На другой стороне палатки сидел Ваттувий, шаман из многочисленной семьи Кымчанто, что означает «вышедшие из солнечного луча», которая насчитывала в своих недрах тридцать взрослых мужчин и больше сотни малолетних детей. Семья жила вместе, но её бесчисленные олени были разбиты на четыре стада, которые то сходились, то расходились, соответственно изменению времён года. Ваттувий был младшим из шести сыновей престарелого Ваата, ещё жившего в большом шатре на верховьях реки Омкуел, и семья посвятила его служению духам, чтобы упрочить своё благосостояние, покровительством высших сил. Ваттувию могло быть около пятидесяти лет, но его небольшое сухощавое тело казалось как будто сплетённым из крепких оленьих жил в изобличало большую силу и необычайную ловкость, необходимую для подвигов волхвования, когда тяжёлая палатка иногда поднимается над головой слушателей, как лёгкий берестяный бурак, опрокинутый над муравейником. Он прясел на скрещённых ногах, которые упруго колебались, как перекрещенные тетивы деревянного капкана. Его длинная чёрная грива была связана на затылке пушистой полоской тюленьей шкуры, красиво, окрашенной в пунцовый цвет. В противоположность обычной моде мужчин, духи запретили ему стричь волосы и не позволили даже заплести их в косу, как это делала большая часть шаманов.
Сзади Ваттувия сидел его племянник, крепкий молодой атлет с безусым лицом и большими карими глазами. Имя его было Ваттан, ибо все потомки Ваата вставляли его имя в своё как основной корень. Отец послал его, чтобы блюсти за шаманом, который в порядке экстаза легко мог причинить повреждение себе или другим. Посещавшие его духи нередко обнаруживали проказливость и склонность к опасным шуткам, которые, без своевременного вмешательства шаманских прислужников, грозили окончиться очень дурно.
— A-а! — громко вздох нул Ваттувий, давая знак, что сейчас начнёт петь. Хозяева и гости тотчас же притихли. Посещение Ваттувия считалось честью, и каждое желание его исполнялось во всех шатрах от подножий Палпала до верховьев реки Кончана[15].
Только Камак, прищурившись, посмотрел на гостя и не шевельнулся с места. Его презрение к южным оленным людям простиралось также и на их духов, и он упрямо не верил, чтобы вдохновение их стоило какого-нибудь внимания.
Ваттувий пел высоким протяжным речитативом, останавливаясь по временам, чтобы перевести дух. Образы так и лезли ему в голову, отрывки прошлых видений смешивались с предвкушениями экстаза, и по временам он путался и не знал, что выбирать. Вдруг хитрая улыбка мелькнула на его лице. Он вспомнил бесчисленные проказы, которые духи проделывают над отуманенными людьми, подпавшими их власти.
Ваттувий опять сделал передышку, на этот раз короткую, ибо внезапно он почувствовал нетерпение и потребность перейти от слов к делу.
Слушателям стало страшно. Проказливые духи и их служители пользовались очень дурною славой. Хозяин шатра Ёлхут, низкий и приземистый человек, с раковинами в ушах, кожаной повязкой на лбу и маленькими раскосыми глазами, осторожно переглянулся со своим двоюродным братом Юлтом, который стоял у входа и бдительно следил за всем происходящим. Если слова Ваттувия обещали внезапное нападение со стороны людей или духов, нужно было держаться настороже. Около десятка детей и племянников, все дюжие парни, привычные к дракам, сидели и стояли в разных местах шатра, готовые по первому знаку Ёлхута схватиться за оружие и броситься вперёд.
Подросток Чайвун, один из пастухов Камака, который должен был уйти вместе со стадом на ближайшее пастбище, но отстал от товарищей и под конец увязался за хозяином и теперь потихоньку встал с места, вышел за дверь, потом выбрался из лагеря вайкенцев и поспешно пошёл вдогонку за своим стадом. Он боялся, чтобы проказливые духи не сыграли какой-нибудь злой шутки именно над ним, ибо они нападали охотнее всего на таких молодых и беззащитных парней. Они могли, например, превратить его в сурка за то, что он слишком крепко спал в снежные ночи вместе со своими оленями, или обкормить его волчеединой, чтобы внутренняя сторона его кожи обмохнатела, или сделать его ненавистным для молодых девушек. Пастух ускорил шаги и без оглядки убежал в стадо.
Ваттан смирно сидел в стороне и наблюдал за дядей внимательно, но без особого интереса. Ему случалось видеть шамана в таких странных и разнообразных припадках вдохновения, что у него исчезло не только удивление, но и страх перед ними. К замысловатым подвигам Ваттувия он относился приблизительно как к хорошо знакомому, несколько надоевшему представлению и даже полуинстинктивно сомневался в их реальности, хотя факты ежедневно доказывали ему его неправоту, ибо Ваттувий вылечивал даже оленей и собак от самых разнообразных болезней, предсказывал степень обилия дичи и размножения домашних оленей, давал женщинам лекарства от бесплодия и девушкам приворотные корешки для привлечения молодых парней.
Ваттувий вдруг поднялся на месте и открыл глаза.
— Пришли? — громко заговорил он. — Здравстуйте, здравствуйте! Ты иглокожий, ты сверло, ты ножовый черенок! — перечислял он странных духов давая им имена соответственно их внешнему сходству с реальными предметами.
