому. Я в 15 лет твердо знал, кем я буду, был уверен в этом. Потом в какой-то момент приоритеты поменялись ненадолго, но в итоге дождался проходного возраста в 25 лет, потому что в Контору в какой-то момент не набирали до 25, и в 25 лет приехал устраиваться. До этого служил в армии, контракт у меня не задался.
— Откуда о Конторе узнал?
— Интернет. Всемогущий интернет. Знакомых никаких в Конторе не было, все знакомства приобретал в процессе. Пришел в 2018-м в начале января.
— Соответственно, первая твоя боевая операция была…
— Прям если боевая-боевая, то в Триполи. Полноценная такая.
— Ну, тогда расскажи об этом бое.
— А материться можно?
— Конечно.
— Ну, если коротко — я ох**л. До этого у меня боевой опыт был, но не в городе. Город удивил своим разнообразием. Вообще, война в городе сама по себе разнообразная на слишком маленький квадратный метр. То есть вся жизнь в принципе была в процессе либо боев, либо нахождения на позициях в радиусе 500 метров. То есть можно было сидеть и смотреть телевизор, пить чай, вкусный пирожок хавать — встать, пройти 200 метров и таких п***юлей получить, что подумаешь: а на кой оно тебе надо? Вот это удивило, что на слишком маленький отрезок расстояния слишком много может быть приключений.
Застройка очень удивила. Она очень плотная, непривычная… Как это называется? Сложная архитектура. То есть в нашем представлении (в советском, в российском) есть коридоры, понятное расположение комнат, и если две двери рядом, то это понятно, что ванная и туалет. Здесь можно зайти просто в прихожую в 5 квадратных метров, и там в каждой стене по две двери, и не обязательно, что это ванная и туалет: это выходы в зал, в комнаты. Динамичность штурма возрастала из-за того, что много помещений. Надо было начинать двигаться по-другому. Ну, вот это удивило. Очень.
— Опиши первый бой.
— Это, конечно, некрасиво прозвучит, но если отбросить все сложности, впечатления от всего этого, которые были… Помимо удивления, помимо того, что получилось так, как получилось, первая мысль была: «Б***ь, а знатно так-то хлестанулись!» Базар, бой был тяжелый, но мы-то им тоже п***ы дали. То есть это было как утешение, что ли.
Я как пулеметчик двигался в голове, третий. Район не помню. Выходили через «открытку», это помню. Было темно, светать стало в процессе. Двигались по плановым целям, то есть первый контакт у нас случился, когда еще темно было. Начали стрелять. Ответки[104] как таковой не последовало. Потом начали двигаться дальше, до плановой цели. Дошли, зашли в плановую цель, пацаны зашли, получилось боестолкновение. Мы стали двигаться дальше, то есть прорываться к парням… Но первый опыт получился печальный в плане столкновения с забором из ракушечника. Он оказался достаточно крепкий.
— То есть стандартная история с консервной банкой, наполненной тротилом, не помогла?
— Ну она не вкатила, не получилось. Он очень плотный, и этот раствор очень лютый для этих ракушечников. Не знаю, на что они кладут, но забор оказался очень плотный. Из таких ярких моментов, что с забором беда была. Потом без особого сопротивления прошли район, закрепились.
— Ну а какие впечатления?
— Другими словами не могу выразить: я просто ох**л. Страшно всем. Те, кто скажет, что не боится, он либо п***ит, либо боится признаться. Страшно всем. Не ужас, не паника, то есть. Таких моментов истерики не было. Потом да… Просто проходят два дня, и приходит осознание: мол, них** себе как получилось, что я еще и целый по итогу остался. Удивлен. Но первый опыт, он был тяжелый.
Следующий штурм был подинамичнее, повеселее. Двадцать четвертого марта штурм был, он тоже был достаточно тяжелый, но уже большую часть проходил не на характере, а на каком-то желании двигаться — хотелось идти. Хотелось. Вот первую часть, первую половину прошел на каком-то желании. Желание появилось их наказать. Потом в процессе стояния и дальнейших движений становилось… не хобби, не спортом… не знаю. Профессиональный интерес появлялся в процессе.
И чем дальше, тем интереснее, интереснее. Появлялось желание чему-то учиться, как-то развиваться, потому что видишь пробелы в своей подготовке, и как бы приходит в голову мысль, что на самом деле лучше начать спрашивать людей, которые знают. Всегда надо учиться.
— Какие основные пробелы в твоей подготовке ты заметил?
— Вообще у меня была сама по себе заточка — подготовка на войну пулеметчиком в пустыню. Был сделан упор на перебегание, на ускорение, на рывок и на занимание господствующих высот. То есть сама политика ведения войны с пулеметом в пустыне — это видеть большие расстояния, желательно с господствующей высоты. При этом быть как бы прикрытым. В городе это оказалось невозможным, потому что с пулеметом надо было двигаться вообще постоянно. То есть не было, как в пустыне: ты перебежал, лег на господствующую высоту и, в принципе, можешь стричь поляну — все у тебя хорошо.
