В общем, забрались мы к садыкам[20] в палатку, а они топили печь какой-то жженой резиной. Вроде были прокладки для боеприпасов. Мы там прокоптились нормально так, но мы высохли.
Ну и где-то часа в 2 ночи мы выступили. Пошли своим отрядом, выстроились в линию и шаг за шагом шли до тех пор, пока не дошли до возвышенности. Началась горная местность, сопочками небольшими. Ну и, собственно, провели разведку местности, посмотрели, что да как. Всю ночь, пока мы шли, дул ветер и было очень холодно. Даже когда останавливались, было просто нереально холодно. В этот момент я был на должности пулеметчика, был на прикрытии. И от холода, когда меня ставили на какой-нибудь позиции, мне приходилось держать планку, чтобы не замерзнуть, чтобы быть все время в напряжении, в статике мне нужно было так согревать самого себя. То есть я стоял в планке и наблюдал, как ребята заходили на какие-то возвышенности.
На самом деле, когда группа выступает, это немалый труд. Во-первых, марш может состоять из преодоления десятков километров, и трудно идти с обмундированием, ведь ты несешь на себе БК, какой-нибудь гранатомет из одноразовых (РПГ-26, 22, 18, много моделей), не зависимо от того, кто ты — пулеметчик или стрелок. Все БК нужно нести, а кроме БК обязательно должна быть у тебя вода и еда хотя бы на сутки. Провианта должно хватать. Соответственно, в общем весе все может выходить у стрелка до 40 килограммов, а у пулеметчика — до 45–50 килограммов.
Ну и мы шли, замерзали, снова шли, останавливались и так дошли до своих позиций. И была одна смешная ситуация: у нас не было шанцевых инструментов, инженерных лопаток. На отделение у нас была всего одна. Дошли мы до определенных позиций, и нам сказали, что противник по фронту, нам нужно окопаться и дождаться утра. Местность — не пустыня, а полупустыня, каменистая и довольно-таки трудная для проведения каких-либо работ. Окопаться — это не так-то просто. Со временем мы изобрели технологию, как сделать быстрый подкоп, потому что лопатка, хоть она и штыковая, не врезается в грунт из-за камней и плит. Сложно копать. Мы втроем копали позицию для троих человек, и у нас ушло где-то 3–3,5 часа.
Респондент 2 «Смерть — это либо статистика, либо ошибка»
.
На тот момент из этих троих спальник взял только я. Мы вскопали, передали лопату, ребята другие начали заниматься, ну и мы укрылись одним спальником все вместе и немножко вздремнули — час-полтора. Соответственно, в отделении выставили наблюдательные посты, люди наблюдали, чтобы никто не подошел к нам. А под утро, когда стало светать, мы проснулись от того, что ребята заметили противника.
В общем, до противника расстояние было метров 800-1000. Тогда наш товарищ, один гранатометчик, предложил попробовать дострелить до противника. А мы видим, что на удалении 800-1000 метров там находится что-то вроде окопа, видим там перемещение. И мы понимаем, что в считаные минуты возникнет бой.
Я не командир, но понимаю, что расстояние не позволит ракете долететь, и предлагаю просто не стрелять, потому что неизвестно, что там конкретно происходит. И пугать не нужно, потому что если бы с нашей стороны произошел выстрел, завязался бы бой раньше времени, а нам нужно было проанализировать ситуацию. И буквально через 10–15 минут нам сказали, что это стоят наши союзники. То есть ночью мы подошли, развернулись, оказывается, в тыльную часть и смотрели в тыл. Ну это была такая небольшая ошибка. А союзниками были парни из «Хезболлы»[21].
Нам пришлось после того перегруппироваться, развернуться, и мы все то же самое сделали в считаные часы, развернулись. В этот момент начала работать БМка[22] с фронтальной стороны, и мы наблюдали за ракетами, которые полетели в сторону противника. Но они, к сожалению, не долетели до противника. Нас уже увидели духи и начали работать по нам с крупного калибра, начался бой-обстрел, мы начали просто укрываться. Пули пролетали рядом, работало что-то вроде ДШК[23] и ЗУ. ЗУ часто встречалось, очень часто. Она была у духов такой машиной, которая постоянно каталась и, так скажем, наводила шороху. Меня в этой командировке, в 2017 году, честно говоря, она просто достала.
Вообще на войне смерть — это либо статистика, либо ошибка. Но чаще всего это происходит по ошибке — ошибке командования, ошибке самого человека.
Ну и то начало штурма задалось в таком темпе. У нас был постоянно рабочий темп, сколько бы раз мы ни передвигались, нам постоянно приходилось окапываться, в день мы окапывались по 3–4 раза. Мы рыли под себя окопы, похожие на могилки, которые, перефразируя, использовали как «могилитари». Работали в стиле «милитари-могилитари». Ну и там прятались.
— Героических поступков я не совершил, считаю, потому что я всегда действовал точно так же, как и остальные, но были моменты героические.
