— Потом, соответственно, у нас была задача закрепиться и пойти на восток. Мы закрепились, доложили своим командирам, оставили там людей и пошли на восток. Соответственно, пока двигались, висели над нами эти квадрокоптеры. Их очень много было. Летают там, чей — свой, чужой — это непонятно.
Арта ихняя не умолкала, работала постоянно по нам. Буквально только увидит — вот эти квадрики висят, и стрелять… У своих запрашиваешь — а это наши. А где наши? Опять же, эта неразбериха непонятная: где наш, где свой, где чужой. Они все одинаковые. Что у противника этот квадрокоптер, что у нас, они все одинаковые. Различий нет, они все одинаковые. Когда запрашиваешь, а этот наш. Ну, наш и наш, вот.
Соответственно, двигались, продвигались, задачу надо было выполнять. Это наша первая потеря была, двух товарищей выбило. Одного потеряли, другой тяжелый, «триста». Ну и все, в течение дня начали двигаться, зачищать. Дом за домом, дом за домом. Где-то в этот день мы два километра протопали. Если не соврать, то где-то два километра. Это много.
У нас, соответственно, не было тяжелого вооружения… Ну, автомат, РПГ, пулемет. У нас не было тяжелого: СПГ там, крупный калибр. Были «Чеканы», бронетехника, но они на эвакуацию в основном. Потом мы продвигались, продвигались. Соответственно, двинемся, встанем — арта начинает работать. Спрячемся — она перестает. Начинаем опять выдвигаться. Вот так вот, вот так вот, до своего рубежа дошли, до которого надо было… Ну и укрепились… Очень много позади осталось не зачищенной территории. Ходили, ее потом зачищали. Промзоны были, везде это все досматривали.
А это время, время идет. Уже хотелось закрепиться, встать, потому что с 4 часов утра мы на ногах. Кушать особо не хотелось, очень много воды выпивалось. Вот эту 0,5, что нам выдавали, она одним глотком вся выпивалась. Я не знаю, пот выходил вообще. В бронежилете, я помню, аж через плиты промокал. Пот рекой тек. На себе эту амуницию, еще рюкзак, доп-БК с гранатами, с пластидом. Потому что надо было нести на себе, потому что понимал: в бою тебе никто не принесет. Потому что чем больше БК, тем дольше ты проживешь.
Ну и дошли до своего рубежа. Дошли, закрепились, зачистили, что надо. Ну и они… Зачистка нормально, они просто постоянно закидывали нам свои «подарки» — артой. Нет-нет, да и да. Противника не было, а утвердиться надо. Зачищали все. Потом у них начался навал. Они на своих броневиках гусеничных: «Брэдли» там, не знаю, как называются.
Прорвались к нам буквально две штуки, один проехал, второй остановился. Мы начали по нему огонь вести. Это тот же день, 18 марта, когда этот штурм был. И вот все этот их «Брэдли» стоял за забором. С него, с крыши, РПГшник стрелял, а граната не успевала взводиться, и она просто рикошетила. Ну и, соответственно, гранаты закидывали. Они тоже не понимали, что мы в этом доме находимся. Кто-то понимал, а кто-то не понимал. Как-то так вот.
А противник, он в «песочке» был, форма такая была, тоже не мог понять: то турецкий был противник, или кто… Ну вот взять, например, игиловцев, они всегда в черном ходили. Даже мы находили черную одежду после этого. Даже когда мы на штурм ходили, повязывали ленточки белые. Договаривалось между своими, между союзниками. И они прослушивали, или че, я не знаю, но у них тоже ленточки были на противнике. Ну, это, я так понимаю, не игиловцы — или турки, или ливийцы, кто они там.
Вот они к нам в ворота щемились, пулеметчик их там на очереди, они их вытаскивали. Граната там. Вот буквально забор, где это все и происходило. Там непонятка. В доме, конечно, по позициям все сидели, когда вышли из дома, тоже… И тогда я не знаю, что за мина была…
Взрыва не было, просто хлопок. Хлопок, и я думаю, что они конкретно штурмуют нас. Просто хлопок, и я понимаю, что сюда мне осколок попал. Нога. Я понимаю, что осколки, потому что забор… Хлопок — и осколки в забор, они лицо посекли мне. И я понимаю, что там есть калитка. Я быстрее туда. Сел и жду этого противника, когда он зайдет… Опять же, квадрокоптер, по нему, наверное, стреляли, скорее всего.
Дали мы им отпор, один «Брэдли» уже чуть подальше, с нашего взвода ребята с РПГ все-таки мочканули. Там мой командир взвода подбежал, добил их там всех. Ну и все. Они подосели, подъехал наш «Чекан» на эвакуацию. У нас к тому времени два «двухсотых» лежало, три тяжелых конкретно «трехсотых», которые вот-вот тоже… Я думал, они не выживут.
— И чем их так?
— Артой. Вот эти мины хлопковые, не знаю, как их назвать. Мины эти хлопковые просто прилетели, и люди оказались напичканы осколками. А в этом доме, в котором мы сидели, было много тех, кто первый раз пришел. Первопроходцы. И у всех ребят в глазах была смерть, и все были готовы… у каждого граната, и я понимал, что любой человек просто вздернет чеку, психика не выдержит того, что он видит. Там все взрывается, в наш дом что-то летит, взрывы прямо во дворе рвутся эти 120-е, прям ба-а-а-ах. Стекла, все это… Понятно. Просто не первый раз, когда ситуация такая, где рядом мины, идет бой, а человек, который первый раз это все видит, ему тяжело.