— Что надо? — спросил он, как будто отвечая на вопрос. — Нож надо?
Он быстро поднёс руку к поясу, но ножны были пусты, ибо Ваттан давно вытащил и припрятал у себя широкую полоску шиферного камня, которая служила шаману для обычного употребления. Не найдя ножа на обычном месте, шаман передёрнул плечами, выпростал правую руку внутрь широкой меховой рубахи и тотчас же извлёк её вооружённою крепким осколком кости, сточенным с обеих сторон и острым, как шило. В борьбе с проказливым шаманом хуже всего было то, что он постоянно прятал на себе ножи в разных неизвестных местах.
«Под кожей!» — равнодушно подумал Ваттан, двадцать раз слышавший от дяди такое хвастливое утверждение. Он рассматривал это так, как будто шаманам было свойственно иметь под кожей особые карманы для мелких вещей и это самое естественное явление в мире…
— Кого? — опять спросил Ваттувий своего невидимого собеседника. — Этого? — он проворно подполз к своему ближайшему соседу, бесчувственному, окончательно побеждённому одурением, повернул его спиною вверх и стал примеривать самый предательский удар. Ваттан быстро поймал и стиснул вооружённую руку шамана. Лицо Ваттувия сморщилось от боли, он всхлипнул, как ребёнок, рука его бессильно разжалась, и костяной нож упал на неподвижное тело спящего. Ваттан хотел подобрать нож, но Ваттувий оказался проворнее — он подхватил нож левой рукой и ударил наотмашь племянника, извиваясь, как раненая кошка, и усиливаясь вырвать свою онемевшую кисть из могучей руки молодого силача. Ваттан так же быстро бросился вперёд, нож проколол меховую рубашку и, скользнув вдоль спины, оцарапал кожу. Ваттан поймал другую руку шамана и окончательно отнял нож, потом оттащил его на прежнее место.
— Где ещё ножи? — сказал он ему решительно, но без злости. В обычное трезвое время они жили с Ваттувием очень дружно, несмотря на разницу возрастов, ибо шаман относился с уважением к несокрушимой силе племянника и его равнодушному спокойствию перед самыми необычайными выходками духов.
— Отдай, ножи, — твёрдо повторил Ваттан. Он хорошо знал, что Ваттувий имеет при себе ещё оружие.
Побеждённый шаман опять втянул руку внутрь рубахи и вытащил кусок твёрдого китового уса, сточенного с боков двумя острыми лезвиями.
— Ещё, — настаивал Ваттан, — ещё есть.
Шаман достал ещё нож из чёрного обсидиана, гораздо тоньше и острее, чем все предыдущие.
— Ещё один! — повторил Ваттан. Он знал наперечёт всё оружие дяди, и ему не хватало самого опасного из ножей, священного шаманского кинжала, выточенного из зелёного нефрита, с ложбинкой, на лезвии, в которой запеклась человеческая кровь.
Этим кинжалом Ваттувий распарывал живот своим пациентам, чтобы рассмотреть знаки вредных чар на пора жённых внутренностях; кинжал имел собственную жизнь, мог превращаться в духа, обладал самостоятельной силой исцеления, но одной царапиной убивал врага.
— Отдай кинжал! — неотступно повторял Ваттан.
Ваттувий по-прежнему передёрнул плечами и неожиданно, сбросив с себя верхнюю одежду, засунул руку под рубаху племянника и принялся щекотать его голую грудь.
Лицо его светилось ясной и лукавой усмешкой. Нападение било так проворно и неожиданно, что Ваттан, смертельно боявшийся щекотки, отшатнулся и разронял все ножи. Быстрее молнии Ваттувий подхватил своё оружие и, нырнув головой в сброшенную рубаху, выскочил на середину шатра.
— Вот, ловите! — кричал он с бешеным весельем, подбрасывая вверх один за другим свои ножи, которые взлетали до дымового отверстия и как будто сами возвращались к его не знающим промаха рукам. Зелёный кинжал, выделявшийся ярко среди других ножей своей величиной и видом, однажды даже вылетел наружу, благополучно проскользнув сквозь частый переплёт сходящихся жердей шатра, и тотчас же вернулся назад к своему владельцу, как сокол, улетавший в вышину за пернатой добычей.
— Живой, живой! — боязливо шептали зрители, прижавшись к стенам.
Даже вайкенцы были увлечены суеверным страхом оленеводов и забыли о своём недоверии к духам чужого племени. Только упрямый Камак неподвижно сидел на своём месте и с ненавистью смотрел на упражнения шамана. Он смешивал в своей вражде всех людей, живших к югу от его родной реки на полуночном море, и называл их потомками собак, хотя бы они били такие же извечные оленеводы, как и его ближайшие соседи. Но этому непостижимо ловкому человеку, охваченному буйным весельем, он завидовал с яростью и чувством бессильного недоумения. Так могла бы завидовать неуклюжая росомаха быстрому степному орлу, который так легко носится над ровной тундрой, отыскивая добычу, а осенью беспечно улетает на тёплый юг, покидая пеших обитателей тундры на шестимесячный голод, стужу и мрак.
— Ловите, ловите! — кричал Ваттувий, подбрасывая свои ножи всё быстрее и быстрее.