Здесь надо было двигаться постоянно, и в процессе движения появилась такая мысль. Вот дом, ты можешь смотреть на него с крыши… ну, с крыши двухэтажного коттеджа. Ты видишь дом, ты видишь два этажа, ты видишь на нем две серые бочки, ты выходишь с этого дома, обходишь дом через 200 метров, поднимаешься на второй этаж — и видишь четырехэтажный дом с бочками… С***, он один и тот же! В процессе появилась мысль, которая постоянно закреплялась: смотреть на себя со стороны. Посмотреть, подумать, как бы ты сам себя штурмовал? То есть вот это был огромный бонус во время этой командировки. Ну и минная подготовка…
— Какой самый запоминающийся бой был?
— Мне все они по-своему понравились. Все по-своему. Каждое боестолкновение — оно индивидуально. Оно такое одно, и второго такого не будет.
Самый запоминающийся момент — это вечер штурма 18 марта, когда мы уже зачистили промзону. Мы уже взяли в принципе без боев, без сопротивлений. Просто зашли, постреляли там просто по шифоньерам, по скоплениям мебели… Решили не заморачиваться. Вернулись обратно в дом, и получилось так, что разбились на две группы. И одна группа наладила коннект с разведкой… Получилось так, что там в этот момент принималось решение, как сейчас грамотно организовать оборону. Происходило все очень быстро. Я могу рассказывать это бесконечно долго, но происходило это буквально за минуты.
Как только мы вернулись в дом, сказали, что «фишка» стоит, все ровно. Я на тот момент первый раз в своей жизни юзал систему «Скорпион»[105]. Как я с ним зае*ался! Я его подключил, пулемет не упускал из рук… Просто снял систему «Скорпион», прошло буквально минут пять, я сигарету докурить не успел, когда сверху сбежал Сибиль и заорал: мол, пацаны, духи, броня. Мимо нас проехал «Брэдли», или как он там называется, эти ублюдки. Начали экстренно вкидываться, собираться, все чин по чину.
Я взял пулемет. Мы видели, как «Брэдли» проехал, мы стояли у «Т»-образного перекрестка. То есть вот так дорога, а здесь наш дом. Мы стояли в этом доме, они проехали по этому «Т»-образному перекрестку, заехали… Я понимал, что, если туда заехала броня, значит, оттуда пойдет пехота. Они без десанта не поедут, они не долбое*ы. Это не пастухи. В конечном счете так и получилось. Они потом оттуда и пришли, но на тот момент, когда она проехала, появилась инициатива выйти одной группой, где лестница шла через забор… По-простому сказать — нае*ать их, короче. Чтобы одна группа их обошла, начала давить огнем и выдавила на нас.
Как только пацаны выбежали группой, как только они столпились, не пойму, что это было, но попало четко в толпу пацанов. Вот первый же прилет попал четко в скопление людей. Не было слышно ни выхода, ни свиста. Такое ощущение, что она всегда была, но взорвалась сейчас. Появились «двухсотые», «трехсотые».
Первый «двухсотый» был Колыма — Антоха. Лучший парень, веселый достаточно. И так его жизнь помотала, общались с ним вечерами, помню, бывало. Забавный пацан, честный, добрый, открытый. Он был первый «двухсотый».
Тяжело ранило Никсона. Это был достаточно интеллигентный, опытный мужчина. С ним было приятно общаться. Он был очень начитанный, он у нас профессионал в этой области. Очень много лет посвятил службе в армии, в МВД. Причем действующий оперативник… Ну, как бы, не действующий, а рабочий оперативник, не сидящий на жопе, на должности старшины, я вот к чему. Он был очень тяжело ранен.
Когда пацаны стали забегать, кого-то заносить, стали искать укрытие в доме, по второму этажу духи отработали с РПГ. Оттуда сбежал, как сейчас помню, Муслай в дикой истерике: «Е*ать, пацаны: я “триста”, я “триста”, в лицо, я “триста”, я “триста”»… Когда я убрал его руки от лица, на нем не было ни царапины, его просто уе*ало каменной крошкой. Состояние, близкое к истерике. Он очень быстро пришел в чувство.
Пацаны скатились со второго этажа, потому что… Ну, как бы. Когда долго разбирают с РПГ, ох*еть как не комфортно в этом доме.
Мы заняли оборону, начали оказывать помощь раненым, помогать заползать раненым. Во всей этой суматохе мы не могли понять, где находятся наши пацаны. Что, возможно, мы могли бы уже перестреливаться друг с другом, и чтобы этого не было, мы пытались наладить коннект и при этом получая п***ы со всех сторон и раздавая…