И я говорю: «Пацаны, вы что, сюда умирать пришли? Не делайте глупостей. Оборону занимайте — и все. Противник, он нас боится. Мы — сила. Если бы мы не были такими мужественными, мы бы таких результатов не добивались бы».
А противник, он нас реально боится. Видно же. Даже тот же «Брэдли» заехал, и они не понимали, куда сунуться, не знали местности. Это уже после этого всего, а во время боя х** его знает. А когда уже пацаны видели… Он и туда, и сюда, Он не понимал, как выехать, как заехать. Они там тоже были перепуганные.
Ну, ребятам я просто разъяснил: «Пацаны, мы же не умирать пришли, так что давайте, мужественней, не надо ерунды делать». Там просто белый кафель, и по нему кровь растекается.
Такая картина: два наших товарища лежат, «двести», крови много вытекло от множественных осколочных ранений. Просто вытекли. И рядом с ними «трехсотые» лежат. Они вытекают, бледные лежат, уже все. Они уже попрощались с нами.
Когда у нас первый контакт был с противником, товарищ мне говорит: «Братан, все, иди, я взял “хаттабку” в руки…». Это мы делали гранаты из гранаты АГС, там это выкручивалось, засовывалось в ЗГМ. Это устройство называлось «хаттабка». Она была эффективней. Там спираль, осколки, эффекта поболее. Он взял ее в руки, сказал: уходи, мол, оставь меня, я тебя прикрою. Я: «Братан, подожди. Мы у тебя еще на свадьбе погуляем… — А он как бы не женат. — Куда убегать, я тебя не брошу». Ну и как бы там такая же ситуация после этого. Во время этого боя, штурма.
Ну и там уже отход прозвучал. Приехал «Чекан» наш, загрузили «двухсотых» в него, «трехсотых» тяжелых. Ну и я тоже был «трехсотый»: пальцы, ноги, лицо… Ходить мог, но в пятке два осколка, глубоко они засели. Первые впечатления были, будто ударило мне в пятку, а потом все больше и больше. А это же во время боя, все хлюпает в берцах. Уже крови набралось, и меня тоже в госпиталь отправили. Ну, всех раненых, «двухсотых», «трехсотых», на эвакуацию.
Ну и после этого при отходе пацанов тоже артой, хлопком. Не знаю, что за мина такая. Конечно, тяжелая ситуация, словами все равно не расскажешь.
— Ну, все-таки дали отпор этому противнику. Я парней ободрял как мог. «Пацаны, с меня пирожки!» Я как бы это, делал пирожки пацанам. Когда нам на штурм надо было идти ночью, готовил пацанам пирожки, чтобы хотя бы идя на штурм они не были голодными. Как у нас говорят? «Голодный волк не обосрется». Да, но, конечно, всем хотелось вкусно покушать, тепло поспать.
Было холодно поначалу. Жили в домах, не как на Шаире. Была вода… Ну, подключали насосы. По бытовухе нормально все было, и еда была, все было. Ну, еда… Это привозили нам. Но хотелось там самим что-нибудь приготовить… Находили муку где-то. Тогда эти магазины-шмагазины… ну, не то чтобы не отпускали товар. Я даже не представлял, где они находятся, магазины эти. Просто находили муку, где-то дрожжи находили. Где-то замешивали. Местные, армия, ливийцы, они подгоняли нам картошку. Капусту находили. Хоть какая-то радость, домашняя обстановка. Вот это в бою, помню, и говорил: мол, с меня пирожки, пацаны. Как бы так.
А изначально, когда приехали, народу мало было. Только сходишь на пост — опять заступать. Чередовались так. Не высыпались, скажем так.
В шоке был от того, как люди живут. Вот это вот — мебель, Италия, вещи… Понимал, как люди живут, и не понимал, чего им не хватает. Если я из деревни, живу там, этого не видел. А они живут в таких домах, спят на таких кроватях, ходят в таких одеждах. Не знаю, чего им не хватало.
Союзники, блин, я не знаю. По первости дико было из-за того, что они и союзники в чем попало ходят. Через них, бывало, картошку, капусту ту же, мясо нет-нет, подгоняли. А оно всегда так. Из дома выезжаешь, дома-то ты это не кушаешь, а когда выезжаешь, хочешь вкусно поесть. Как-то так вот.
Союзники — оборванцы, голодранцы. Непонятно, чего ходят туда-сюда. И они как бы противника называли «аду»… Распознавали… Даже не знаю, как их распознавали.
На штурме я их никого не видел никогда. Это когда уже штурм прошел, закрепились, они начинают лазать, ездить, сопли пузырями, пальцы веером. Когда же сам штурм идет, я их никогда не видел. Да, где-то там пробежит, где-то проползет, непонятно, и все. А как они в обычное время ходят, при штурме их никогда не было.
Ну и штурм, конечно. Самый первый — 18-го числа. Тяжело было. Потом уже я в госпитале 10 дней провел. У меня два пальца заживали очень долго. Болезненно, когда перематывали. Больно было, фаланга очень чувствительна, нерв там. Когда бинт оторвали… о-о-о-о-ох. Хоть обезболами обкалывай. Ну и спустя 10 дней я вернулся к ребятам, сейчас продолжил свою работу.