А мне повезло. Я думал: сейчас начнут через бруствер перелезать, я очередь дам так быстро, чтобы меня зае*енили, да и все. Ну, чтоб не мучиться. А они подошли и нарвались на минное поле. Разрыв, и я слышу: «Ауаляляля, абуаляляля». Английская речь была. И они вокруг пошли аж, вот так в обход начали обходить позицию. Вернулись назад, видимо, они испугались, что они на минное поле зашли или что… И меня вот это тоже еще спасло.
Я Малышу докладываю по рации через каждые две-три минуты. Он выходит на меня, я ему докладываю обстановку. Он говорит: «Я сейчас прорвусь до тебя». Я ему говорю: «Малыш, вертушки». Он мне говорит: «Где вертушки?» А я уже по времени за время боя вычислил, что они уходили примерно на двадцать минут. Вот они уходят, дозаправка их, вооружение, БК, и они возвращаются. И они уходили как раз в это время.
— Малыш, у тебя есть двадцать минут. Двадцать минут. Если за двадцать минут ты не можешь прорваться, пока еще сюда не зашли и вертушки не подошли, не надо приезжать, все, пока, и приезжать не надо, потому что это однозначная смерть, все. И так она смерть. Куда ты прорвешься? Тут дроны летают, эти все летают, любую х**ню х**ачат, уже охотятся за единичными людьми.
— Сиди! На месте будь, спокойно, не твоего ума дело!
Я, честно говоря, рацию выключил, минут двадцать я координировал вот эту всю движуху. И я так рацию положил, думаю: «Ну не, куда он приедет? Ну, нереально… Герой там, не герой. Но куда может человек в смерть ехать нах**?»
Минут буквально через пятнадцать слышу: пикап на позицию залетает. Залетает пикап, слышу его голос:
— Крюк! Крюк!
Ну, я ему кричу:
— Я здесь! Я здесь!
Ну, он меня… Здоровый мужик… Нашел меня, на руки хватает.
— Да я сам! Допрыгаю.
Он мне говорит:
— Да ты видел себя?
Я не обращаю… Меня на руки взял, бросил меня в пикап этот, говорит:
— Терпи.
Бросил меня в пикап. Смотрю, вижу еще несколько пацанов. Один вообще не але, еще один не але, а у одного, по-моему, нога была посеченная. И вот так тоже бросили… А один здоровый, я не помню позывной… Здоровый пацан, весь в осколках, вся спина. Вот, я его еще одной рукой держать стал, чтобы он с этого не выпал.
Тут у меня уже боли начинаются, мама родная! И он все, ударил по тапкам, с водилой он прорвался — и вперед. По дороге ракету дрон выпустил, но водила успел тормознуть, ракета ушла дальше.
Короче, вот таким чудом мы вырвались на Евфрат. Вот таким чудом я остался живой благодаря своему командиру отряда, дай бог ему здоровья. Вот так я остался живой.
Потеряли ребят, да. Плохо, конечно.
Ну а там все было четко, там уже была моментально организованная эвакуация. Аэропорт Дейр-эз-Зора, потом — «Химки»[16], и в «Химках» сразу медики, по полной программе, все. В самолете я еще узнал: тяжелых положили. А я-то думаю, что я более-менее, нормально. Возле пилотов сел.
Девочка-санитарка и, наверное, дагестанец-санитар бегают. Самолет этот летит. Небольшой самолет такой, двухмоторный.
— Что тебе? — говорит девочка.
— Да перевязывать идите, кто лежит там, руки-ноги пооторваны.
Ну и все. А потом уже этот подходит до меня, говорит:
— А что с тобой?
— Да не знаю, рука вот и что-то с ногой. Я не знаю.
— Ну, давай посмотрим. — Он обрезал рукав. — Ну, с рукой все понятно: мышцу оторвало, до кости тут осколки. Сейчас закроем, перемотаем, там хирург вытащит у тебя. Что с ногой?
— Да не знаю, что-то вон две дырочки какие-то…
Ну, и он разрезает, ботинок снимает, раз — и замер. А мне не видно, я так вот в кресле лежу, я не могу так…
— Что там такое?
— Короче, морфий давай сюда.
— А что там такое? Что морфий?
— Да…
— Ой! — подходит девочка.
Я уже изогнулся, не вижу ногу свою, а ее наполовину оторвало. Там получилось как: осколок, видимо, крупный вошел, размолотил все, оторвал все, что мог. Все в фарш превратил, и кости, и мясо, вышел через пятку, через ботинок. То есть смотришь вот так: вроде ничего, кровоток маленький, кровопотери большой нет, кровища не хлещет, поэтому вроде думаешь: ничего страшного, что-то там зацепило.
В итоге потом в госпитале уже выписывали и с руками оторванными, и с ногами, а меня все не могли вылечить. За то, что сделали хирурги в Военно-медицинской академии, я бы им памятник поставил, они просто, я не знаю, какие-то полубоги!
Они мне вообще сказали там:
— Ты извини, но лечения таких ранений в Российской Федерации нету. Где-то там в клинике в Германии голеностопом занимаются. — Говорит: — Мы будем под тебя придумывать вот эту вот технологию. Ты согласен?
Девочка, которая была закреплена за мной, сосудистый хирург, полностью меня там каждый день перевязывала, она сразу писала диссертацию, сразу все снимали на видео.
