На позиции вышли, все. Вот они вылезают, 300–400 метров с бруствера. Я увидел этого РПГшника, открыл по нему огонь. Он так и не выстрелил, упал туда. Убить… Я не знаю — убил его, не убил, но когда мы туда пришли, там кровищи было много, все такое. Утащили его… Может, его ранило только.
Суть в том, что такая стрельба была, соответственно. Ну и потом пулеметчик там какой-то… Они меня просто не видели, а я его видел… Вот их вижу, они как на ладони. А это исход боя был, это 30-минутный был бой. Они подкатили к нам. Ну, не к нам, а к пятому отряду. Мы просто склад с их боеприпасами начали взрывать, так и отбили атаку.
Потом мы с товарищем объехали всю эту ситуацию, ну, не в погоню, а посмотреть хотели, где они были. Там много очень валялось тубусов от РПГ. Кровища… Именно там, где я стрелял… Ну, ранил, убил, не знаю. Почему и говорю.
— Случай был во время этого же боя. Товарищ стоит впереди. Он стреляет, стреляет, а потом мне говорит: «Там танк на нас едет, убирай машину!» Я поворачиваюсь — а там поле голое. Куда я уберу эту машину? Вылез тоже одной ногой, дверь открыл и жду. Выкатится, он по любому будет в машину стрелять. Вот тогда я думал, что все, если танк, ну что мы с ним вдвоем сделаем? У нас одна машина, два автомата, ни РПГ, ничего нет… В лоб что ты ему сделаешь? Оказалось, это свои.
Когда мы зашли за Евфрат, вот тогда было очень много гражданских. Когда в дома заходили, там было очень много женщин, детей, они очень сильно плакали. Все ревели. Но и, с другой стороны, было не то что страшно, а не по себе видеть человека… Ты находишься в арабской стране, и все эти жены, дети, все противника. И мало ли что у них там, может, пояса шахида. Ну, я-то это знаю, я-то это понимал.
Когда мы врывались в дом на зачистку, везде у них бороды состриженные валялись. Все начали бороды там состригать. Они просто обалдели, когда мы пришли. Везде эти бороды, кровь попадалась. Соответственно, они там себя лечили, уходили, оттягивались.
Это тоже такая тяжелая ситуация, когда в боевой обстановке видишь женщин, детей, стариков. Тех, кого это, по сути, касаться не должно. Не сказать, что это слабые люди. Это дети, женщины. У каждого из нас есть дети, жены, матери. Не по себе в такой боевой обстановке видеть их, а они там кричат. Соответственно, мы их там не трогали, ничего. Но все равно не по себе было, когда понимаешь, что это жены, дети противника, и мало ли какой пояс под одеждой скрывается.
Мы их не трогали, не проверяли. Мужчин — да. Мужчин я обыскивал, всех… Ну, мало ли. Женщин и детей мы сразу отпускали. Визуально только смотрели, есть оружие там, не оружие. А вот мужчин — да. Деды там были некоторые такие, что прям и не скажешь, что он колхозник. Опять же, что я ему сделаю? Он без оружия. Мы же не какие-то беспредельщики, чтобы творить без суда.
Ну, Дейр-эз-Зор. Там более противник был опытный. Он нас не боялся. Вот взять тот же Шаир, когда они убегали, бросали позиции. А так на штурме Евфрата противник такой, более серьезно огрызался, потери у нас были, в окружение там пацаны в школе попали. Покусали пацанов. Как-то так вот.
Ну и до Евфрата у нас потери были. И ночи такие были, и снайпера стреляли, пацанов там убивали. Ну, как бы такие моменты.
— А Эль-Барда, Пальмира. Самолет нас как-то бомбил — причем наш[122]. Ну, я так полагаю, самолет противника не летал. Воздух-то наш был. За нами. Просто на ровном месте нас начал нас бомбить. Вот он четыре бомбы сбросил на нас. Пострадали командир наш, ну и трое наших. Когда первую он бросил, тогда Бродяга первый покинул наш взвод. Второй уже тоже, пацанов, кто просто не успел лечь. Просто осколками. Ну, там осколки — бетонные линии, ЛЭП были. Ну, я не знаю, не охвачу. Он просто срезал их как масло, как нож по маслу. Осколками бетонные ЛЭПы эти. Жутко… Земля тряслась.
Ну и тогда — в машину, в машину… Я тогда ездил на пикапе, водителем был. А он бомбил… У нас, получается, минометка была там. Снаряд был, все пытался попасть, ему-то сверху виднее. Он прям обложил. Вот тогда я понял, что такое авиация. Да, она не прям точно так бьет, но какие массы этих бомб — там сотка, двести пятьдесят. Земля тряслась. Мы там лежали. Еще там на боевой взвод идет. И по нему стреляли, и я тогда не понял, почему у нас нет ПЗРК. Был бы ПЗРК — ответили бы.
Почему он нас бомбил? Координаты же были… Противник тогда тоже обалдел — кто они такие? Вот тогда страх был, ну и командир взвода говорит, мол, все, иди в машину… Ранен, все, приказ дал. Как бы не особо было желание спускаться туда вниз. Потому что он туда и кидает, и кидает. Он же не все четыре (бомбы) сразу дал. Одну закинул — бах, покрутился, вторую закинул. Ну и желания не было туда спускаться, но приказ есть приказ. Я понимал, куда я приехал и на что я иду.
— «Двухсотые» тогда были?
— Да, трое «двухсотых». Их там на куски разорвало, их там собирали. А один, ну, как бы все, просто в бочину осколок насквозь. Тоже не довезли до госпиталя.