Были люди разные, и по-разному люди погибали — каждый человек по-разному уходил. Один из случаев. У нас был очень плотный бой в 360 градусов, со всех сторон летели пули, снаряды. Мы оказались в эпицентре этого боя, и, значит, был момент: к пулеметному ДОТу полз один из наших бойцов. Ну, он уже в возрасте был, и он полз, зная, что вот-вот погибнет, но все равно туда напирал с гранатой в руке. С выдернутой чекой он погиб. Он уже был совсем рядом, но, видимо, не успел ее бросить и погиб с этой же гранатой в руке. Мы его перетаскивали. Этого человека потом с почестями в Москве хоронили[24].
Люди по-разному уходили, а вообще каждая смерть, она была героической, потому что каждый боец многого стоит. Я вообще не видел ни одного человека у нас, который бы когда-нибудь трусил. Естественно, по статистике были люди, которые вставали в ступор, не понимали, что происходит. Они не могли осознать, что происходит, кто стреляет, нужно ли бежать или нет. На войне нужно быть всегда в осознанном состоянии, нужно понимать конкретно ту задачу, которую ты решаешь. Нужно понимать «от А до Я», каждый шаг должен быть продуман. Если ты где-то ошибаешься, то, соответственно, ты погибаешь. Даже саперы находят какие-то мины, которые можно было бы оставить, не торопиться, но они начинают копаться в них, начинают изучать и пытаются их извлечь, не уничтожив. И вот на этой ошибке, бывает, часто погибают.
Бывают правила. Вот в Сирии, например, нельзя было ходить по устьям пересохших рек, там чаще всего ставят мины. Были такие люди, которые нарушали обычные правила и тем самым лишались жизни, а за этим шли больше последствия. Перед штурмом мы старались максимально сблизиться с противником, мы максимально близко подходили к его укреплениям, до 100 метров, где мы одним наскоком можем просто заскочить на пулеметный ДОТ, одним броском взять какой-то район или здание. В общем, когда мы перед штурмом подходим, и люди наступают на какой-нибудь заложенный фугас, соответственно, они палят все, что происходит, выдают нашу позицию, и бой начинается раньше, чем мы рассчитывали. Мы хотели подойти втихую, а тут духи начинают просыпаться и вести отражение нашей атаки. Но, слава богу, у нашей Компании не было таких невыполненных задач.
Есть такое выражение: «Даже сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время». Ошибки совершат многие, и вся жизнь состоит из ошибок и на преодолении их последствий. Мы обретаем новый опыт после этого.
— Вообще война, сама война, из всей командировки занимает 5-10 процентов, все остальное — это быт. Быт мы налаживаем, переезжаем, разбиваем лагерь, строим спортзалы, кухни и так далее. У нас часто выходило так, что мы строим баню, это уже последний оплот нашего творения — и у нас сразу начинается штурм. Поэтому какие-то строения мы оставляли незавершенными.
Часто бывает так, что построил какое-нибудь здание и просто радуешься, а на следующий день тебе говорят, что нужно штурмовать.
Бывало такое, что мы раскидывали путанку для того, чтобы легкая техника не могла пройти, ну и люди чтобы не заскочили по периметру. И проводились такие работы: нам привезли отбойный молоток, там была скальная местность, и рельеф местности состоял из плит. Для того, чтобы пробить, нам привезли отбойник, и я с ним работал где-то 5–6 часов. Это довольно тяжелый, муторный труд, и как только я заканчивал работать, нам говорили: завтра мы штурмуем. Для меня это прикол, конечно, это смешная ситуация.
— Хочу отметить, что в нашем отряде отцы-командиры к чуйке относятся очень правильно. Я вообще не сторонник какой-то мистики, и я не верю в суеверия, знаки. Но есть чуйка, которая заложена в природе, и даже звери, когда их на убой ведут, чувствуют, что они идут на смерть, и у них поведение меняется. У человека — то же самое.
В моих моментах я все время чувствую, когда стоит перебегать зону прострела, а когда — нет. Я выжидаю определенные минуты или даже секунды, когда нужно. Я это не делаю по какому-то регламенту. Вот у нас есть правило: перебегать за человеком через 5–7 шагов, я не сбиваюсь с ритма, но доля секунды — она иногда решает.
Есть моменты, когда можно понять, сколько стволов направлено в твою сторону и каким калибром стреляют. Я вот как делаю? Стараюсь перебежать после 2-3-го выстрела, когда 2–3–4 пули прошли. Это уже очередь. Ну, она, соответственно, уходит в сторону, и для того, чтобы это понять, нужно иметь опыт. Когда прилетает пуля, опытный человек всегда определит, какой калибр: 5,45, 7,62, 12,7, 14,5, 23 и т. д. Все калибры человек со временем начинает разбирать по удалению — сколько она пролетела над головой, в 30 сантиметрах или в метре. И когда ты это слышишь, ты уже чувствуешь, насколько близко человек пристрелян к тебе, насколько он четко стреляет.