В общем, мне сделали пересадки, восстановили пятку, восстановили, как смогли, ахилл. Я должен был быть инвалидом, без полноги, а сейчас хожу и могу выполнять боевые задачи. Бегать могу. Ну, лекарства пью специальные, конечно, чтобы сосуды там прорастали туда-сюда, но встал на ноги, да. Четыре, ну, где-то месяцев восемь на костылях был, потом передвигался с палочкой. Ну, и все.
Как только встал на свои ноги, позвонил сразу в Компанию. Сказал: «Я выздоровел». Мне сказали: «Очень хорошо, мы рады, что ты выздоровел, но тебя слишком давно не было, так что тебе придется через фильтр проходить». Так что я еще на фильтре сдавал экзамены. Сдал их, да. Получил за этот бой медаль «За отвагу». Вот так вот.
— Слушай, а вот из общего твоего опыта боевого, прежде всего в Конторе и на Донбассе, ты можешь вспомнить каких-то ребят, чьи поступки ты бы оценил как героические? И эти поступки описать.
— Конечно. Ну, уж в нашей жизни таких особых поступков я не знаю, они практически все героические. Когда человек встает в атаку, я бы уже причислял это к героическим поступкам. Когда в тебя шпарят со всех сторон, а тебе надо встать, вылезти из этого окопа и шуровать вперед, что-то делать там. Или в разведку идти, когда всего трусит, трясет, уже на вражеской территории, и не понятно, что с тобой будет и как.
Допустим, из этого боя, из дейр-эз-зорского, я могу про своего второго номера сказать, как он вел себя в этом бою. Вот человек сидит, сосредоточен, будто не рвется все вокруг, ничего. Он знает: он — второй номер, его задача — забить мне ленты, и все. Он сидит и феноменально одну за одной загоняет.
Он такой шутник был. Я говорю: «Костя, все нормально?» Он: «Да-да, все нормально, все хорошо». У него свистит все, рвется, стреляет, а он просто сидит. Не геройский это поступок? Когда человек страх свой настолько в себе душит, что просто берет и делает свою работу? И так он и погиб, до последней секунды выполняя четко солдатскую работу. Без паники, без нытья. Четко абсолютно. Так и погиб, защитил меня, считай, своим телом.
А за себя-то… За себя че? За себя и так уже рассказал много. Вот такой я получился. Героический? Да ну, какой там героический. Нет, это нормальные солдатские будни, потому что любой солдат двигался бы в этом направлении.
Если ты позволишь страху завладеть собой, начнется паника. А если начнется паника, то ты — труп. Поэтому ты полностью отдаешься тому, чтобы страх заглушить в себе и делать работу. Просто работаешь, это просто твоя работа, вот и все. Никакого тут героизма нет. Ни о каком героизме ты не думаешь. Ты просто работаешь, спокойно работаешь. Сам себя держишь… Как в этом, в астрале. Вот в такой движухе. Ну, солдатам так и надо быть. Нужно держать себя в руках. Потому что страшно, оно всегда страшно.
Ну а таких героических… Не знаю, бывало дело, в разведке заходили на минные поля. Вот просто однажды заползли на минное… Ночь… Это поселок Донецкий, недалеко от Стаханова, это зима пятнадцатого года была. Мы пошли диверсионную группу искать ночью и просто заползли на минное поле. Когда сообразили, вокруг нас все было заминировано. Там и «МОНки»[17] стояли, и «Эфки»[18] на растяжке, чего там только не было! Нас от ужаса аж перехватило. Заползти — заползли. А как обратно? И вот героический пацан, молодой парень, два с половиной часа, лежа на пузе в мороз минус двадцать, голыми руками разминировал все это хозяйство и проход делал. А проползти-то надо было с этого минного поля всего-то метров двадцать. Два с половиной часа. Он обморозился весь, но вытащил нас. Всякие дела, всяко было. По-разному.
Я не знаю, что такое героический поступок. Наверное, героический поступок — это то, что Малыш сделал, да? Вот я бы, наверное, не поехал, вот честно, не знаю. Ставлю себя на его место… Бог его знает, поехал бы я или нет. Это путь в одну сторону был, километра четыре, наверное. Это надо прорываться туда, совершить этот поступок. Я с трудом бы, наверное, сделал. Не знаю. На верную смерть он шел.
Респондент 2«Смерть — это либо статистика, либо ошибка»
(Сирия, январь 2017 года, окрестности «Каракума»[19])
— Мы заехали в январе 2017 года и где-то через 2–4 дня выступили, пошли на штурм. Это был дождливый, ветреный день, весь вечер лил сильный дождь. Мы начинали с одной высоты. За 6–7 часов (мы приехали туда заранее) местность уже была изучена другим отрядом, и мы приехали туда перед общим штурмом. Высадились, промокли насквозь, у нас ничего из вещей с собой не было. Там стояли сирийские солдаты, они жили в каких-то небольших палатках, и мы поселились в их палатку. Попросились к ним и сидели, ждали начала штурма у них. Где-то часов в 6–7 нас выгрузили, часов до 12 ночи шел дождь. Забрались к ним в палатку, а они в тот момент топили печку.
Январь в Сирии очень холодный, и там зимой уже начинаются ветра, вроде называется «хамсин». Он дует, не прекращаясь, до самого мая. Это еще были не такие сильные ветра, но, тем не менее, мы не были готовы по погоде. Нам сказали, что выдвинемся на 2–3 дня, возьмем несколько высот, далее вернемся на базу, и нас будут менять. Одни выступают, потом — следующие, следующие и следующие. Пока одни отдыхают, наступают следующие. Такой принцип.