И вот я подъехал, ко мне посадили двоих, затащили в машину. И все, в госпиталь повез их. И он до сих пор видит меня: «Вот, ты мой спаситель. Спасибо тебе». Я говорю: «Да, блин…». Как-то так вот.
— Ну и что, Дейр-эз-Зор, там было жарко. Там южнее. Если на Шаире было холодно, эти окопы, ветер, то там, на Дейр-эз-Зоре… Еще эта пустынная муха, она даже не мошка… Тля. Но она так тебя грызла, просто невыносимо было. Просто хотелось из кожи вон вылезти. Чем только ни мазались. И она такая была противная, что ты сеть эту делаешь, а она откуда-то из-под низа лезет и лезет. Вот повесил там китель, боевую рубаху снял, повесил. А она сразу в нее залезет, ждет, пока ты оденешься, и начинает просто там изнутри жрать. Кожу твою выносить. Вот такие дела.
— Липецк, че, приехали. Мы приехали в конце января, в 20-х числах. На позиции встали где-то 24-го, и все, начали, скажем так, узнавать противника, как он… У них очень много было возможностей, больше, чем у нас.
— Расскажи какие-то конкретные случаи.
— Ну, если при штурме взять… Мы, короче, стояли не там, где Салах ад-Дин, а где высотки шли. Мы там стояли, стояли, месяц где-то простояли. Не прямо там, нас просто поменял другой отряд. Нас не так много было человек. Ну и в итоге нас привезли, сказали, мол, завтра на штурм. В 4 часа ночи мы встали, оделись, рюкзаки, все там подготовили «Шмели», МРОхи.
Штурм шел, конечно, как: через заборы — взрывали заборы, чтобы не лезть. Мы шли как бы на высоту. Вот этот двухметровый забор казался как будто четырехметровый. Мы в нем взрывали дыру… Уже были готовы баночки… Ну, пепси-шмепси, 0.33. В них мы пластид делали, дырочку там, и все. Заводили капсюль-детонатор, все втыкали, поджигали, отбегали, оно там взрывалось. Дыру потом кувалдой выбивали и проходили сквозь эти дыры. Шли, тропу себе пробивали. Вот.
У нас задача была, у нашего взвода, Т4 взять. Обозначение такое было. Пришли, дошли до Т4, слышим — противник. Голоса противника, вот они едут. Ну, ночь, соответственно, мы подкрались к ним, все. Т4, вот это здание, дом. Самый большой там был дом. Приготовились, РПГшников, пулеметчиков на крыше рассадили, все, посадили. И вот мы выбегали втроем, забежали на этот Т4, штурмовать. РПГшник сработал по верхним этажам, пулеметчики, и мы стали делать зачистку.
Противник, увидев нас, стал огонь открывать из соседнего дома. Со мной были товарищи, так их просто… Одного на месте убила пуля, в бочину залетели 6–7 пуль. Я чуть дальше был, я первый пробегал. Просто увидел силуэт двери ночью. Я понимаю, что это комната, идет вот так лестница в дверь, я захожу в эту дверь, понимаю, что это дверь. Хотел взять фонарик и зачистить… Ну, что там… Ну, это штурм, как тут объяснить.
Буквально дохожу до этой двери, поворачиваюсь, и просто автоматная очередь, трассера, и мои товарищи падают. Я ломлюсь к ним… Живой был парень, ему ногу перебило, кость. Я его затащил… Ну, ночь, темно, а они начинают орать. Ну, на психику давит этот «Аллах акбар» ихний. А они буквально за стенкой. Думал, что они с северной стороны, а они, оказывается, с западной.
Там дом, эхо такое. Они с западной стороны орут это свое «Аллах акбар, Аллах акбар», и я понимаю, что они вот-вот сейчас забегут. Я сел, товарищу говорю: «Давай, доставай свою аптечку. Наложи жгут, чтобы не терять кровь. И давай, обезбол». Я ему воткнул обезбол, и все. При этом он же живой, слышит это… Еще живой, благо. Слава богу. А второй уже «двести» был. Я к нему подбежал, чуть подтянул, а он не дышит уже. Я понимаю, что бесполезно. Потому что когда ранен, какие-то звуки, идет бой, там все надо делать быстро. Не надо плакать, ему уже не поможешь. Там сразу видно, если человек мертвый уже… «двести».
Первую помощь я, как полагается, сделал, вот. Укол-обезбол, наложил жгут, все. И, соответственно, попали мы в такой переплет, что к нам и наши не могли прорваться, в этот Т4, потому что там был перекрестный огонь. Духи стреляли, и наши в ответ. Просто темно, были там трассера — ну, бой.
Очень много было парней, которые шли в бой в первый раз. Очень много, 80 процентов было таких, первого хода. Соответственно, человек впервые, ему тоже надо… Такая ситуация была. Ребята не могли к нам прорваться. Это длилось примерно полчаса, пока не рассвело. Духи понимали, они видели, что мы туда забежали. Конечно, они открыли по нам огонь, но они думали, что мы там все мертвые. Если бы были живые, они бы попытались штурмануть нас, но в итоге…
Потом рассвело, ребята к нам подтянулись. Все. Эвакуация раненого, «двухсотого». И так начался наш день. Соответственно, ближе к 10 утра по местному времени они начали массивно применять арту. Наваливали они нормально по нам со всех снарядов, какие у них там, по ходу, были: и 120-е, и 82-е, и 60-миллиметровые. Летело все к нам. Но в прямой контакт боя они к нам не входили. Не знаю, почему, но такого прямого контакта не было. Вот единственно стрелкотня, они из соседнего дома нас увидели. Просто, может, какой-то курящий тип просто куда-то поднялся и увидел нас, начал огнем поливать.